Плохие привычки - Горбов Анатолий Анатолиевич (книги онлайн полные .TXT) 📗

Я был зол, мне хотелось крови — и я почувствовал ее вкус, так как малая часть через носоглотку проникла на язык. Впрочем, долго наслаждаться вкусом крови мне не пришлось — он тут же сменился пошлым вкусом колбасы, а тряпица, которую я после промывки носа приложил к лицу, на ощупь казалась Джином.

Жрать колбасу и вытирать нос собственным котом было невыносимо, хоть это все и являлось галлюцинациями моего давшего сбой мозга. Особенно невыносимо это было в моем до предела расстроенном положении. Это выставляло постигшую меня трагедию в каком-то совсем уж несерьезном свете, превращая ее в водевиль или, того хуже — в анекдот.

Чтобы понять мои ощущения, представьте, будто на ваших похоронах вас с гробом дважды роняют, и вы оба раза вываливаетесь из своего последнего, самого скромного по размерам пристанища. Причем в первый раз с вас слетают штаны, и все скорбящие в прострации пялятся на ваши (хотя, конечно же, не ваши, а случайно на вас оказавшиеся) — огромных размеров — красные семейные трусы с черепашками в солнцезащитных очках. А второй раз, уже недалеко от собственной могилы, вы падаете в коленно-локтевую позу — как будто пытаетесь уползти с кладбища…

Звонить Ире в Москву я не стал. Во-первых, она сама мне звонила пару часов назад и, уложившись в одну минуту, похвасталась, что у нее все хорошо. На прощание пожелала всего наилучшего Джину с Толиком, как то: не съесть друг друга в отсутствие женщин и ни под каким соусом подобное отсутствие женщин без нее не исправлять. То есть не водить посторонних кошек домой. Меня еще тогда просьба насчет кошек несколько удивила — Ира никогда не шутила в таком ключе. Видимо, на воре что болит, то горит.

А если уж быть до конца честным — не стал звонить из элементарной трусости. Пока существовала возможность объяснить увиденное и услышанное мною каким-нибудь другим способом — кроме того, что все так и произошло в действительности — я цеплялся за нее, как правильный бультерьер за врага. Я старательно слюнявил эту возможность и сжимал в зубах, делая себе больно, а самой возможности — непереносимо больно.

Всю пятницу из головы не шло вчерашнее происшествие. По дороге на работу я дважды чуть не попал в аварию, причем оба раза — по своей вине. Машине нужно было дать отстояться пару дней, как я и делал иногда, даря своим мозгам легкую профилактику. Кстати вспомнилось о покраске, которую обещали провести на этих выходных — вот и отдохну.

Думать о том, что все показанное мне Джином — истина в последней инстанции, я не хотел, потому как это было чревато как минимум увольнением по собственному желанию. А как максимум — двойным убийством…

К счастью, в пятницу Колосова на работе я не видел — не знаю, просто ли мне повезло, или он там действительно не появлялся весь день. Этот факт по крайней мере избавил Толика Толиковича от избиения собственного шефа по причине, вполне достаточной для долгого принудительного лечения, ибо все галлюцинации нужно лечить, особенно такие яркие!

Положенное время на рабочем месте я «отбыл», никакой работой не занимаясь — рыскал по Интернету, шлифуя свои знания по синестезии и прочим актуальным для меня понятиям. Ничего особо ценного мною обнаружено не было, и это лишний раз подтверждало собственную уникальность — точнее, уникальное действие на родной организм всякой химической дряни вроде «Шизы».

После работы я сразу поехал в автосервис и оставил им машину. Обещали покрасить к понедельнику, ну и слава богу, эта грунтовка на капоте и крыле сильно раздражала. Примерно так же, как нечищеные туфли.

Когда я подходил к остановке общественного транспорта, меня ждал очередной сюрприз — прямо навстречу, распространяя отвратительный смрад, шла пустота и грязно материлась. Воняла она мочой и немытым телом, была довольно сильно пьяна и при этом чем-то раздражена — если вообще можно давать подобные характеристики пустоте.

