Железный марш - Мысловский Алексей (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
«ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА»
31 мая
Утро
Страшный сон приснился в эту ночь Игорю Николаевичу. Жуткий и безобразный. Попросту говоря — кошмар.
Приснилась же ему змея. Обычная пестрая гадюка. Вроде той, на которую в годы бурной молодости, во время одного из студенческих походов, с ночным кутежом и траханьем по палаткам, он случайно наткнулся в лесу и, оглушив ее палкой, бросил на муравьиную кучу. Помнится, очень уж смешно было потом наблюдать, как тысячи муравьев безжалостными укусами заживо выжили ее из собственной шкуры…
Однако сегодня Игорю Николаевичу явно было не до смеха. Потому что маленькая змеюка, явившаяся ему во сне, сперва пресмыкалась перед ним на брюхе, а затем, пока Игорь Николаевич размышлял — раздавить ее каблуком или нет, — вдруг начала расти, пока не превратилась наконец в гигантскую жуткую гадину, с зубастой оскаленной пастью и жгучим раздвоенным жалом. Заворожив свою жертву леденящим взглядом неподвижных мертвых глаз, она медленно обвилась вокруг Игоря Николаевича, опутала его могучими кольцами и неотвратимо начала душить. Игорь Николаевич попытался вырваться. Он знал, что был это всего лишь сон. Но сковавшее его пронзительное чувство смертельного ужаса оказалось настолько реальным, что он вдруг ощутил полное и невыразимое свое бессилие. Между тем змеиное объятие становилось все туже и туже. Игорь Николаевич уже явственно слышал, как у него начинают хрустеть кости. И в отчаянии — закричал… Но было поздно. Последнее, что он видел, прежде чем его поглотила непроглядная тьма, — была разинутая огромная пасть и сатанинская усмешка омерзительной твари…
Стоит ли говорить, как должен был чувствовать себя человек после подобного рода сновидения? Именно с таким чувством и проснулся в это утро Игорь Николаевич. Проснулся и поначалу даже не поверил, что он, собственно говоря, еще жив. Что все это было попросту глупым ночным кошмаром.
— Господи, помилуй меня, грешного, — спекшимися губами прошептал он, истово перекрестившись, хоть никогда, положа руку на сердце, не считал себя верующим человеком.
Сослепу озираясь в своей огромной спальне, Игорь Николаевич внезапно осознал, что вся его жизнь отныне разделилась надвое: до и после этого кошмарного сна, значение которого он недвусмысленно истолковал как предупреждение свыше.
«Что же это? — трясясь в холодном ознобе, с ужасом думал Широков. — Как я живу? Что творю?! Боже, только не оставляй меня. Ради всего святого!..»
Никогда прежде подобные мысли просто не приходили ему в голову. Это и понятно. Ибо никогда прежде Игорь Николаевич не испытывал такого безмерного ужаса перед смертью. До сих пор он всерьез полагал себя крутым. Человеком, которому именно по причине его врожденной крутости и дано было непосильное для мелкой человеческой слякоти естественное право судить и повелевать. Законное право сильного над слабым. И вдруг эта неоспоримая вера переломилась в нем, точно сухая тростинка. И Широков неизбежно ощутил себя таким же, как все — ничтожным и слабым. А самое главное — смертным…
Встав с постели, он дрожащими руками нетерпеливо перерыл все ящички стоявшего в спальне дивного антикварного бюро из карельской березы с инкрустацией золотом. И, отыскав наконец то, что искал — маленький кипарисовый крестик, привезенный два года назад из Иерусалима, — поцеловал его и благоговейно надел на шею, крестясь и шепча:
— Спаси и сохрани… Спаси и сохрани…
Постоял с закрытыми глазами перед старинной, потемневшей иконой, которую держал скорее в угоду нынешней моде. И хоть так и не сумел толком прочесть ни одной молитвы, поскольку отродясь таковых не знал и не читал, все же ощутил на сердце заметное облегчение.
