Крещенский апельсин - Басманова Елена (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
– Ей же надо помочь!
– Да брось ты, – Мурыч с опаской оглянулся на дверь, из-за которой неслись нечленораздельные крики и жуткий грохот, – она забаррикадировалась на своей половине. А этот психопат еще нас с тобой покалечит!
– А как же Данила?
– Данилу не видел, скрылся хитрец. Да я ведь только за порог ступил, как все понял. Нельзя лезть в пасть разъяренному медведю!
– Может, дворнику сказать или полицию вызвать?
– Не умничай, дружок, – Мурыч толкнул стажера вниз по лестнице, – госпожа Май сама знает, когда полицию впутывать. Бежим, покуда целы. Ты обедал?
– Нет еще. – Самсон, топчась под козырьком у парадной, все еще сомневался.
– Давай в Приказчицкий клуб, – предложил Мурыч, – и недалеко, и недорого, и прилично. Это местечко давно журналистская братия облюбовала.
Настроение у Самсона совсем испортилось. Мурыч еще при первой встрече произвел на него самое неблагоприятное впечатление. С виду крепкий, среднего роста, аккуратный, подтянутый да и не слишком старый – лет тридцати пяти, – он держался как-то в стороне от остальных, всегда опаздывал, ворчал, приставал к госпоже Май с придирками и упреками. Подумаешь, какой гений – выбросили две строки из его статьи! Да там ничего такого гениального и не было – Самсон специально изучил Мурычеву занудную писанину о женщинах-акушерках. Кому это интересно? И пошло, приземленно. А сколько слов непонятных!
– Я смотрю, тебя здесь взяли в оборот, – заговорил Мурыч, шествуя рядом с помрачневшим Самсоном, – легкой жизнью прельщают? Вижу, голова у тебя кругом идет. Так и собираешься порхать?
– Я много узнал за эти дни, – возразил вяло Самсон, – и в университет ездил.
– Ты смотри, не очень-то Фалалею доверяй. Он и мать родную продаст. Копейку посулят – продаст, и анекдот расскажет.
– Он город хорошо знает и знакомства полезные имеет, – защитил друга Самсон.
– Эка невидаль! Город все знают! И ты узнаешь в свой черед. А насчет полезных знакомств, ошибаешься. Ему-то, может, они и полезные, а тебе вредные. Слушай старших. Я таких, как Фалалей, не одну дюжину перевидал.
– Но ведь сама Ольга Леонардовна сказала…
– Да брось ты, – отмахнулся Мурыч, – мне тебя просто жалко. И как ты в такой клоаке оказался? Кто тебя привел?
– Мы с господином Либидом…
– Так я и знал! – воскликнул Мурыч и остановился. – Вот скажи мне, как старшему брату: почему? Почему, как мухи, к тебе мошенники слетаются? Ты что, медом намазан?
– Что-то мне есть не хочется, – Самсон, неприятно пораженный словами Мурыча, отвел глаза. – Я, пожалуй, вернусь в редакцию.
– Ладно, ладно, не сердись. Прекращаю. Каюсь, злоязычен. Но, заметь, правдив. Убедишься сам. А сейчас потерпи немного. Может, что и полезное услышишь. Эх, если бы в мои девятнадцать встретился мне какой-нибудь Мурыч, я бы сейчас ему ноги целовал!
Самсон, смирившись с неизбежной перспективой общения с Мурычем, вошел в мраморный вестибюль. Разоблачившись, они поднялись по лестнице на второй этаж и свернули в залу, легкостью и воздушностью больше всего похожую на внутренний итальянский дворик: стены в виде арок с мраморными колоннами на пьедесталах, в пролетах арок располагались огромные зеркала, между пальмами в кадках – столики под белоснежными скатертями.
Мурыча встретили как хорошего знакомого, расторопный официант в белом кителе проводил их к свободному столику, поближе к камину.
– А скажи мне, Самсон, – заговорил, отдав распоряжения, Мурыч, – откуда у тебя фамилия такая редкая – Шалопаев? Вот свою я знаю: Мурины – от мура, каменная стена значит. Прадед из нижегородских посадских, крепкий человек был, надежный. Вместе с Мининым в Москву ходил. У Черепанова предки в Вологде горшки лепили. Май – с Западной Украины, там много чего намешано: австрияки, поляки, хохлы. А вот откуда Шалопаев, не пойму.
Самсон густо покраснел.
