Смерть на ипподроме - Френсис Дик (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
В желудке у меня снова засосало. Я бы, конечно, предпочел думать, что это последствие моей лирической скорби, но я не ел уже двадцать три часа. Нет, не лишился я аппетита из-за того, что меня отвергли. И отправился на кухню. Но тут хлопнула входная дверь, и появились мои родители, дяди и кузен.
– Привет, дорогой, – сказала мать, подставив мне для поцелуя сладко пахнущую щеку, Так она здоровается со всеми – от импресарио до последнего хориста. В ней вообще нет материнских качеств. Стройная, элегантная – что кажется таким естественным, но требует больших забот и расходов, – она приближаясь к пятидесяти, становилась все более внушительной. Обладая страстным темпераментом, она была первоклассным интерпретатором Гайдна, чьи фортепьянные концерты исполняла с волшебной исступленностью. После ее концертов мне приходилось видеть слезы даже на глазах закаленных музыкальных критиков, И в своих детских горестях я никогда не рассчитывал найти утешение на широкой материнской груди. У меня не было доброй маменьки, штопающей носки и пекущей вкусные пироги, Отец, относящийся ко мне с вежливым дружелюбием, вместо приветствия спросил:
– Ну как, удачный был день?
Он любит спрашивать. Обычно я коротко отвечаю: "да" или "нет", зная, что в сущности его это не интересует. Но тут поделился подробнее:
– Плохой день! У меня на глазах человек покончил с собой.
Пять голов обернулись ко мне. Мать удивилась:
– Что ты хочешь этим сказать, милый?
– Жокей застрелился, на скачках. Всего в шести футах от меня, Это было ужасно! Все пятеро прямо-таки опешили. Я пожалел, что рассказал. Вспоминать оказалось еще хуже, чем быть на месте.
Но их это не тронуло, Дядя-виолончелист закрыл рот, пожал плечами и вышел в гостиную, бросив через плечо:
– Ну если вы начнете вникать в эти странные дела...
Будто притянутые непреодолимым магнитом, все они последовали за ним. Я слушал, как они устанавливают свои пюпитры и настраиваются. Потом заиграли танцевальную пьесу для струнных и духовых, которая особенно мне не нравилась. Я вышел на улицу и побрел куда глаза глядят.
Для душевного успокоения у меня есть только одно место. Но бывать там слишком часто я не хотел, боясь надоесть. Правда, прошел уже месяц, как я видел свою кузину Джоан. А я так нуждался в ее обществе.
Она, как обычно, встретила меня приветливо.
– А, входи, – улыбнулась Джоан.
Я последовал за нею. Перестроенные под квартиру бывшие конюшни служили ей одновременно гостиной, спальней и залом для репетиций. Сквозь наклонную крышу еще проникали отблески заходящего солнца. Огромная и почти пустая комната создавала какую-то особую акустику. И если запеть, как Джоан, – возникала необходимая иллюзия расстояния, бетонные стены усиливали звук.
У Джоан был глубокий голос, чистый и звучный, В драматических местах она по своему желанию могла придавать ему своеобразный оттенок, напоминающий звучание надтреснутого колокольчика. Как джазовая певица она могла бы сделать состояние. Но рожденная в семействе Финнов не могла и помышлять о коммерческом использовании таланта.
Джоан встретила меня в джинсах – почти таких же старых, как и мои собственные, – и в черном свитере, кое-где вымазанном краской. На мольберте стоял незаконченный мужской портрет, на столике валялись кисти и краски.
– Пробую писать маслом, – пояснила она, сделав легкий мазок, – но получается не ахти!
– Раз так, продолжай писать углем.
Это она легкими, летящими линиями сделала тот рисунок скаковой лошади, который висит у меня в комнате. Несмотря на погрешности в анатомии, он полон силы и движения.
– Ну этот-то портрет я закончу, – заявила она. Я стоял и смотрел, как она работает. Выдавив немножко кармина, она спросила, не глядя на меня:
– Что случилось?
Я не ответил. Кисть замерла в воздухе, она обернулась:
– В кухне есть бифштексы.
Ну просто она ясновидящая, моя кузина Джоан. Я улыбнулся ей и отправился в длинную узкую пристройку, где ванная и кухня.
Там лежал добрый кусок вырезки, толстый и сочный. Я зажарил его на рашпере вместе с парочкой помидоров. Потом приготовил заправку для салата, который был предусмотрительно вымыт и сложен в деревянную миску.
Когда мясо зарумянилось, я разложил его на две тарелки и принес Джоан. Пахло потрясающе!
Она оставила свои кисти и присела к столу, вытирая руки прямо о джинсы. Мы съели все до крошечки. Я справился первым и, откинувшись от стола, смотрел на нее. Прелестное лицо, в котором чувствуются сила и характер. Прямые черные брови и, в этот вечер, никакой помады. Свои короткие волнистые волосы она подобрала по-деловому, за уши; но спереди они по-прежнему вились и небрежной челкой спадали на лоб.
Джоан была причиной того, что я в свои двадцать шесть лет все еще оставался холостяком. Она на три месяца старше меня, что всю жизнь давало ей преимущество, потому что влюблен я был в нее с колыбели. Я уже несколько раз просил Джоан выйти за меня замуж, но она мне отказывала: двоюродные брат и сестра – слишком близкие родственники. И кроме того, я ее не волную.
Зато двое других ее волновали. Оба были музыкантами. И оба по очереди самым дружеским образом говорили со мной о том, насколько Джоан в качестве возлюбленной углубила в них ощущение радости бытия, дала толчок их музыкальному вдохновению, открыла новые горизонты и т.д, и т.п.
Оба они были несомненно красивыми мужчинами. И выслушивать все это мне было неприятно.
Когда это случилось в первый раз – мне тогда сравнялось восемнадцать, – я с горя убрался на край света и лет шесть не возвращался домой.
Во втором случае я прямиком отправился в какую-то разгульную компанию, старательно напился, первый и единственный раз в жизни, и очнулся в постели у Паулины. Оба мероприятия оказались поучительными, но от любви к Джоан меня не вылечили.
Она отодвинула пустую тарелку и повторила свой вопрос:
– Ну, что же все-таки случилось? Я рассказал ей про Арта. Она выслушала внимательно, а когда я закончил, заметила:
– Вот бедняга! И жену его жаль... А как ты считаешь, почему он это сделал?
– Скорее всего из-за того, что потерял работу... Понимаешь, он во всем хотел достичь совершенства. Был слишком горд и никогда не признавал, что в чем-то ошибся во время скачек... И мне кажется, он просто не смог пережить, что все будут знать о его увольнении. Но самое странное во всем этом, что работал он так же хорошо, как всегда. Ему было уже тридцать пять, но это еще не предел для жокея. И хотя они с Корином Келларом, тренером, у которого он служил, вечно скандалили, если их лошади проигрывали, – Арт полностью сохранил свой стиль. Его обязательно пригласил бы на службу кто-нибудь другой, пусть не с такими первоклассными конюшнями, как у Корина.