Кто посеял ветер - Нойхаус Heлe (читать хорошую книгу .txt) 📗
Пия с удивлением взглянула на него.
– У тебя точно шок, – констатировала она.
– Несколько минут назад по мне прошлась целая толпа людей, – сказал Оливер и затянулся сигаретой. – Я уже было решил, что настал мой последний час и мне не выбраться из этой мясорубки. Знаешь, о чем я подумал в этот момент?
– Потом расскажешь.
Пия, очевидно, опасалась, что шеф пустится в интимные откровения, но он вдруг засмеялся. Поразительно! Только что вырвавшийся из объятий смерти, без обуви, в изодранной в клочья одежде, он думал о еде! Боденштайн смеялся до колик.
– Я… я представил, как пастор во время моих похорон говорит: «Оливер фон Боденштайн почил в «Даттенбаххалле» в Эльхальтене среди раздавленных помидоров и разбитых яиц»!
Он закрыл лицо руками и никак не мог остановиться, хотя ему хотелось скорее выть, чем смеяться.
Генрих фон Боденштайн чувствовал себя беспомощным, словно пассажир тонущего корабля после того, как капитан покинул его борт. Все пошло насмарку. То, что случилось, не могло присниться ему в самом страшном сне. Людвиг был прав. Яниса ни в коем случае нельзя было выпускать на сцену! Вместо того чтобы утихомирить и без того уже заведенную публику, он своим безответственным поведением довел ее до кипения и тем самым спровоцировал беспорядки. А теперь как сквозь землю провалился! После безуспешных поисков сына и своих соратников из общественного инициативного комитета старший Боденштайн брел в ярких лучах фар пожарной машины и автомобилей Федерального управления технической помощи. Всюду стояли полицейские автомобили и кареты «Скорой помощи».
Неужели эти юнцы, швырявшие помидоры, устроили погром по наущению Яниса? Генрих фон Боденштайн не хотел в это верить, но ему вспомнились слова Людвига по поводу того, какую опасность представляет чрезмерное тщеславие Теодоракиса.
Он завернул за угол и не поверил своим глазам, увидев, что происходит на площади перед главным входом в зал. За полицейским оцеплением толпились многочисленные зеваки и представители прессы.
Никто не остановил его, когда он вошел в фойе. Рядом со столом, на котором перед началом собрания находились листы с подписями, лежало нечто похожее очертаниями на человеческое тело, накрытое простыней с красным крестом. К старому графу с печальным выражением на лице подошел начальник пожарной команды, его старый товарищ по охоте.
– Лучше не смотри, Генрих, – сказал он.
– Кто… кто это? – испуганно спросил Боденштайн.
– Марга, – ответил начальник пожарной команды. – Она, должно быть, упала. Они все… прошли по ней…
У него сорвался голос. Он покачал головой, стараясь взять себя в руки. Одно дело, когда из жизни уходит лично знакомый тебе человек, и совсем другое, когда гибнет незнакомец.
– Боже милостивый, – пробормотал Генрих фон Боденштайн.
До этого момента он не представлял себе истинные масштабы катастрофы. Столько смертей и страданий за один-единственный день! Он похлопал пожарного по плечу и направился к выходу, преодолевая лабиринт из лежавших на полу раненых и оказывавших им помощь врачей.
По фойе сновали люди в поисках родных и друзей – бледные, перепачканные кровью, в грязной и рваной одежде. Мимо него санитары пронесли на носилках женщину. Генрих фон Боденштайн узнал ее.
– Керстин! – крикнул он.
Из ее руки торчала капельница. Из пакета, который поддерживал один из санитаров, в ее вену поступал соляной раствор. Женщина подняла голову, и прошло несколько секунд, прежде чем она узнала Боденштайна и протянула к нему руку.
– Рики, – пробормотала она хриплым голосом. Ее рука была холодной как лед. – Она… она…
– Прошу прощения, – прервал ее санитар. – Вы поговорите позже. Сейчас мы доставим вас в больницу.
Генриха фон Боденштайна оттеснили в сторону, рука Керстин выскользнула из его ладони. Что случилось с Рики? Где все остальные? Людвига больше нет, и отныне на нем лежит обязанность заботиться о друзьях и коллегах. Он пошел назад и расспрашивал каждого, кто попадался ему на пути, о Рики и Янисе. Но никто их не видел. Постепенно все члены общественного инициативного комитета собрались в фойе. К немалому облегчению Боденштайна, те, кто сидел в передней части зала, как и он сам, судя по всему, не пострадали – если не считать Керстин. Стояла тишина. Все молчали. Триумф обернулся трагедией.