Неспроста беспокоился Игорь Николаевич, ох неспроста! Ибо в последние дни его неотступно преследовало гнетущее чувство опасности — смутное подсознательное чувство человека, которого уже взяли на прицел и вели, только выбирая удобный момент, чтобы нажать на курок. Разумеется, он немедленно принял все возможные и невозможные меры предосторожности, причем не только в отношении себя, но и своих близких, особенно сына, которого непрестанно опекали десяток надежных охранников. И все-таки на душе у него было неспокойно. Одним словом, хреново было у него на душе. А после этого кошмарного сна и вовсе стало невыносимо.
Произошедшая в нем перемена, разумеется, не укрылась от глаз домочадцев и слуг, каковыми, в сущности, и являлись его многочисленные охранники. Все они как-то странно косились на него в это утро. А жена с тревогой ненавязчиво поинтересовалась у Игоря Николаевича за завтраком:
— Милый, с тобой все в порядке?
Но Широков лишь неопределенно мотнул головой и подчеркнуто сосредоточился на еде. В самом деле, не исповедоваться же ему этой беспутной шалаве?
Тот же вопрос задал ему в машине и верный Гроб, когда они уже подъезжали к Москве:
— Игорь, что-нибудь случилось?
— Да что вы все, с ума посходили, что ли? — неожиданно взорвался Широков. — Или, по-вашему, я так похож на покойника?!
— Да нет, почему? Просто ты сегодня какой-то бледный…
— Вот и не пялься на меня, как баран на новые ворота!
Впервые за несколько последних лет с утра, вместо того чтобы ехать прямо в офис, он безоговорочно велел повернуть на Тверской бульвар и остановиться возле маленькой полуразрушенной церковки в Богословском переулке, которую едва-едва начинали заново поднимать из руин.
— Останьтесь здесь! — небрежно бросил Игорь Николаевич своей охране. И, хлопнув дверью «линкольна», решительно направился в храм.
Внутри царили беспощадная разруха и нищета, отчасти прикрытые жалкими картонными образами и нелепыми фанерными перегородками. В сумрачном тесном закутке, удивительно походившем на катакомбы первых христиан, где на период ремонта был обустроен временный алтарь, благоговейно крестились и кланялись несколько убогих старушек. Словом, никакого сусального благолепия тут и в помине не было. Но зримое это убожество явственно пронизывал могучий и всепобеждающий дух истинной веры — несокрушимый дух Божий.
Войдя в церковь, Игорь Николаевич незаметно встал в уголке и, опустив голову, неподвижно простоял так до конца службы. Он пытался, как водится, вспомнить все свои грехи. Но было их так неизмеримо много, что мысли его сами собой разбегались и путались, а душою вновь поневоле овладевало смятение.
По окончании службы, заставив себя наравне со всеми подойти к кресту, Игорь Николаевич растерянно взглянул на молодого благообразного священника — совсем еще мальчишку, с мягкой русой бородкой и ласковыми голубыми глазами.
— Батюшка… Мне бы того… Поговорить с вами надо…
— Одну минуточку, — любезно кивнул тот. И, отпустив с благословением последнюю старушку, всецело обратился к нему, готовый выслушать и утешить:
— Так что у вас, милый человек?
Игорь Николаевич на мгновение опешил. Никто никогда не называл его так искренне и нелицемерно — «милым человеком». Ибо таковым он попросту отродясь не был. А был… О Господи, как же трудно об этом говорить…
— Вопрос у меня к вам… Личный, — смущенно начал Широков. — Ответьте мне прямо: может человек спастись, если он… Если он очень, очень грешен?
Молоденький священник неожиданно по-отечески положил ему руку на плечо и сказал:
— Велико милосердие Божие. И на все святая воля Его…
— А что ж мне надо делать, чтобы… получить прощение? — дрогнувшим голосом спросил Широков.
— Покаяться, милый человек, — озабоченно и твердо произнес священник. — Покаяться, и немедленно…
Игорь Николаевич сокрушенно вздохнул.
— А Он… Он правда может меня простить?
— Простит. Непременно простит! Ибо сказано: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас»! Но без покаяния нет и прощения…
— Да… Я понимаю… Все понимаю…
— Так как же? Принять мне у вас исповедь?
Игорю Николаевичу неожиданно стало тесно, будто проклятая змеюка вновь железными тисками сковала его душу и тело.
