Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Здесь похороним, — сказал я, подозревая, что они способны надругаться над мертвым телом женщины.
— А ты кто такой? — рассердился Турды. — Я ж тебе сейчас…
Я поднял булыжину обеими руками и ударил его в грудь. Он упал на колени, закашлял.
— Будет по-моему, — сказал я. — Все вы тут убийцы, а мое дело брать вас за горло.
И вот два накормленных, бесчахоточных человека, которые сильнее меня раз в десять, покорно роют могилу для Мамлакат, потом начали рыть вторую — для курбаши. Сломленные души. Несломленные пришибли бы меня одним плевком. Лишь однажды, вытирая пот с лица, Садык осмелился поставить меня в известность:
— Хозяину это не понравится. Хозяин велел выбросить Убайдуллу шакалам. Без головы хоронить нельзя.
— Как без головы?!
— Разве ты не видел? Хозяин забрал его голову с собой.
Я подошел к трупу басмача, лежащего на камнях. Все верно…
— Дикари!.. — выругался я. — Неужели Шанияз не боится нукеров Убайдуллы?
— А нукеров больше нет. Этой ночью всех зарезали. Столько крови вылилось…
— Кто зарезал?
— Все кишлачные люди, родственники и друзья хозяина… А теперь делят одежду, коней и оружие. Если поспешить, и нам что-нибудь достанется.
— Ты же только что убивался, и жить тебе не хотелось. А на дармовое позарился?
— Ну, так что ж? Больше не буду убиваться и плакать. Ведь на все воля аллаха, правильно? Тогда зачем плакать?
…Мы ехали по знакомой уже тропе в кишлак. Деревянные низкие колеса арб то и дело оказывались над пустотой или скребли осями о скалу. На опасности пути никто из нас троих уже не обращал внимания. Я лежал на тряской дощатой поверхности и пытался вспомнить типовые логические схемы из гимназического учебника логики. Я всегда старался приспособить их для своих расследований. Основное и трудоемкое занятие в таком деле — выстраивание точной цепи взаимосвязанных фактов. А вывод как бы сам собой приходит. И, как правило, является истиной.
Чтобы передать процесс моих мыслительных потуг, нужно заполнить множество страниц нудным, сухим текстом, да еще с комментариями и сносками, потому что терминология гимназической логики своеобразна, безбожно устарела. Но именно вся эта «рухлядь» была моей сублимацией, выражаясь языком учебника…
В общем-то, нетрудно было прийти к «выводу первой ступени»: доводя больных до состояния предельного измождения, вытянув из них все силы, табиб определял, КОГО ОН СМОЖЕТ ВЫЛЕЧИТЬ ОТ ТУБЕРКУЛЕЗА. Люди с запущенной болезнью умирали тут же, на берегу сая, как, например, курбаши Убайдулла, или погружались в предсмертное оцепенение, как я, например. Ну а тот, кто обретал второе дыхание или еще по каким-то другим признакам выбился из общей массы обреченных…
И меня в пот бросило: табиб определял, в ком НЕТ ЧАХОТКИ! Обалдеть можно… Значит, высшая сила выбирает здоровых? Смех и грех! Выбирает здоровых, чтобы лечить от того, чего нет? Должно быть, среди толп, жаждущих здоровья, всегда бывают «ошибочно больные» — допустим, страдающие от недоедания, побоев, от недостатка удивительных штучек под названием «витамины», уже известных в то время. Или простуженные. Или еще какие-то недомогающие. Но только без чахотки, без собачьего джинна в легких. Значит, ХУДАЙБЕРГЕН ЗДОРОВ?!
И все же я опять перескочил через важное звено умозаключений. Имя ему — Худайберген. Теперь нужно «разложить» его на составляющие части, чтобы подтвердить и опровергнуть «вывод второй ступени», ошеломляющий вывод…
Мы приехали в кишлак к полуденному намазу. Мир спрессовался в какой-то кошмар из бесконечных молитв, непосильного труда и смертей, и мне уже казалось, что так происходит в любой точке планеты и что иначе и не может быть. Под дребезжащие крики муэдзина и сытый лай собак мы подъехали к чайхане на отшибе.
— Молиться надо! — потребовал Садык. — Давайте помолимся, эфенди! На досках удобно.
Когда они обо мне забыли, я спустился к ручью. Наган я отыскал там, где и оставил его — в камнях под настилом. Но верхний пластинчатый камень, показалось мне, лежал не так, как я его установил. Я проверил патроны в гнездах барабана. Все семь штук были на месте.
