Райский сад дьявола - Вайнер Аркадий Александрович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Потом пришли домой и, не говоря ни слова, мгновенно рухнули в койку, и тут выяснилось, что мы действительно замечательно понимаем друг друга. Хотя бы потому, что свое «о-о!… а-а-а!… ой-ей-ей!» мы орали хором.
Ложки все-таки пропали в ломбарде. Ирка отдала мне квитанцию и поручила их выкупить. Ну а я, естественно, забыл. В ответ на мои вялые объяснения, что, мол, с одной стороны, сильно закрутился по службе, а с другой стороны, серебряные чайные ложечки – вещь мелкобуржуазная и не монтируется с нашим мироощущением интеллигентов и либералов, Ирка показала мне на экран телевизора.
Там что-то судьбоносное вещал академик Лихачев, которого в те поры стали таскать по всем телеканалам как хоругвь. Наверное, из-за того, что рекламы прокладок и «сникерсов» на телике еще не существовало.
– Интеллигент, наверное, тебя не менее, – сказала бесконечно печально моя нежно возлюбленная и единосущная. – Он, по-твоему, варенье к чаю пальцем ковыряет?
Я замешкался, потому что к соревнованию со стареньким академиком, можно сказать, совестью нации, был не готов, и жена, покачав головой, подвела итог:
– Дурак ты, Сережа…
И звучало это не зло, а горестно. Окончательный диагноз.
На этих забытых в ломбарде ложках я полностью утратил семейный авторитет, и ничто за долгие годы прожитой вместе жизни не могло разубедить Ирину, что я не бессмысленный растеряха и недалекий фраер.
Мой отец, умный, злой, пьющий мужчина, сказал мне как-то недавно:
– Ты с ней так долго живешь, потому что не любишь… И не любил никогда…
– Не понял? – переспросил я.
– А чего тут понимать? Если бы любил – убил бы к черту…
Я глотнул янтарной жгучей выпивки, взял трубку, дымящуюся от гнева.
Глупость какая! Ведь вся ее ярость из-за того что я первым сказал – ухожу! И лишил ее возможности крикнуть: «Ты мне больше не муж, ты мне надоел, недотепа!»
Мы просто давно равнодушно устали друг от друга.
– Ира, я съехал из дома, – сказал я. – Ключи у тебя есть можешь возвращаться в любое время…
Она помолчала некоторое время, будто пробуя мои слова на вкус, потом сказала:
– А я и не собираюсь уезжать из Лиона…
– Что ты имеешь в виду? – удивился я.
– Я устроилась на работу…
– Ты? – обескураженно спросил я.
– Я! – с вызовом крикнула Ирина. – Менеджером в одну российско-французскую фирму!… Агентом по продажам…
– Исполать! Поздравляю! А они знают, что я сотрудник Интерпола?
Она вздохнула – не то злорадно, не то огорченно:
– Сережа, ты больше не сотрудник Интерпола…
– Да, ты права… Я теперь частное лицо…
– Слушай, частное лицо, может так случиться, что я здесь задержусь. Ты ведь не претендуешь на часть нашей квартиры? – спросила она осторожно.
– Нет, не претендую. А что? Что ты имеешь в виду?
– Я хочу, чтобы Вася окончил лицей здесь, мне понадобятся деньги. Ты сможешь хорошо продать нашу квартиру и переслать мне деньги?
– Я постараюсь…
– Постарайся, Сережа, для семьи хоть в чем-то… И деньги обеспечь надежно… Чтобы не пропали… Чтобы с ними ничего не случилось…
– Ира, я обещаю тебе не забывать ложки в ломбарде, – сказал я с искренним, но запоздалым раскаянием и подумал о том, что прослушивающий мой телефон опер уверен – все эти «ломбарды», «ложки» являются нехитрым шифром и обозначают что-то невероятно секретное. И наверняка очень ценное. – Я вместе с деньгами пришлю тебе серебряные ложки. Я их где-нибудь найду, как-нибудь выкуплю… Знаешь, я поздно сообразил, что ложки – важная в жизни штука… Я ими, забытыми, потерянными, так долго хлебал…
– Сережа, похлебка была пустая… Не бери в голову… Ты ведь теперь свободен… И бросила трубку.
Упал – отжался. Уснул засветло, очнулся – густой вечерний сумрак. Лена сидит на ковре рядом с диваном, смотрит мне в лицо, улыбается. Проснулся совсем и понял, что очень устал.
– На закате спать вредно, – сказала Лена. – Голова будет болеть…
– Чему там болеть? Лица кавказской национальности утверждают, что там кость…
– Наверное, – засмеялась она. – У тебя там драгоценная, слоновая кость… Покрыта тайными хитрыми письменами… Как дела?
