Кровь слепа - Уилсон Роберт Чарльз (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— Расскажи мне подробно все, что было в торговом центре, — сказал он, выключая телевизор. — Мне надо знать это с точностью до минуты и до сантиметра, начиная с того, как я поговорил с тобой из аэропорта утром. Меня интересует каждая деталь, каждая крупица, каждая мелочь, сохранившаяся в твоей памяти. Кто тебе звонил, и кому ты звонила. Ты все время оставалась на телефоне, но говорить из торговых помещений неудобно — плохая слышимость. Значит, ты, вероятно, выходила наружу. Что бросилось тебе в глаза. Говори, не молчи, говори не переставая, и прерывать тебя я не буду.
Фалькон запер дверь спальни, выключил свет, оставив только настольную лампу в углу. Вытащил свою записную книжку. Начала Консуэло с момента, так больно ранившего ее в самое сердце, когда Дарио спросил ее, по-прежнему ли любит она его теперь, когда рядом появился Фалькон. И тот слушал, не смея поднять на нее глаза. Но, услышав ответ, вскинул голову и кивнул. Она глядела в окно, где на темном стекле лучи света от лампы рисовали их отражения. Картина была едва ли не уютная. Он дал ей говорить беспрепятственно, а прервал лишь для того, чтобы ласково просить говорить, еще побольше и поподробнее, не позволяя ей, поддаваясь усталости, скользить по поверхности, не давая ненароком упустить что-то, что могло показаться ей несущественным. Он хотел, чтобы происшествие прокрутилось в ее мозгу целиком, связно, как на кинопленке, хотел видеть все то и так же, как это видела она. Она дошла до того момента, когда обратила внимание на двух мужчин.
— Оба испанцы. Возраст — на вид двадцать с лишним. Один коренастый, стрижка обычная, косой пробор, брови вразлет, нос крупный, картошкой и как будто сломанный, щеки — бритые, крепкие зубы. Другой — худой, длинноволосый, резкие носогубные складки, лоб изрезан морщинами.
— Как могла ты разглядеть лоб, если у него длинные волосы?
— Он отвел их за уши.
— А рубашка какая?
— С длинными рукавами, синяя, навыпуск. А на коренастом была рубашка фирмы «Лакост» с крокодильчиком. Темно-зеленым.
— Ноги?
— Ног я не разглядела.
— Что было у них в руках?
— Куртки. Да, помнится, я еще подумала: в такую погоду и куртки. Когда мы въезжали на подземную парковку, компьютер в машине показывал сорок градусов.
— Какого цвета куртки?
— Темные. А поточнее — сказать не могу.
Он опять прокрутил запись. Проглядел ее, стоя на коленях почти вплотную к экрану, весь внимание. И остановил кадр, когда увидел трех мужчин, выходящих из магазина.
— Надо улучшить изображение, добавить резкости и напечатать снимок в газете, — сказал он. — После этого мы опросим всех вокруг, кто попал в кадр.
— Но кто эти трое? — спросила она, тоже встав на колени подле него, и постучала по экрану.
Взгляды их встретились, и дрожание экрана, и неверный свет, льющийся с него, не помешали ее моментальной догадке.
— Ты что-то знаешь, — сказала она, моргая. — Что это, Хавьер?
Близость ее причиняла боль. Он поднялся, встал. Она тоже встала.
— Тебе же не знакомы эти люди, правда? — сказала она. — Откуда тебе их знать? Разве такое возможно?
— Я их не знаю, — отвечал он. — Но я знаю, что это все произошло из-за моей работы.
— Из-за твоей работы? Как это — из-за работы? Работу делаешь ты. Значит, это из-за тебя. Но почему?
Он рассказал ей о беседах с Марисой Морено и чем вызван его интерес к ней. Рассказал о дисках в портале погибшего русского мафиози. О допросе с пристрастием, который он учинил Марисе. О телефонных звонках и о звонке вечером накануне перед последним их свиданием.
— Значит, эти люди следят за тобой, — сказала она. — И потому держали в поле зрения мой дом и моих детей.
— Вероятно.
— Ты знал это, — сказала она и, отвернувшись от него, уставилась в черное стекло, в котором отражения их лиц представлялись ей теперь воплощением величайшего предательства.
