О чем поет ночная птица - Витич Райдо (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Жаркое, удушливое лето. Кипящий котел Чечено-Ингушской республики, в который как в суп кидались жизни, варились амбиции, где каждый готовил свое «блюдо» и каждый желал выйти победителем. Наверху это варево готовили, а внизу его ели, не подозревая, что в него вложено, из чего на самом деле заварена каша. И он, молодой старлей, вскормленный еще лозунгами "мир, дружба, жвачка". Но оказалось, что мир нужно отстаивать оружием, а дружба — понятие растяжимое, и то и другое настолько зыбко, что трудно понять, что вообще прячется под этими определениями. Здесь волки смотрели как люди, а люди, как волки. Здесь бились те, кто еще вчера вместе хлебали из одного котелка под Джелалобадом, глотали пыль Афганских степей, парился в Абхазии, те, кто еще вчера жил по одним законам, в одной стране.
Жизнь Зеленина баловала. Совдепия оставила на память узкие улочки Риги, неспешность эстонских ребят, с которыми вместе в стойотряде перед десятым классом собирали виноград в Молдавии, а сегодня они же так же неспешно палят по ним, убирая уже другой урожай — жизней.
Душанбе, Алма-Ата, Таллин, Кишинев, Килининград, Киев, Волгоград, Ставрополь, Нальчик, Тбилиси. Где Рус только не бывал заботами родителей и собственной неуемностью? Никаких запретов, никаких границ, а десять рублей в кармане — целое состояние, на которое ты можешь уехать в любую точку на карте своей необъятной Родины. Он не знал понятия национализм, расизм, терроризм — это еще не пришло в Великий Советский Союз, не засело в умах, не отложило отпечаток на психику.
В школе он сидел за одной партой с Арсланом Дагаевым, вся родня которого жила в Буйнакске. Жил на одной площадке с грузином и калмыком, дрался с девчонкой — украинкой, которую потом полюбил. С молдаванином воровал вишню в саду, щекоча нервы. Бегал от татарина, что с криком «шайтан», гонял пацанов по двору с пьяных глаз. Мать Руслана была русской, отец белорусом, родная тетка вышла замуж за литовца, а второй муж бабушки был таджиком. Зеленин не видел разницы меж теми и этими, как многие другие не делил народ на народности, а смотрел на качества человеческие.
Но в Чечне все понятия смешались: вчерашние друзья стали врагами, враги в любой момент могли стать друзьями, а друзья врагами или трупами. Свой палил по чужим, чужой по своим, свой по своим, чужой по чужим. Каша, месиво в голове от всей этой крови, грязи, непоняток, а под ногами тоже каша из человеческих останков, кишок, мозгов, сгустков крови, лоскутов кожи.
И не было веры, не было понимания что за херь происходит. Даже гипотетические свои делились на три эшелона, а «славяне» не обозначало — «свои». Они били бандитов, чеченцев, а убивали арзейбаджанцев, грузин, афганцев, литовцев. Те били их из их же оружия, которое даже не поступило на вооружение в российскую армию, а прямиком доставалось боевикам. Они спасали мирное население от боевиков, но то же мирное население сдавало их духам. Они старались не попасть в женщин и детей, а те убивали их, их женщин и детей.
Они с боями брали населенные пункты, а потом сдавали по приказу начальства.
Их отправляли на задание и забывали вытащить из — под обстрела.
Один отдавал приказ взять высоту, другой отзывал с нее.
Руслан смотрел на весь этот бардак и ни черта не понимал. И меньше всего себя, придурка, что с детства грезил карьерой военного, лаврами разведчика и лычками минимум полковника.
Все так красиво в книжках, фильмах. Доблесть, честь, долг. На деле неясно кому и какой долг платит восемнадцатилетний пацан, который и с бабой — то не был, какая честь у «своего», что сдает боевикам оружие оптом и в розницу по сходной цене, какая доблесть в том, чтобы тупо полечь взводом на высотке, о которой начальство вспомнило один раз, когда выслало туда бойцов.
Радиосвязь — как Бог на душу пошлет, карт нет, где кто дислоцируется — неясно. Снайперы — бабы, "белые колготки", а то и вовсе «свои» — русские, лупят по ногам и командирам, за деньги продавая свои пули и чужие жизни.
Грязь, кровь, смерть, как норма жизни, как единственный закон. И можно было бы смириться, свыкнуться, если бы знать зачем.
