Заговор генералов - Незнанский Фридрих Евсеевич (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Реддвей со свойственным ему кокетливым равнодушием протянул Турецкому фотокопию бумажного продолговатого листа. На нем было несколько цифр: зачеркнутая двойка, затем тройка, еще несколько двоек и наконец – двумя чертами жирно и резко подчеркнутая цифра двести, после чего стоял толстый восклицательный знак. Очередная шарада.
– Пит – ты гений. – Турецкий широко развел руки в стороны и покорно склонил голову. – Я не спрашиваю – как, меня интересует, где ты взял этот листок.
– В заднем кармане спортивной формы, – хмыкнул довольный Реддвей. – Ты невнимательно смотрел видеозапись. Помнишь, Паркер вырвал лист из блокнота, смял, хотел его выбросить, но передумал и сунул в задний карман, так? Вот там мы его и обнаружили. Впрочем, он и сейчас там, – улыбнулся Питер. – Что скажешь?
– Первое, что приходит в голову, – это цена. Но вот чего – вопрос.
– Что ж, вашим службам, Александр, будет над чем поломать голову. Желаю вам успеха. Если хочешь – держи в курсе.
Турецкому приготовили тщательную расшифровку записи беседы двух титанов филологии. Впрочем, если быть справедливым, не только на литературу распространялись интересы важных персон, они рассуждали также о музыке, в частности, о скрипках Страдивари, ну это имя широко известно, потом упоминались неизвестные Александру Борисовичу фамилии Штайнера и Вальона. Но все это ни о чем ему не говорило. Ладно, решил он в конце концов, дома найдутся специалисты, которым эта тайна за семью печатями покажется обычными семечками. Уговорив себя не пудрить мозги дальше, Александр по обычаю, узаконенному в «Пятом левеле» с легкой руки российских курсантов – Барагина, Солонина, да, впрочем, и своей собственной, дал обильную «отвальную», с чем и покинул гостеприимный Гармиш с его веселыми мужчинами и женщинами, готовыми по любому поводу щеголять в празднично расшитых одеждах своих прародителей. Вот живут же люди!
Но уже в самолете, ранним утром поднявшемся с мюнхенского аэродрома, Александр прочно забыл все прелести загранки и мысленно вернулся домой, к своим, к родным и любимым… Ну, прежде всего, конечно, к жене и дочке, которые, в общем, постоянно находились с ним – в душе. Но эти чувства – родственные, нежные. А ему хотелось любви, он соскучился по ней. Все-таки русский человек – не цивилизованный европеец, ему мало одного секса, мало физиологической сытости. Можно было, конечно, и Турецкому, подобно большинству коллег из «Пятого левела», снимать сверхнапряжение с помощью обычного секса с многочисленными посетительницами гармишских дансингов, дискотек, баров и прочих молодежных тусовок, что, кстати, абсолютно не возбранялось руководством. Действительно, почти стрессовые условия постижения высшего уровня знания и, главное, умения требовали определенной разрядки. Это и врачи советовали. Но Александра Борисовича почему-то не тянуло: возраст, что ли, начал сказываться? Нет, просто глядя на всех этих изящных, гибких и голенастых девиц, он все чаще воспоминаниями возвращался в Россию, где если уж любит тебя женщина, так любит, а не просто отдается. Речь не о шлюхе, разумеется. И вообще, мы, конечно, азиаты – и щедрые, и ленивые, и спеси в нас много, и такой бешеной страсти, от которой бабы чумеют. Европейская мадам поможет тебе «сбросить пар» – и все. А русская баба – она, возможно, не так разбирается в сексе, зато в любви ей равных нет… Домой, домой!
Глава 2.
– А-а-а!!!
Истошный крик, рванувший из десятка глоток, пронзительный визг тормозов и рев сирены метропоезда, которую с перепугу врубил машинист, словно ударом в грудь отбросили толпу от края перрона. Поезд между тем продолжал двигаться, резко замедляя ход, и все это было похоже на кошмарный сон, потому что зажмуренные в ужасе глаза, казалось, видели, что там, внизу, под колесами…
К вою сирены присоединился треск сигнала тревоги из дежурной комнаты. Пробудился микрофон; громкий, срывающийся женский голос повторял: «Внимание! Просим всех пассажиров отойти от края платформы! Просим освободить вагоны, поезд дальше не пойдет! Пользуйтесь пересадкой!» И так раз за разом, со стихающей монотонностью. Дежурные тетки в красных шапочках и милиционеры, помогая себе трелями свистков, теснили толпу от поезда.