– Недостоверно прекрасны. Боязно, что сглазят. Я теперь свободен…
– В каком смысле? – осторожно спросила Лена.
– Во всех. – Я сел на диване, обнял ее за плечи. – Вольную получил, купчая крепость сожжена, я теперь вольноотпущенник без надела…
– От кого вольную? – уточняла моя любимая. – Ты что, уволился?
– Вчистую! От всех! Хочешь посмотреть на отвязанного?
– Слушай, отвязанный, – засмеялась Лена, – я надеюсь, что ты хоть одну привязанность сохранил…
Я покачал головой:
– Нет, любимая. Ты не привязанность. Ты – моя порочная, дурная, тайная страсть…
– Не пугай! Экий маркиз де Сад сыскался! – Легла рядом со мной на диван и стала быстро, сладко, щекочуще целовать. А я в полузабытьи бормотал:
– Ты – моя зависимость! Как наркота, как ширево! Как пьянь, как курево…
– Поискать нарколога? – грустно усмехалась Лена и шептала, подсмеивалась: – Закодируем тебя – станешь как новенький, стерильный… Забудешь меня, все проблемы решатся, все станет легко и просто…
Мне уже никогда не будет легко. А просто сейчас даже у кошечек не выходит.
Не хочу открывать глаза, хочу жить в маре, соблазне, в неподвижном сладком туманном дурмане. В хитиновой скорлупе. Закуклился.
Любимая, я – потерявшийся в толчее людской ярмарки мальчонка. Обними меня, прижми крепче, утешь – пусть раскачает нас волна волшебной соединенности на старом, скрипяще-поющем под нами диване, который ты со смехом называешь «скрипкой». Хочу жить в беспамятстве. С тобой.
И лоно твое – перламутрово-розовое, в мягких складках, с таинственной глубиной, как тропическая раковина каури.
Женщины делают гибкое змеиное движение задницей – вперед-назад, с боку на бок – вдевая себя в трусики. Занавес опускается, представление кончается. Объявляется антракт.
– Я еду в командировку… – сказала Лена.
Разнеженный, расслабленный, демобилизованный, я спросил беспечно:
– Когда?
– Послезавтра!… – крикнула она из кухни.
– Куда?
– В Нью-Йорк… – Гремели кастрюльки на плите. Так! Уже интересно. Сегодня было много интересных новостей.
– Надолго?
– Месяцев на шесть… Может, на год… – Конец фразы отрезала шипящая струя воды в мойке.
Ага, неплохо! Как там поется? И бился синий свет в окне, как жилочка на шее. Надо сохранить лицо. Как говорит Лена – мент с человеческим лицом.
Любопытно, как мы все всегда во всем врем друг другу. Наверное, невозможно говорить правду. Какой дурак сказал – прост, как правда? Правда – штука невыносимо сложная. Только во лжи есть мягкая гармония искусства. Правда – это злой хаос жизни.
– Что ты молчишь? – Лена стояла в дверях и смотрела на меня сердито-шкодливо.
Ну вот – на колу мочало, начинай сначала.
– А что я могу сказать? – развел я руками. – Поздравляю! Я рад за тебя! Счастливого пути… Удачного взлета, мягкой посадки, семь футов под килем… Добро пожаловать! Ю ар велком в город Большого Яблока…
– Ну чего ты юродничаешь, Сережка? -"Жалобно спросила Лена. – Ты понимаешь, что от таких поручений не отказываются?
– Понимаю, – кивнул я покорно. – А что ты там будешь делать? Столько времени?
– Стажировка в «Ферст рипабликен Нью-Йорк бэнк», – ответила Лена, и голос ее звенел. – Если я пройду ее, меня назначат директором операций по Восточной Европе…
– Ты пройдешь ее с блеском, я в тебя верю. Операции с Россией входят в Восточную Европу? – спросил я на всякий случай.
– Естественно!
– Это мой друг Серебровский договорился? Там, в нью-йоркском банке?
– Да, конечно. – Она помолчала миг и спросила осторожно: – Сережечка, ты недоволен всем этим?
– Как тебе сказать? Я озадачен…
Лена обняла меня крепко и быстро зашептала:
– Серега, не дуйся! Поехали вместе! Никогда такой возможности больше не будет! Ничто не держит, денег нам хватит, там у тебя и будет воля от всего! Тебе сейчас нужна пауза, ты там передохнешь, осмотришься, примешь решение – как жить дальше! Поехали, дорогой мой мент с человеческим лицом! Не рассусоливай, не копайся в себе, не прицеливайся в других – просто взяли и поехали! Тебе же хорошо со мной?