Выбить боевиков? Ура!
Но сегодня выбивают, а завтра выпускают, откровенно пропускают. Приказ. Мораторий. А им по фигу на него. Им плевать на юбилейную дату — пятьдесят лет со дня победы в Великой Отечественной войне, плевать на собственных жителей родных поселков, селений, городов, плевать на то дерьмо, что топит и своих и чужих.
Здесь война совсем обезумела и довела до абсурда полигон военных действий. Война среди начальства, война среди подчиненных, война среди местного населения, война между политиками и олигархами. И не найти правых, не найти виноватых, а вокруг посмотришь, и очень хочется найти хоть кого-то, кто б ответил за убитых, что куда не глянь — горами. Свои, чужие, чужие, свои — смерть всех уровняла, всех примирила. А как быть живым? Как им примириться?
— Нефть, — бросил Улан, оттирая губы от жирной тушенки. — Все она. На кой ляд она, а лейтенант?
Зеленин сплюнул в сторону и крепче обнял автомат: к черту политику, к черту ресурсы и деньги. Если б хоть один баррель, хоть один доллар мог вернуть погибших товарищей и друзей.
Улан, Носик, Кобра и он, Рус, их командир — все, что осталось от группы армейской разведки после этой самой разведки. И ее черт дери!
Всему его учили в военном училище, всему. Вот только терять друзей и смиряться с потерями — нет.
— Топливо, — буркнул Кобра, выковыривая армейским ножом кусок мяса из банки.
— И что?
— Темный ты человек, Улан. Нефть, это стратегический запас топлива, это будущее, это бизнес.
— На крови, — вставил свое слово Носик.
— Я слышал, что вся эта херь началась при Горбаче, — удобнее устраиваясь на ящиках, сказал Кобра. — Когда Ингушетия и Чечня разделились и от нас отделиться решили. Ну, понятно, волну погнали на нас, воззвания там всякие, захват оружия начался. Свобода, равенство, самостоятельность… Тьфу, а то их, блин, ущемляли! Короче, Горбач решил Дудаева припугнуть, кинул десант сюда. Только чего хотел? Ребят в одном аэропорту посадили, а самолет с оружием в другом. Прикиньте? Наши сидят и кумекают: кой ляд они сюда прибыли, если из средств защиты и нападения только кулаки? Короче, пока сидели, думали, Горбач передумал и обратно их отозвал. А Дудаев под это дело постановление: вооружайтесь и всем составом на защиту прав и свобод, пока Москва нас не придавила.
— Блеск, — криво усмехнулся Носик.
— Сдалось вам в этом копаться. Проблем мало? — лениво спросил Рус.
— До "х", — согласился Улан.
— Ребята вчера зачистку проводили, — протянул Кобра. — Так в одном дворе, в яме, троих наших нашли. В цепях. Рабами хозяину были. Со ставрополья мужики… Доходяги…
— А я девчонок — студенток забыть не могу. Приехали погостить и… два года их! Вот только за это этих упырей давить надо, — процедил Носик.
— Хватит вам, — отрезал Рус. Помнил он тех девушек. Когда из зиндана вытащили те и говорить-то не могли, а одна и захотела бы — не смогла, язык ей отрезали. Трясло и их и ребят, что их увидели. Узники Бухенвальда — одно на ум шло. На вид под пятьдесят, а потом выяснилось — двадцать. — Твари, — зубами скрипнул.
Мужчины притихли. Глаза у лейтенанта стеклянные стали — плохой признак.
Комбат вломился, рявкнул с порога:
— Зеленин, что с гарнитурой? Я что бегаю за тобой?! Ответить в лом?!
Руслан молча кинул ему гарнитуру, в которой кроме скрежета, только мат и ни одного слова по делу, ни одного позывного.
— Хм! — вздохнул комбат и рукой махнул. — Подъем! Вас в Буйнакск отправляют. По дороге молодых прихвати, укомплектуйся, Рус. Там тоже жопа, говорят. Ну, что встали, славяне?! Вперед! «Коробочки» отходят! Бегом!…
В кармане нудно заверещал телефон. Руслан чертыхнулся и глянул на дисплей — Леня.
— Привет.
— И тебе. Я тут мимо твоего офиса проезжал. Может, спустишься? Диски заберешь.
— Приспичило тебя?