– Вы не знаете, где Рики и Янис? – в очередной раз спросил Генрих фон Боденштайн.
– В последний раз, когда я видел Рики, она стояла у сцены, – сказал один из распорядителей, сочувствовавший членам общественного инициативного комитета. – Вскоре после этого здесь начался ад. Больше я ее не видел.
У Пии зазвонил мобильный. Кристоф!
– Я слышал по радио, что произошло в Эльхальтене! – крикнул он в трубку. – Почему ты не отвечала на мои звонки?
– Потому что здесь был настоящий ад, – ответила она. – Я пыталась дозвониться до тебя, но…
– Тебе известно, что я пережил, беспокоясь о тебе? – перебил Кристоф. – С меня хватит! Ты постоянно обещаешь – и не выполняешь свои обещания!
Его резкий тон лишил Пию на несколько секунд дара речи. Никогда еще Кристоф не разговаривал с ней столь бесцеремонно! У нее было ощущение, будто она вовсе и не ездила в отпуск. Будто и не было этих восхитительных, блаженных дней. Все дальше и дальше вытесняли их из памяти повседневные заботы и стрессы.
– Ты говорила, что будешь там в семь, – сказал он с упреком в голосе. – Я ждал тебя до восьми и потом был вынужден уехать. А сейчас тебя нет дома, и я слышу по радио об этом. В чем дело, черт возьми?
Теперь уже разозлилась Пия.
– Бог свидетель, я гораздо охотнее отправилась бы поужинать с тобой, – ответила она. – Но отсюда не так легко было выбраться, как тебе это, вероятно, представляется. Мне пришлось вытаскивать из этого шабаша бургомистра, иначе его уже не было бы в живых.
Что он воображает? Что она поехала сюда поразвлечься? Что она должна была держать мобильный телефон наготове, когда людей затаптывали насмерть? Но Кристоф, похоже, не хотел ничего понимать.
– Когда ты приедешь? – холодно спросил он. Это окончательно вывело Пию из себя.
– Я приеду тогда, когда закончу свою работу! – крикнула она и закончила разговор.
Проклятье! Она не хотела ссориться с ним. Внезапно в ней поднялась волна ненависти к ее работе и людям вроде Теодоракиса, повинным в том, что она не может попасть домой.
– Что случилось? – спросил Боденштайн.
– Кристоф злится из-за того, что я забыла позвонить ему, – ответила Пия, заметно нервничая.
Шеф внимательно посмотрел на нее.
– Если хочешь, поезжай домой. Алтунай поможет мне провести допрос, – предложил он ей.
– Кем и Катрин уехали десять минут назад, – сказала Пия. – Ничего, поехали, побеседуем с Теодоракисом. Часом раньше, часом позже, уже не имеет значения.
Янис Теодоракис сидел в полицейском микроавтобусе. Его разбитый нос и размерами, и формой напоминал картофелину. Рядом с ним примостилась, съежившись, его подруга. Она всхлипывала, но у Теодоракиса не находилось для нее слов утешения. Боденштайн и Пия протиснулись на стоявшую напротив них скамью. Кирххоф достала из своего рюкзака блокнот с шариковой ручкой и взглянула на часы. 23.45.
– Имя, адрес? – обратилась она к Теодоракису. – Год и место рождения?
– 12 мая 1966 года, Гросс-Герау, Шнайдхайн, Айхенштрассе, 26.
Пия записала данные в протокол.
– А вы? Как вас зовут? Год рождения и адрес.
– Кто? Я? – Подруга Теодоракиса вопросительно указала на себя пальцем.
– Да, разумеется. Разве здесь есть кто-нибудь еще? – Настроение Пии после напряженного дня и перед не сулившей ничего хорошего встречей с Кристофом было на редкость отвратительным.
В безжалостно ярком свете потолочной лампы женщина выглядела не столь молодо, как в полдень в зоомагазине. По оценке Пии, ей было немного за сорок, если не больше. Морщины на шее, складка над верхней губой, коричневая шершавая кожа. Цена, которую рано или поздно люди платят за чрезмерные солнечные ванны.
