Оберег Святого Лазаря - Тарасевич Ольга Ивановна (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Мы сегодня с Юрой в гостиницу «Авангард» собирались ехать. Помнишь, следователь с Кононовым планировал ругаться?..
Лёнин голос еле различим.
Туман медленно поглощает меня, и я растворяюсь в нем, целиком и полностью.
Очень странное состояние – не чувствую своего тела, сердцебиения.
Какая-то часть моего медицинского сознания пытается проявить бдительность, говорит: «Да нет, это же лажа какая-то, пока работают сердечно-сосудистая и центральная нервная системы, таких ощущений быть не может».
Их быть не может – но они есть.
– Ничего не понимаю: температура у тебя нормальная, давление тоже. Наташа, ты слышишь меня?
Я прекрасно слышу голос мужа и с удивлением понимаю – даже кивнуть в ответ не могу. Ведь я вся – туман, растекаюсь, растворяюсь, наполняю окружающее пространство миллионами своих клеток.
«А вдруг это – уже смерть? Пришла ко мне, прямо сейчас! Я совершенно не готова, а ей пофиг!»
Эти мысли пугают.
Но потом первый приступ паники отступает, и я понимаю: нет, я не умерла.
Смерти, наверное, вообще нет – есть постоянный переход в новое качество существования.
В моем физическом теле огонь бытия еще не погас. Хотя, возможно, жизненные силы стремительно покидают его. Так быстро из ванны убегает вода после того, как пробка выдернута…
– Натали, а может, ну их всех – следователя, продюсера? Давай дома останемся, завалимся спать? Слушай, я даже не помню, когда мы это делали последний раз – просто валялись в постели и ленились…
В это мгновение со мной происходит что-то странное.
Сначала я чувствую усиленное сердцебиение. Потом внутри брюшной полости по всем органам словно бы начинает прыгать пульсирующий шарик от пинг-понга.
С неожиданностью летнего ливня в меня хлынули потоки энергии – разноцветные, переливающиеся, как радуга.
Почему-то вдруг вспоминаю ванильно-абрикосовый запах волос моего сына. И как красиво цвели ирисы у нас на даче – фиолетовые, желтые, бордовые, они гордо парили, покачивались на своих стеблях, словно яркие нахохлившиеся птицы. Вспоминаю, как сверкают в прожекторе солнечного света капли росы на зеленой траве – сияющие алмазы, драгоценный прозрачный хрусталь.
Все мое существо наполняется легким светлым восторгом.
Не могу произнести ни слова.
Чувствую, как на глазах выступают слезы.
Просто невозможно описать, какое же это счастье – владеть жизнью, видеть ее яркие краски, дышать ветром, солнцем…
Без малейших усилий и боли поднимаюсь с постели, обнимаю стоящего рядом мужа.
– Наташ, что-то я перепугался. Ты себя хорошо чувствуешь? Что это было с тобой?
Я чувствую себя превосходно.
Что это было – понятия не имею.
Я тоже испытывала жуткий страх, но потом все переживания смыло искрящейся волной радости и…
«А ведь это Кононов звонит», – проносится в голове.
Беру зазвонивший телефон, смотрю на дисплей. Действительно: на нем высвечивается фамилия продюсера.
Отвечаю на вызов и уже откуда-то совершенно четко знаю: пришла беда.
Голос Кононова звенит от истерики:
– Наталия, это какой-то трындец! Евсению отравили. У нас съемки начинаются, ей надо было первой записываться. А она на грим все не идет. Настя к ней в номер зашла – а там она лежит, на полу, у двери… Говорит – воняет в комнате той же дрянью, что в студии, когда Мариам убили. Значит, наверное, опять отравление… У вас есть телефон Колосова под рукой? Не могу его номер в своей мобиле отыскать; наверное, в контакты забыл вбить.
Похоже, мой динамик никакой тайны из содержания разговора не делает.
Леня щелкает кнопками на своем сотовом, потом хватает со стола блокнот и пишет цифры.
Продиктовав номер следователя, я ставлю продюсера в известность о том, что через час мы с мужем планируем приехать в гостиницу.
– Наталия Александровна, вы не представляете, как я буду рад! Я вел себя по отношению к вам не очень корректно. Хорошо, что вы в сложный момент не стали на этом заостряться…
Странно, но, похоже, продюсер действительно рад моему приезду в гостиницу.