Посторонившись, я пропустил это облако ненависти мимо и немного пробежался к стоявшему автобусу, заходя в который больно ушиб ногу о ступеньку. Уже собираясь зашипеть, втягивая в себя сквозь зубы воздух и тихонько ругаясь, я заплатил водителю и вдруг понял, что боль куда-то подевалась, а на меня прет, стремясь к выходу, жуткого вида бомж с измятым лицом в щетине, с симметричными лилово-синими фингалами под каждым глазом. В провале его ощерившегося рта чернел единственный видимый зуб — передний верхний, троечка где-то, а на правом рукаве, наиболее активно расчищающем себе проход в мою сторону, висела огромная сопля радикально зеленого цвета. Сказать, что меня это очень настораживало — значит не сказать ничего.

Опешивший от такой напористости (да кто его вообще в таком виде в общественный транспорт пропустил?), я хотел было голосом Наины свет Киевны поинтересоваться: «А зубом они не цыкают?» — когда монстр прошел сквозь меня и ссыпался по ступеням в сторону выхода из автобуса, отъехавшего от остановки… Я зажмурился, втянул в себя голову, было жалко это существо, выпавшее из салона на полном ходу…

ГЛАВА 30,

в которой все тайное начинает становиться явным

Паренек лет семнадцати, вполне сформировавшегося неблагополучного вида, неопрятно чавкающий жевательной резинкой, с восхищением глазел на меня, пригибающегося и кривляющегося без всякой на то причины, бледного и откровенно испуганного. Для него, конечно, причина была абсолютно ясна — ему было не ясно, как ЭТО называется и у какого дилера ЭТО можно приобрести. Но уже готов был платить любые деньги за препарат с таким прикольным действием…

То, что у меня наступил приступ синестезии, понял не сразу. Не знаю, чувства там спутались или опять приоткрыл тяжелое похмельное веко мой третий глаз, но таких пакостей они раньше себе не позволяли.

Мало того что я с минуту осматривал куртку, ища зеленую соплю, так еще и собственные воспоминания, видимо, из врожденной вредности, через какие-то пять минут предъявили мне заснятую НАСТОЯЩУЮ сцену происходящего.

Оказывается, все было не совсем так, как показалось мне вначале. И был я не настолько молчалив и пассивен в отношении воображаемого бомжа. Все ближайшие пассажиры, имевшие честь путешествовать в тот вечер на том злополучном автобусе, лицезрели следующее действо.

Зашедший в салон молодой человек, достаточно прилично одетый, в процессе оплаты проезда отчего-то шипел и сжимал кулаки — как будто ему кое-что прищемили. Затем, удивленно подняв брови и округлив глаза в абсолютно свободный проход в глубь автобусного чрева, он заявил, ни к кому напрямую не обращаясь: «Да кто ж его сюда пустил в таком-то виде?» — и всем сразу стало ясно, что надо прижиматься к стенке и начинать опасаться этого волка в овечьей шкуре, ибо он имеет в виду исключительно себя. А то, что он делает это в третьем лице, только подтверждает диагноз.

Но потом люди испытали небольшое облегчение, так как странный парень никаких агрессивных действий не предпринимал, а, наоборот, застыл, оглянулся, втянул голову в плечи и, побледнев, зажмурился. После чего распрямился и, достав платок, стал лихорадочно осматривать собственную куртку, приговаривая: «Сопля, сопля, сопля… где же сопля делась?» И, в довершение этого представления, видимо, желая разъяснить некоторые непонятные моменты зрителям, обратился к стоящему рядом и увлеченно жующему парню с простыми человеческими словами, исполненными искреннего сожаления и непередаваемой боли утраты: «Она… она… зеленая была!..» — после чего смешался и прошел в глубь салона.

Ехать дальше с такой репутацией, пусть и среди абсолютно незнакомых людей, я не мог — и на ближайшей остановке вмиг выскользнул из злополучного автобуса. Шел по улице, понурив голову, и очень сильно надеялся, что никто из знакомых не стал свидетелем моей выходки.