Наконец появились ответственные люди – это было видно по их решительным жестам. Один из них – симпатичный молодой парень в сером плаще – обратился к пассажирам, стоявшим непробиваемой никакими убеждениями стеной напротив первого вагона:
– Свидетелей происшествия прошу подойти ко мне.
Иван Акимович Воротников, высокий, пожилой, седовласый, с осанкой по меньшей мере строевого полковника, стоял, прижатый к полуколоннам оснований мраморных арок, отделяющих собственно платформу от пешеходного зала, и со стыдом и страхом ощущал, как по его спине в буквальном смысле струится ледяной пот. Кажется, он – один-единственный из всей этой толпы – действительно видел и понимал, что произошло.
Толпа наконец, вняв уговорам дежурной, обретшей нормальный, властно-крикливый, равнодушный голос, стала редеть, рассасываться. Иван Акимович, испытывая необычайную слабость в коленях, сумел теперь присесть на лавку и поставить рядом ставший таким невозможно тяжелым портфель.
Вдруг громко заработал мотор электропоезда, и состав, повинуясь движению руки одного из ответственных товарищей, возможно, он был здесь старшим, начал медленное движение назад. За ним по междупутью двигались трое мужчин. В руках одного из них был фотоаппарат со вспышкой. Наконец старший резко поднял руку, и поезд остановился. Замелькал блиц фотовспышки. Немногие оставшиеся на перроне невольно подались вперед. Вот и Иван Акимович, старый человек, видевший жизнь не с лучших ее сторон, но считавший себя в какой-то степени эстетом, презиравшим грязь и кровь, вдруг поддался общему порыву: увидеть это своими глазами. И увидел.
Между рельсой и стеной лежала белая женская нога, поразительно похожая на те фрагменты манекенов, которые теперь выставляют в витринах дамских магазинов для рекламы белья, чулок… или колготок. Черт их разберет, посторонне подумал Иван Акимович. Нога как-то не задела его внимания. Но, взглянув на междупутье, он едва не грохнулся в обморок и тут же, на подгибающихся ногах, заторопился вернуться к лавке. Рухнул на нее и дрожащими пальцами стал расстегивать портфель, где в переднем кармашке лежала облатка с рубиновыми бусинами нитроглицерина, и испуганным, будто воровским, движением сунул маленькую капсулку под язык. Крепко зажмурился, откинув голову к холодной стене, и начал прислушиваться к вечной своей аритмии. Но закрытые глаза отчетливо видели ужасное в своем сочетании буйство красок: желтой, красной и белой на мертвенно-черном фоне. «Но почему желтое? – возникло удивление. – Ах, ну да, пальто…»
Кажется, сердце немного успокоилось. И вот теперь снова возник это взгляд: пустой, но в буквальном смысле раздавливающий, стирающий с лица земли, взгляд не разумного существа, а зверя-убийцы – равнодушный и одновременно завораживающий, раздевающий догола. Где он видел его? А память между тем, как бы сама по себе, восстанавливала последовательность событий, происшедших только что, ну, каких-нибудь пять или десять минут назад…
Старший преподаватель кафедры рисунка московского колледжа при архитектурном институте Иван Акимович Воротников ненавидел эти вечерние часы в метрополитене, когда служивый люд возвращается по домам, а с концевых станций радиальных линий, где с некоторых пор обосновались вещевые рынки, одновременно с потоком пассажиров двигались нахальные орды торговцев и торговок со своими чудовищными полосатыми баулами. Столпотворение на каждой станции, в вагоны не входят, а вбиваются, летят к чертям собачьим пуговицы на пальто, и в конечном счете вместо «извините» ты тут же получаешь прямо в физиономию щедрую порцию «козлов» и «блинов», приправленную удушающей вонью алкогольного перегара. Нет, приличному человеку в эти часы в метро делать просто нечего, это вредно для здоровья, поскольку обязательно спровоцирует стресс.