– Голос у него стал таким довольным, – объясняю я мужу, пока мы идем за «тушканом» на стоянку. – Я прямо уже не знаю, что и подумать. Его реакции кажутся такими естественными! Позвонил, когда произошла беда; рад видеть, даже что-то вроде раскаяния, похоже, испытывает.
– Может, он просто притворяется? – муж берет меня под руку. – Пойдем по теньку, жарко сегодня!
– Если он притворяется – то он очень хороший актер и…
Со мной начинает опять происходить что-то странное.
Мы двигаемся в тени деревьев, в полушаге от проезжей части.
И я чувствую, как словно какая-то сила рывком тащит меня прямо туда, прямо под колеса текущих сплошным поток машин.
Замедляю шаг, кручу головой из стороны в сторону.
Да нет, это же невозможно!
Рядом со мной – только Леня. Он остановился, стоит теперь слева. Справа от меня – никого.
Но словно бы чьи-то ледяные цепкие пальцы тянут меня прямо к смерти.
И не подумаю туда идти!
Ну уж дудки, не на ту напали!
Кого угодно можно заставить совершить такую глупость, только не судебного медика. Плавали, знаем. Неоднократно видали все «прелести» автомобильной травмы во всех ее проявлениях – раздробленные кости, разорванные связки; кожный покров с многочисленными царапинами, остающимися вследствие волочения тела по асфальту…
Ледяные пальцы тянут меня к смерти.
Резкий запах паленой резины бьет прямо в нос.
В глазах – огромное, невероятно огромное, в целый мир, колесо.
Мне кажется, я вижу каждую резиновую клеточку, из которых состоит шина, я вижу даже каждый микроскопический атом этого проклятого колеса.
Черные автомобильные колеса – мой омут.
Я вся – уже лишь стремление к темным пыльным автомобильным жерновам. Они должны перемолоть меня, всю, целиком и полностью. Только это важно – отдаться импульсу, следовать зову.
– Наташа! Наташа, что с тобой?
От голоса мужа, как по щелчку пальцев, прихожу в себя.
Все в порядке – стою на тротуаре, мимо летят машины.
– Все-таки день сегодня очень жаркий, – озабоченно шепчет Леня. В карих глазах – тревога. – Может, ты тут меня подождешь? Здесь тень. Я быстро сгоняю за «тушканом», кондишен включу. Минутка – и ты уже в прохладе. Что-то не нравишься ты мне, Натали, лицо у тебя бледное.
Буквально прислонив меня к дереву, Леня удаляется торопливым шагом.
Мне хочется прокричать ему вслед: «Эй, подожди, не оставляй меня! Со мной что-то не в порядке! Я схожу с ума, разве ты не видишь?!»
Я хочу кричать – но почему-то не могу вымолвить ни словечка.
«А ты мысленно его позови, Наташенька. Как я тебя зову – так и ты Леню своего позови. Какие вы взрослые стали, выросли совсем…»
Рядом со мной стоит моя бабушка.
Она почти прозрачная, еле видимая. Но некоторые части лица и одежды различимы довольно четко – загоревшее лицо, расчерченное морщинами, клетчатый фартук, повязанный поверх длинного темного платья.
Сказать, что мне страшно, – значит не сказать ничего.
«Что-то ты на могилу мою не приходишь совсем. Приезжай, ограду покрась. Серебристой такой красочкой – мне приятно будет. Марине, сестре своей, денег пошли – у нее дочка родила без отца. Есть им нечего, с работы выгнали – а попросить о помощи стесняются; глупые, гордые… Слушай, а ты красивая стала – с годами округлилась. Наверное, мужики прохода не дают? Помнишь, мать тебя все ругала – худая, высокая. А я говорила: «На здоровой кости мясо нарастет…» В церковь тебе сходить надо, Наташа. Свечку поставь, Богу помолись – чернота и отступит. Много грязи вокруг тебя. Только ты не бойся… Себя слушай. Самое главное – слушай себя. Что захочется – делай, чего не будет хотеться – не делай ни за что, иначе пропадешь. И…»
Бабушка начинает «говорить» все быстрее.
Говорить – это, конечно, неправильное слово в контексте нашего общения.
Я не слышу бабушкиного голоса.
Каждое ее слово мгновенно превращается в мои собственные мысли, попадает мне прямо в сердце, прямо в душу.
