Две дамы и король - Играева Ольга (мир бесплатных книг .txt) 📗
Пригвоздить кого-нибудь острым словцом для шакалов пера было самым большим кайфом, почище любых гонораров.
Губин знал, что в конторе они с Козловым будут как под лупой, в конторе как в деревне — все всем сразу становится известно. Даже то, чего никогда не было… После утреннего сюрприза с явлением Булыгина народу Губиным стремительно стала овладевать подозрительность. Он хотел верить, что прокол Козлова с устранением Булыгина всего лишь досадная случайность, от которой не застрахован самый высококлассный профессионал. Если не верить, если думать, что все это неспроста и есть какая-то другая причина, то… То его, Губина, дело представлялось настолько хреновым, что даже задумываться, заглядывать в этот черный тупик не хотелось. Если допустить, что Козлов сплоховал намеренно, по сговору ли с Булыгиным, либо по собственному пока скрытому неведомому расчету… Нет-нет, не может быть. Губин гнал прочь мысли о возможном предательстве Козлова — они наводили на него безнадежную, парализующую волю тоску и лишали его шанса на любое будущее. Легче, спокойнее, полезнее для душевного здоровья было поверить в случайность — пусть это и риск.
Губин предпочел не беседовать с Козловым в конторе, а вытащить его в ресторан пообедать и здесь уже потолковать по душам. Собственно говоря, в ресторанчике тоже было в этом смысле небезопасно — кому надо, тот все равно узнает, о чем шла речь. Но у Губина не хватало терпения — обеспечение полной конфиденциальности их разговора с Козловым требовало времени и изобретательности. А ему не терпелось расставить все точки над "i".
Подошла официантка, одетая как в Европе — белая рубашка с коротким рукавом, бордовый жилет и черная бабочка, на талии ослепительно белый передник до пят. Ресторанчик был не самый чопорный, а полудемократический. Губин сжал челюсти и с трудом хранил молчание, пока девушка откупоривала заказанную ими бутылку белого вина и разливала его по всем правилам ресторанного искусства по бокалам.
Он пригубил вина, кивнул официантке и отослал ее рукой, показав, что дальше они справятся сами.
Девушка отошла, и Губин продолжил свой густо сдобренный матом монолог — вернее, матерный монолог, слегка разбавленный цивильными словами.
Монолог был эмоциональный, обильный, лексически разнообразный и длительный. Его суть сводилась к одному вопросу: «Как ты мог так лопухнуться и подставить меня?» Козлов слушал его сумрачно, но сохраняя спокойствие. Он вообще умел сохранять невозмутимость в любых ситуациях, и когда-то это очень нравилось Губину. Теперь же просто бесило — сидит слегка расстроенный, будто разбил не слишком дорогую рюмку… И все. Будто не понимает, что Губин из-за него теперь в полном дерьме. В полном!
— Да ты же меня без ножа зарезал! (Мат.) Да ты знаешь, что он нам теперь устроит! (Мат.) Да он теперь меня сожрет с потрохами! (Мат.) И тебя тоже! (Мат.) Ты что, не понял, что со мной вместе в навозе плаваешь? Твое имя всплывет в первую очередь! (Мат.) Козлов слушал, как беснуется Губин, смотрел на его жесткое лицо и кулаки, сжимающие белую крахмальную салфетку, и понимал, что Губин бесится от бессилия. И более того, он знал, что и сам Губин это понимает, хотя и устраивает ему разнос «как хозяин».
Во взгляде Козлова, которому он старался придать оттенок удрученности, в этом взгляде, когда он наблюдал за Губиным, было что-то от пытливого взора увлеченного своим делом препаратора. Он как бы исподволь изучал Сергея и про себя бесстрастно констатировал: «Слишком эмоциональный, быстро остывает, месть не характерна, на крайние меры не способен».
— Сергей, — виновато попытался вставить слово Козлов. — Я сам не пойму, как такое могло случиться. Все было сделано железно. Дай мне время, я раскопаю, что к чему. Я этого… (мат) из-под земли достану и за кишки на дерево подвешу. Я все исправлю… Еще ничего не потеряно, — бормотал он тихо, чтобы не слышали с соседних столиков.
— Чего ты исправишь? — громко вырвалось у Губина. Он прикусил язык, огляделся и снова зашипел. — Что ты, сука, теперь исправишь? Да его теперь пальцем нельзя тронуть! Вонять будет так, что мы все передохнем! (Мат.) По крайней мере не раньше чем через полгода… Пока он снова не расслабится и не потеряет осторожность.
