Кровь нерожденных - Дашкова Полина Викторовна (книги онлайн полные версии .TXT) 📗

И тут кто-то осторожно тронул Свету за плечо. Она резко оглянулась.

Маленький пухлый узкоплечий человечек с розовой потной лысиной и кругленьким детским носиком строго и укоризненно смотрел на нее.

– Мистер Бредли? – улыбнулась Света.

– Здравствуйте, Светлана, – ответил он мрачно.

Девиз американцев – «keep smiling!», [1] но в этом Бредли, вопреки его клоунской внешности, отсутствовала даже обычная американская улыбчивость. Маленькие зеленоватые глазки были холодны и колючи.

– Я провожу вас до машины. Там вы найдете оружие и карту города. Мой телефон запоминайте наизусть, записывать не надо. Обращаться ко мне можно только в случае крайней необходимости.

Бредли подвел Свету к маленькому «Опелю» шоколадного цвета, протянул ключи.

– Человек, встретивший вашу подругу, – тихо продолжал он, – приехал на зеленом «Форде», а те двое русских ублюдков, с которыми вы успели побеседовать, сейчас садятся в красный джип. Я поеду за вами на расстоянии, потом подожду, пока вы снимете жилье по соседству от вашей подруги. Все, поехали.

Света увидела, как со стоянки выруливает зеленый, старый и солидный, похожий на своего хозяина, «Форд» Стивена.

Эстакада под колесами была идеально гладкой, будто вылизанной. «Опель» оказался чудной машиной. Он несся мягко и легко, почти не касаясь колесами земли. Света следовала за джипом с «братками», иногда обгоняла его, особенно на светофорах. За окнами мелькал какой-то нищий негритянский район. Одинаковые многоквартирные дома из красного кирпича сменились рядом низеньких, прилепившихся вплотную друг к другу лачуг. Вероятно, лачуги строились когда-то как добротные частные дома, но теперь пришли в полную негодность.

Фасады были исписаны витиеватой цветной галиматьей, окна или выбиты, или заколочены облезлыми ставнями. Вывески магазинов и закусочных висели на одном гвозде или валялись на земле. Прямо на асфальте сидели чернокожие люди, курили, пили из горлышка, просто смотрели перед собой. А под колеса летели обрывки газет, пластиковые мешки, пустые банки и картонные упаковки. На одной из таких улочек стояли в ряд огромные, ярко раскрашенные гуттаперчевые фигуры собак, кошек, известных актеров, музыкантов, политических деятелей. Здесь были Шварценеггер и Мадонна, английская королева и Папа Римский, Ельцин и Клинтон и многие другие. А перед всем этим матрешечным великолепием восседал необъятно толстый негр, почему-то голый по пояс. Он размахивал руками и выразительно колыхал своим жирным животом, зазывая покупателей, а порой делал какой-нибудь непристойный жест вслед стремительно промчавшейся машине.

Бедный район закончился резко, без всякого перехода. Сразу за лачугами начались приличные, чистенькие кварталы с вылизанными двухэтажными домиками, сверкающими витринами супермаркетов и кафе. И люди здесь были чистенькие, улыбчивые, с собачками и детскими колясочками.

Потом Света заметила, что в Нью-Йорке все обрывается и начинается сразу, без переходов. Кончается грязь, начинается чистота, бедный квартал сменяется благополучным. Нет оттенков, нет середины, только яркие, контрастные тона. Как будто каждая деталь пейзажа, каждая черта человека стремится к своей абсолютной завершенности.

Чудовищно толсты толстяки и неправдоподобно красивы красавицы. Если улица бедна и грязна, то до полного омерзения, но зато чистый богатый квартал вопит о своей чистоте и богатстве каждым квадратным сантиметром мостовой, каждой дверной ручкой.

Именно в таком квартале остановился «Форд» Стивена. Света всю дорогу поглядывала в карту Нью-Йорка, которую разложила на соседнем сиденье, и сейчас поняла, что находится в центре Бруклина, неподалеку от знаменитого Бруклинского моста.

Джип, в котором сидели «братки», только слегка притормозил у большого трехэтажного дома Стивена и медленно поехал дальше. Из-за поворота выскользнул бледно-голубой «Вольво» мистера Бредли и тут же, на углу, остановился.

