За строкой приговора… - Безуглов Анатолий Алексеевич (чтение книг txt) 📗
От показаний этого человека зависела жизнь сотен людей.
Где бандиты, что они замышляют, какими располагают силами? На все это ответить мог только один он. Чернов во что бы то ни стало должен был добиться от него правды. Но как это сделать? Александр Васильевич не сомневался, что неизвестный связан с кайгородовцами и послан ими в Усть-Коксу на разведку. Об этом свидетельствовало слишком многое. Копыта лошади задержанного были обмотаны тряпками, курок новенького японского карабина — на боевом взводе, в торочной суме — хлеб, несколько банок консервов, монгольский нож и фляга со спиртом, а к строевому кавалерийскому седлу подвешены для отвода глаз два убитых тушканчика-прыгуна.
Разве на охоту в горы едут с карабином и обматывают копыта лошади?
Но Чернов хорошо знал алтайцев и их обычаи, он сам был наполовину алтайцем и прожил здесь много лет. Алтаец простодушен и правдив. Но, солгав — вольно или невольно, — он уже до конца будет стоять на своём.
Неизвестного теперь не заставят сказать правду ни уличающие вопросы, ни факты, ни угроза смерти. «Если алтаец выбрал дорогу, он с неё уже не свернёт, даже если она ведёт его в пропасть», — говаривал отец Чернова, который был кумандинцем. Эти слова Александр Васильевич хорошо запомнил. Если выбрал дорогу… Но разве человек, сидящий перед ним, выбирал себе дорогу? Просто, обманутый, он пошёл по чужой стёжке. Пошёл и заблудился, увяз в глубоком снегу. Неужто он отвернётся, когда друг укажет ему его настоящую дорогу? Чернов не верил в бога, о котором ему рассказывала мать, забитая крестьянка, никогда не выезжавшая за пределы Бийского уезда. Он видел слишком много несправедливостей, батрача у богатеев, и слишком много смертей на фронте. Но он все-таки верил в чудеса — в те чудеса, которые делает с людьми правда, за которую он проливал кровь. Она, эта правда, была проста и бесхитростна, как весь уклад жизни бедняков, как политая потом краюха крестьянского хлеба. Понять эту правду мог каждый, надо было только разглядеть её. Перед ней складывали оружие полки, открывались задубевшие от несправедливостей сердца ожесточившихся людей. И она победно шла от края до края по всей русской земле, громыхая «Интернационалом» и алея флагами. Не выдержит натиска этой правды и человек в шубе-барнаулке. Не должен выдержать…
И Александр Васильевич решился на шаг, сделать который до него не решился бы, наверно, ни один следователь…
Чернов тяжело сел на скрипнувшую под ним табуретку, выбил золу из трубки и; ловя взглядом ускользающий взгляд задержанного, устало сказал:
— Давай говорить честно. Я не хочу с тобой хитрить Советской власти хитрить ни к чему. Советская власть — она власть бедняков: моя, твоя, его,
— кивок в сторону Филиппова. — Я не могу тебе поверить. И тебе никто не поверит. Ты выдаёшь себя за теленгита, но не знаешь, какие ставят юрты в Чибите, и сидишь на лошади как шорец.
— Я только бедный охотник, — сказал задержанный, и пот ещё обильней заструился по его лицу.
— Охотник не стреляет тушканчиков, не растрачивает на него патронов, он ставит на тушканчика силки. Охотник стреляет колонка и рысь для меха, а кабаргу и косулю — для мяса. Охотник не берет в горы карабин и не обматывает ночью копыта своей лошади. Охотнику нечего делать около Усть-Коксы, где давно нет крупной дичи. Ты кайгородовец и приехал к нам не с добром, а со злом. Да, со злом, и поэтому не смотришь мне в глаза. Твои глаза бегают, как бурундуки, завидевшие ястреба. И я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы все тучные пастбища вновь отошли к богатеям, а бедняки пухли от голода и пасли чужие стада. Ты хочешь, чтобы наши дети умирали от болезней и надрывались на рудниках Уркарта…
— Нет, начальник, я не хочу счастья богатым, нет, не хочу!