Официантка принесла горячее, и мужчины опять прервали свою беседу. На этот раз Губин даже через силу улыбнулся девушке, чтобы соблюсти приличия.
Когда она ушла, он не стал возобновлять свою тираду. Первый пар выпущен, дальше самовыражаться, попусту сотрясать воздух бессмысленно. Губин обратился к тарелке и энергично зашевелил челюстями.
В его глазах сохранялось отсутствующее выражение, но лицо время от времени все еще передергивалось от злобы, а на скулах играли желваки. В эти секунды он бросал вилку, откидывался на спинку стула и пытался успокоиться. «Что теперь делать, спрашивается? Самому за это дело браться? Е-ка-лэ-мэ-нэ! Дожил Серега Губин! Из тебя такой Джеймс Бонд… Лучше пусть каждый своим делом занимается. Нет, ну как подставили, а? Из-за этих недоносков я не знал, что сказать этой гниде Булыгину — экал-мекал, как имбецил какой-то. А Мишка-то куражился, Мишка куражился . Свел счеты друг закадычный… Придушить их мало! Какого дьявола я все это время Козлову такие деньги платил?»
— Сергей, успокойся. Я все исправлю. Это реально. Того, первого, надо убрать — я это собственноручно сделаю. Моя промашка — мне и исправлять.
После этого все записи, все рассказы э-э-э… — Козлов замялся, не зная, как обозначить Булыгина, — нашего подопечного теряют всякий смысл и ценность. Трупы, — он понизил голос так, что слово «трупы» Губин даже не услышал, а прочитал по губам, — показаний не дают. Даже если он отошлет все-таки пленку в прокуратуру — ерунда, наветы, бездоказательно, тень на плетень… Я займусь этим сегодня же. Не думаю, что э-э-э… наш подопечный спрятал его так, что я найти не смогу.
— Да, ты уж, Коля, постарайся, найди, — с нажимом сказал Губин, угрожающе глядя Козлову в глаза — в руках вилка с повисшим на ней куском осетрины. — Ты очень усложнил мне жизнь своим проколом. Очень, понимаешь ли. Так что найди. Даю тебе пять дней — больше у меня времени нет. Докладывать будешь каждый день. И вот еще что. Сегодня же на четвереньках исползай мой кабинет и приемную — нет ли где «жучков» и закладок. И все машины, которыми я пользуюсь. От услуг шоферов с сегодняшнего дня я отказываюсь — кроме Володи. Возить меня будут он и Олег. Мне надо, чтобы все было чисто.
Губин отправил осетрину в рот, поднял бокал с вином, пригубил и как бы беззаботно огляделся, откинувшись на спинку стула.
— Толково. Очень толково. Я все сделаю, — отозвался Козлов. — Мои ребята всю Москву перевернут, а суку эту найдут. А потом можно будет и главную ошибку исправить. Никому не буду передоверять — сам все проверну, Сергей. Больше глупостей не будет. Не беспокойся, он никто, он слишком много на себя берет, а на самом деле он никто, зарвавшаяся вошь… За ним никого нет, он блефует, я проверял. Ничтожество, возомнившее себя крутым. Комсомолец наш пламенный, вечнозеленый!
Последнее слово Козлов выплюнул сквозь зубы с презрением.
Козлов видел, что, хотя Губин сохраняет на лице подозрительное и сумрачное выражение, его слова действуют на него успокаивающе. Он знал своего нынешнего хозяина со студенческих лет, изучал его специально еще в те годы — вдруг пригодится. Вот и пригодилось. Козлов по лицу читал мысли Губина — сейчас он видел, Губину очень хотелось поверить, что ничего непоправимого не произошло, что все еще можно уладить и что не так страшен Булыгин, как он сам себя малюет. Хотелось услышать подтверждение от него, от Козлова — и Козлов спешил сказать то, что от него ждали. Ничего страшного не произошло, маленький сбой, незначительная накладка, простая глупость, она не может повредить Губину. Ведь не может быть, чтобы все было зря — все эти годы борьбы за собственный бизнес, все прорывы и успехи, все неудачи и проколы, все уже реализованные идеи и новые, еще не воплощенные, а в итоге — собственное дело, которое только-только начинает разворачиваться… Не может быть.