Света рассчитала, что в ближайшие час-пол-тора Полянская никуда из дома не выйдет. Ей же надо принять душ, отдохнуть немного. Остановив первого попавшегося прохожего, она спросила:

– Где здесь ближайшая гостиница?

Прохожий, толстяк лет пятидесяти, нес на руках одетого в курточку, шапочку и сапожки белого карликового пуделя. И пудель, и хозяин оказались весьма словоохотливыми. Пес приветливо затявкал, а дядечка еще более приветливо заговорил:

– К сожалению, мэм, приличной гостиницы поблизости нет, но в доме через дорогу сдают студию. Там просторно, чисто, хозяева – мои друзья, очень приятные люди. Такой красивой леди, как вы, там будет хорошо. А главное, не слишком дорого.

Через минуту толстяк уже звонил в дверь трехэтажного чистенького, как будто пряничного домика, на котором красовалась кокетливо разукрашенная табличка: «Сдается студия».

На звонок вышла женщина чудовищной толщины в шортах и в майке. Ее необъятные телеса мягко заколыхались на холодном ноябрьском ветру.

– Привет, Сюзи! Как поживаешь? Выглядишь великолепно! Эта молодая леди хочет снять студию.

– О! Я страшно рада! Спасибо тебе, Боб. Проходите, мэм. Вы актриса или фотомодель? Как вас зовут? Как вы поживаете? На какое время хотите снять студию?

Голос у Сюзи был тоненький, детский, и это смешно контрастировало с ее внушительной комплекцией.

Студия оказалась небольшой однокомнатной квартиркой с отдельным входом. Свету здесь все устраивало, особенно то, что из окон маленькой кухни отлично просматривался дом Стивена.

В 1989 году по заданию одной крупной газеты Лена брала интервью у американского советолога, профессора Колумбийского университета. Россию он посетил впервые за свои семьдесят лет, из которых пятьдесят занимался именно ею.

Предчувствуя, что советология очень скоро станет мертвой наукой, профессор решил блеснуть напоследок. Он попросил Лену перевести несколько глав его книги.

Книга называлась «Апокалипсис по-русски». На пятистах страницах профессор обстоятельно доказывал, что большевизм лежал в основе русского национального характера еще со времен Ярослава Мудрого.

Главы Лена перевела, но осмелилась потом высказать семидесятилетнему советологу свое несогласие с основными постулатами его монументального труда. Профессор не обиделся, а наоборот, загорелся идеей продолжить эту дискуссию в стенах Колумбийского университета.

Через неделю после его отъезда Лене пришло официальное приглашение «для чтения ряда лекций в Колумбийском университете».

К лекциям Лена готовилась тщательно и серьезно, но в первый свой приезд, на первой же встрече со студентами и преподавателями обнаружила, что никакая подготовка не нужна. Нужны хорошо подвешенный язык и абсолютная раскованность.

Все напоминало вечеринку: сидели на столах и подоконниках, без конца что-то ели и пили, наперебой задавали самые невообразимые вопросы, например, какой процент российских женщин вовлечен в международное феминистское движение? Или, как сегодня в России относятся к творчеству революционных поэтов и правда ли, что поэт Маяковский не покончил с собой, а был убит? В одной и той же аудитории уровень знаний о России мог колебаться от нулевого до вполне приличного.

Какая-то седовласая преподавательница подходила к Лене и совала ей в рот домашнее печенье, которое испекла специально для гостьи из голодной России, где по нищим городам бродят медведи, мужики в лаптях и сотрудники КГБ с автоматами...

После первой поездки Лену стали приглашать регулярно. Каждый раз ей оплачивали дорогу и платили довольно щедрые гонорары за лекции. Она считала эти поездки совершенной халявой, но, в общем, кривила душой. Не так уж просто на два-три часа завладеть вниманием жующей аудитории.

Сейчас, выйдя из подземки на станции «Колумбийский университет» и стоя у перехода через площадь в ожидании зеленого, Лена пыталась настроиться на первую лекцию и не могла. Не было ни легкости, ни раскованности. Она устала и хотела спать, сказывался шестнадцатичасовой перелет и бессонные сутки.