— Мне и раньше угрожали, — сказал он. — Это их извечная, классическая тактика — мешать расследованию и тем самым замедлять его. Отвлекать внимание.
— Ничего себе отвлечение! — сказала она. — К дьяволу их с их отвлечением! Мой сын…
Она осеклась. Ошеломленная какой-то новой мыслью.
— А ведь то же самое было и четыре года назад, — сказала она. — Как это я ухитрилась забыть? Как это могло выскочить из головы?
Она отошла от него, потом резко развернулась к нему лицом с видом обвинителя в зале суда.
— Я порвала с тобой четыре года назад частью из-за этого тоже, — сказала она.
— Фотография.
— Да. Та фотография, перечеркнутая красным крестом, — подтвердила она. — Маркером пометили красным крестом мою семью. Приходили ко мне, оставляли включенным телевизор и помечали красным крестом мою семью! Потому-то я и не смогла продолжать тогда роман с тобой. Разве можно мириться с подобным?
— Ты и не должна была мириться, — сказал Фалькон.
— И они тоже были русскими, — проговорила она сквозь зубы, яростно сверкая глазами.
— Да, русскими. Но принадлежали они к другой группировке. Те двое, кто все это затеял, сейчас мертвы.
— Кто их убил? — вскричала она, не помня себя от гнева. Логика изменила ей, немыслимое напряжение этого дня внезапно обрушилось на нее, придавило всей своей тяжестью, проникло в кровь, переполнило вены. Сердце стучало как бешеное. — Да какая разница, кто их убил! Все они только и делают, что убивают друг друга! Вот с кем ты связался, Хавьер, с убийцами! Это твоя компания и твой хлеб насущный!
— Ты плохие вещи говоришь, — сказал он. — Я пойду.
Но она метнулась к нему и, упершись кулаками ему в грудь, приперла к стенке.
— Тогда ты навел на мой дом этих людей! — прошипела она. — А теперь, стоило мне впустить тебя в… всюду впустить — и они вновь тут как тут!
Он схватил ее за кисти, но она вырвалась из его рук и стала осыпать ударами его плечи, молотить его по голове, пока он не обезвредил ее, прижав к себе.
— Самое главное, Консуэло, это чтобы ты поняла, — сказал он, глядя в ее побагровевшее злое лицо, — что твоей вины в этом нет!
Слова эти словно что-то изменили в ней, загасив некий огонь. И это ему не понравилось. Запальчивость, ярость исчезли. Она оттолкнула его, вывернувшись из его ослабевших рук, и, отступив на середину комнаты, скрестила руки на груди.
— Я не желаю больше тебя видеть, — сказала она. — Не хочу соприкасаться с твоим миром и с тобой. Ты виноват в том, что Дарио похитили, и простить тебе это я не могу. Даже если утром ты приведешь его мне целым и невредимым, прощения за то, что ты сделал, тебе все равно не будет!
Она повернулась к нему спиной. Он видел, как напряжены под легкой кофточкой все ее мускулы, и не мог найти слов, чтобы смягчить ее, снять напряжение. И он понимал, что происходит. Она наказывала саму себя. Она возлагала на себя всю вину: ведь это она выпустила Дарио из поля зрения ради какого-то идиотского телефонного разговора с риелтором, пытавшимся уговорить ее на покупку, ей вовсе не нужную! Из-за этого мальчика и похитили. И сколько бы он ни уверял, что причина — в нем, это ничего не меняло. Он отпер дверь, вышел и спустился по лестнице в душную тьму, в неясный шорох деревьев и негромкий грозный гул вдали — город тяжко ворочал жернова нового дня.
Кристина Феррера вздрогнула, когда в водительском окошке возникла голова Фалькона.
— Вы ей сказали, — проговорила она при виде его лица.
Он отвел глаза, глядя куда-то в дальний конец улицы Иньеста, и кивнул.
— В таком случае я рада, что позвонила вам, — сказала она.
— А у тебя какие новости?
— Никаких. В окне свет, но я не уверена, что она дома.
Кристина вылезла из машины. Они глядели вверх, где свет из квартиры освещал верхнюю террасу и растения на ней.
— Я приехала сюда примерно в половине двенадцатого. С тех пор никакого движения.
— За мастерской следила?
— Там темно.
— Давай-ка позволим, — сказал он и набрал номер на мобильнике. Глухо.