Над головой стонали доски настила, и время от времени глухие удары сотрясали все хлипкое сооружение. Это Садык, Турды и служка чайханщика отбивали поклоны, подстегивая друг друга рвением.
Я вытряхнул патроны себе на колени, потряс каждый возле уха. Привычного шороха сыпучей массы не было. Или высыпали порох из гильзы, или побросали патроны в кипяток, что еще проще. Порох спекся, и капсюль приказал долго жить. Старая ловушка для дураков. Кто же подстроил?
Я вставил один патрон в патронник, остальные спрятал в поясной платок. По молодости лет я считал себя очень ловким и умным. И удачливым, несмотря на такую неудачу, как чахотка. Вот и сейчас — кто-то сунул меня носом в мои глупые промахи с наганом, и мне бы бежать отсюда сломя голову, но я вылез из-под настила и пошел к дому табиба. А в общем-то, все верно: если охотничий пес идет по следу, то посторонние запахи его не собьют, даже запах собственной крови.
К усадьбе Шанияза я подобрался со стороны пустыря, задавленного остатками селя — грудами камней и засохшей грязи. Я перелез через дувал там, где были хозпостройки, в том числе кибитка для работников, — Садык хорошо все объяснил. Цепной пес у ворот изнемогал от злобных рыданий, учуяв меня. Кто-то вышел из господского дома и начал успокаивать его пинками — должно быть, решил, что лает на Худайбергена, нового раба? Значит, намаз уже закончился, и люди спустились на грешную землю с молитвенных ковриков.
В ужасно тесной развалюхе человек пять усаживались за нищенский дастархан. На меня уставились испуганные и удивленные лица, среди них я не нашел Худайбергена. Я произнес положенные слова приветствия, мне ответили вразброд. Худайбергена я узнал по голосу. Свои лохмотья он сменил на чужие, и вместо дырявых сапог на нем были стоптанные кавуши. Впрочем, сейчас он был бос по обычаю мусульманского жилища. В кавушах потом щеголял.
— Как здоровье, Худайберген-ака? — спросил я, сдерживая нетерпение.
Товарищ по рабству стукнул Худайбергена по спине кулаком, и тот очнулся от изумления.
— Разве вы не знаете, начальник?.. Плохое здоровье. Хозяин-ака будет лечить… да осыплет аллах его благами…
Я попросил Худайбергена оголить спину и прижался ухом к его костям. Чахоточных хрипов вроде бы не было. Я не одну неделю провел в бараке для туберкулезных каттарабатцев, кое-какую науку освоил.
— Так, значит, плохое здоровье? И все болит внутри?
— Болит, начальник. Временами ничего, а потом собачий джинн просыпается и начинает грызть, терпеть невозможно. Вы же видели.
— У Кашгарца опий покупал? У Камбарбая по прозвищу Кашгарец?
Худайберген испуганно кивнул.
До этого торговца опием мы добрались буквально по трупам наркоманов. На суде ревтребунала Камбарбай признался, что намеренно подмешивал в «тесто» ядовитый «мусор», чтобы убить побольше банги — наркоманов. Кто-то из них убил и ограбил его родственника. Поразительное социальное явление, отметили трибунальцы, кровная месть по отношению к целому классу люмпенов-наркоманов.
Когда Камбарбая расстреливали у «дувала справедливости», он кричал со слезами на глазах:
— За что? Где справедливость?
Как я сразу не подумал, что Худайберген отравлен Камбарбаевым опием? Должно быть, меня сбило с толку то, что многие банги заболевали туберкулезом…
— Почему ты не пошел в больницу? Ты же знаешь Владислава Пахомыча? Ведь он лечил твоих родителей от желтухи.
— Кто же сам к нему пойдет? Он иглой всех колет…
— Идиот, дурак, джинни! — закричал я. — В башке масла нет! Вот и пинают тебя все, кому не лень! А сейчас так пнули, что сам уже не поднимешься!
Дом Шанияза Курбанова состоял из многочисленных глиняных коробок, выходящих резными дверцами на айван. Непонятно было, как эта «кибитка» еще не развалилась под напором и тяжестью ковров, паласов, сундуков, подушек, одеял, одежд и дорогого тряпья, развешанных на жердях по стенам. Я нагло шел по длинному-предлинному айвану, заглядывая в комнаты и комнатушки, и наконец нашел табиба.