— Но за богатых сражается генерал Кайгород, которому ты служишь и который дал тебе коня и карабин. Три дня назад бандиты убили нашего товарища, алтайца. Он был совсем молодой, у него не было бороды и усов, и он не успел поцеловать ни одной женщины, но он был настоящий мужчина, с сильными руками и чистым сердцем. Он хотел счастья и свободы для всех бедняков Алтая, он с винтовкой в руках защищал это счастье. И вы его за это убили, отрезали ему голову и надругались над ней…
— Я его не убивал, начальник…
— Нет, раз ты кайгородовец, значит, ты его тоже убивал. Тебе дали карабин, чтобы ты убивал своих братьев. И сейчас его мать в аиле Тебекер рвёт на себе седые волосы и проклинает тебя, убийцу. И вместе с ней тебя проклинают все матери Алтая, чьи сыновья сражаются за правое дело. Ты приехал к нам не как гость, а как вор. Ты хотел здесь все разведать, чтобы Кайгород мог убить меня, сына бедняков кумандинца и русской, его, который получил чахотку на рудниках Уркарта, и наших товарищей, крестьян и рабочих. Ты не рассказал о себе правду, но о тебе рассказывают твои руки. Не прячь, тебе их не надо прятать. Это рабочие руки. Кайгород такие руки презирает. Мы ими гордимся. И у меня, и у тебя руки в мозолях и ссадинах. У тебя жёлтая кожа на ладонях и коричневые обломанные ногти, твои пальцы в трещинах. Ты дубил кожи, ты их мял и скоблил на кожевенном заводе. Тебе тяжело доставался хлеб. Ты редко был сытым, не была сытой и твоя жена, плакали, выпрашивая хлеб, твои дети. У нас таких, как ты, много. Они настоящие люди, ни один из них не стал предателем и не променял свет правды на консервы и карабин. Для них честь дороже золота. А тебе Кайгород, как бездомной собаке, бросил подачку, и ты сейчас же забыл про своих братьев — бедняков. Не бойся, мы тебя не убьём. Отправляйся к своему Кайгороду, подползи на брюхе к его сапогам, лизни языком его генеральскую руку и расскажи ему обо всем, что ты здесь видел. Может быть, он бросит тебе кость. Грызи её. Иди и подумай обо всем, что я тебе сказал. Хорошо подумай. Ты бедняк, и мы тебя не тронем. Мы воюем только с богатеями. Иди!
Чернов искоса наблюдал, как желтеет лицо задержанного, как судорожно перебегают его пальцы по завиткам овчины и тиком дёргается щека. Что может ответить этот человек, оглушённый и раздавленный словами правды?
— Не сердись на меня, начальник, я не враг, я не хочу быть врагом, — шепчет он.
Чернов молча подходит к двери, отбрасывает тяжёлый полог.
— Иди, чего ты ждёшь?
Задержанный осторожно встал, шапка выпала из дрогнувших рук и покатилась по полу. Он нагнулся за ней, поднял, нахлобучил на голову. Вопросительно посмотрел на Филиппова, который сидел все в той же позе, сжимая коленями винтовку. Обернулся к Чернову, жалкий, растерянный.
— Зачем смеёшься над бедным охотником, начальник?
— Уходи!
Один робкий шаг, другой. На миг застыл в проёме чёрной тенью, и вот в юрте остались только двое — Чернов и Филиппов. С минуту молчали. Чернов тяжело дышал, словно без отдыха взбирался на высокую гору. Молчание прервал Филиппов.
— Зря отпустил его, Александр Васильевич, — глухо сказал он, свёртывая непослушными пальцами козью ножку. — Кайгород теперь не нарадуется.
— Не вернётся он к нему, не сможет.
— Как знать…
Филиппов встал, передёрнул затвор винтовки.
— Сиди, — коротко сказал Чернов.
— Как знаешь, Александр Васильевич, начальству видней…
Много дел у начальника милиции района. Надо проверить посты, привести в порядок бумаги, потолковать с людьми. За делами птицей летит время, но сегодняшней ночью оно не торопится, тихо шагает, вразвалочку. Полчаса, час, полтора… Неужели ты совершил ошибку, Чернов? Может, сейчас, когда ты раскуриваешь трубку, лазутчик, посмеиваясь над твоим легковерием, карабкается по горной тропе?
Всякие люди бывают, Чернов, а доверие дороже золота: его нельзя дарить каждому. И у человека с тёмной душой бывают мозолистые руки. Разглядел ли ты его душу?
Над Усть-Коксой опустилась ночь. Чёрная как сажа алтайская ночь, в которой потонула серебристая россыпь звёзд и жестяной обрезок луны. Густая темень, наполненная шорохами и неожиданностями. Протяжно всхлипывает обиженным ребёнком ночная птица, изредка стучат тяжёлые солдатские сапоги проходящих мимо патрульных. В юрте темно, только светится одиноким светлячком свечка в углу.