– Первый Шалопаев дьяком в Казани служил. На него шаль находила, шалел он неожиданно, отсюда и прозвище. А как за Ермаком увязался да оставил хлебное дело и жену с детишками, то сирот при живом отце и стали звать шалопаевы дети. Так и закрепилась фамилия. Отец ей гордится, говорит, способность совершать непредсказуемые поступки чисто русская черта, свидетельство неординарного ума.
– Шаль… Значит, родовая черта… Вот с этой-то шали и залетел ты во «Флирт». Родители небось от тебя такой прыти не ожидали. – Видя смущение собеседника, Мурыч поспешил снять неприятный осадок: – Имя у тебя знатное: Самсон. Если б мне родители дали такое, может, и характером я бы вышел другим. А так… Представь себе, если б тебя звали Гаврилой… Не нравится? Тот-то! А я живу, ничего! И даже за границей печатаюсь!
– Правда? – удивился Самсон, смотревший на Мурыча как на инвалида, потому что полноценной жизни в литературе с именем Гаврила быть не может! Разве что у Державина, так это сто лет назад. – А Ольга Леонардовна мне не говорила.
– Она и не знает. – Мурыч пригубил морковный аперитив и улыбнулся, озорная улыбка его, увиденная Самсоном впервые, поразила юношу: будто другой человек открылся.
Когда официант подал Мурычу паровую стерлядку и поставил перед Самсоном антрекот величиною с тарелку, засыпанный жареной с луком картошкой, Самсон спросил:
– Скрываете?
– Просто не сообщаю, – пояснил Мурыч. – Зачем? Разве они оценят? Только завистью изойдут.
– А о чем вы пишете? – Самсон не решался называть собеседника по имени-отчеству.
– Во «Флирт» я пишу о реальной жизни. Единственный из всех. А на моем пути встречаются интереснейшие люди. Самородки. Есть и научные открытия. Неизвестные на Западе. Вот о них за границу и сообщаю, чтобы русский приоритет застолбить.
– А я думал, что уже все открыто. – Самсон с радостным удивлением поднял брови, расцвел благодушной улыбкой, всем своим видом демонстрируя, что беседа с Мурычем ему приятна.
– Э, дружок, все еще только начинается, попомни мое слово – такие открытия грядут, мир перевернется! Вот, например, в Харькове ввели новый метод следствия: подозреваемого подвергают гипнозу – и человек признается. Я послал сообщение о наших достижениях в берлинскую газету – напечатали. Пришлось, конечно, по-немецки написать…
– Вы знаете немецкий?
– Немного, – Мурыч усмехнулся, – и еще с полдюжины языков.
– Вы настоящий полиглот! – восхитился Самсон. – А я… Серый, как лапоть…
– У тебя еще все впереди, – ободрил юношу Мурыч. – А стихи не пиши!
Самсон, сосредоточившись на прожевывании отлично прожаренной говядины, энергично замотал головой, отрицая всякую ценность своих поэтических опытов.
– Молодец, – похвалил Мурыч. – И от женщин подальше держись. Рано скатишься в альковы, хлопот не оберешься.
Самсон снова покраснел и, сменяя опасную тему, задал очередной вопрос:
– А сейчас вы над чем работаете?
– Пишу очерк о барышнях-телефонистках. Неделю технологию изучал. Теперь могу курс лекций читать по телефонному делу. А барышни туда разными путями попадают. Есть очень достойные. И красивые. Но тебя знакомить с ними не буду.
– Почему?
– Есть один неприятный момент. Не знаю, говорить или нет, ты так болезненно реагируешь на факты…
– Просто я инфантилен еще, идеалистичен, – самокритично сознался Самсон.
– Ну ты хватил, – Мурыч довольно засмеялся, – да я ничего плохого в виду не имел… Я там, пока набирался знаний по телефонному делу, кое-кого видел.
– И кого же?
– К одной барышне господин Либид заявился. С цветами. И чем она его прельстила, чтобы орхидеи дарить? А на другой день и Эдмунд, и дон Мигель – оба наведались… к той же барышне. Но без цветов. Странно, но Сыромясов ей больше понравился: красавчику Либиду она отказала, а ухаживания нашего толстого Элегантеса приняла, под ручку с ним с телефонной станции шла…
– Она и есть ваша лучшая телефонистка? Которой больше всего свиданий назначали абоненты?
– Совсем наоборот! Худшая!
– Ничего не понимаю, – хмыкнул Самсон. – И что из этого следует?
