Банк - Данилов Всеволод Семен Данилюка (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Ну, похоже, все это камешки в мой огород, — прикинул молчавший дотоле элегантный мужчина с аккуратно подстриженной на манер английского газона бородкой, излучающий запах дорогого парфюма, — второй первый вице-президент профессор Покровский. Он с не сходящей с лица снисходительностью оглядел сидящих, вздохнул сокрушенно: — Да, тяжело внедрять при таком-то сопротивлении. Но иначе нельзя. Новое время требует новых технологий.
— И новых людей, — с надеждой прошелестело от стены.
Покровский набрал было воздуха для долгого выступления, но его прервали. Все это время Второв, к которому апеллировали, на которого посматривали говорившие, молчал, обхватив подбородок руками. Теперь он сбросил руки, и из прокушенной губы текла кровь.
— Наивный! Не в твой. В мой огород те камушки. Ишь как выстроились. Давно готовились. Президент вам не по душе. Скинуть решили коллективно! За то, что требую много, спать спокойно не даю.
— Ну зачем так, Влад… — попытался было урезонить Керзон и тут же пожалел.
— Заткнись, накипь! Знаю, кто у них за главного дирижера. На мое место метишь, тихарь хренов? Забурели, дети мои? От железной руки устали? Ну да и я от вас устал. Вот при Иван Васильиче: на следующем же совете — или мне развяжут руки и всех вас помету, или — сам по собственному!
— Владимир Викторович, да кто ж тебя так настропалил-то? — нервно попыталась обратить услышанное в шутку Файзулина. И состояние ее передалось остальным — испуга Файзулиной прежде никто не видел.
За столом разом возбужденно заговорили. Не слушая друг друга, каждый обращался к президенту. Не было уже единой отстаиваемой позиции, единых требований — были люди, не ожидавшие зайти так далеко и теперь пытающиеся «отыграть назад». Все еще стоял с дрожащими губами Савин — он видел себя виновником происшедшего.
Сорвался со своего наблюдательного пункта Рублев. Он подошел к Второву и принялся настойчиво шептать в ухо.
И лишь сам Второв теперь неподвижно, скрестив руки, смотрел на мечущихся перед ним людей с видом человека, которому неожиданно помогли принять трудное решение.
— Ну, довольно мельтешить, — произнес он, и конференц-зал выжидательно затих. Члены правления расселись по своим местам, как вышедшие из повиновения хищники, вернувшиеся на тумбы в ожидании наказания.
Второв обвел всех сожалеющим взглядом:
— Правление объявляю закрытым. Безвременно.
И, подхватив под руку огорченного Рублева, вышел через заднюю дверь.
Правление затянулось. И теперь, опаздывая в аэропорт, Забелин агрессивно пробивался через нескончаемые московские «пробки». Навороченный «БМВ», требовательно сигналя, разгонял вспархивающие при его приближении «волги» и «девятки», подобно тому как сами они — лет за десять до того неприступные, крутые властители российских дорог — третировали затюканные «запорожцы».
«Навороченный», «крутой»! Забелин поймал себя на въевшемся сленге. Он со стыдом вспомнил, как на последнем фуршете в Президент-отеле, желая подольститься к собеседнику — нефтяному «генералу», компанию которого пытался перетащить на обслуживание в банк, то и дело вслед ему козырял выражениями типа «Лужок выволок Евтуха на стрелку», — подобно тому как высшее общество конца восемнадцатого века переходило на французский, признаком принадлежности к истеблишменту конца двадцатого становилось умение «ботать по фене».
Но когда, в какой момент он, Алешка Забелин, кандидат наук, небесталанный вроде ученый, смеясь над анекдотами о новых русских, сам обратился в нувориша и проникся кичливым непониманием всякого, не вхожего в те круги, в которых вращался в последние годы? Недавно при знакомстве с одним из умнейших, честнейших людей страны он, не контролируя себя, отвлекся и по привычке начал прикидывать, «сколько тот стоит». Новый знакомый, человек тонко чувствующий, прервался, с сожалением посмотрел на Забелина и поспешно откланялся.
Как-то само собой в порядке естественного отбора исчезли из круга зрения бывшие друзья. То есть в просьбах он старался по-прежнему не отказывать, но себе-то можно сознаться: помогал больше, чтобы снять тяжесть с себя, ну и желательно, чтобы это не требовало чрезмерных усилий. Впрочем, неловкость испытывал не только он. Старые знакомые при редких теперь встречах держались по-разному: у одних, помимо их воли, то и дело проступало заискивающее выражение просителя, ищущего подходящий момент. Другие же, напротив, держались до неестественности шумно и запанибрата. Но и в тех и других без труда читалось общее: для них Забелин перестал быть старым другом или добрым знакомым. Он превратился в их шанс на лучшую жизнь.
От новых же своих сотоварищей он отличался разве что тем, что лучше их умел не выказывать распирающее изнутри ощущение собственной значимости. Из круга вышел круг.
В редкие, свободные от бесконечной работы минуты Забелин начал задумываться, откуда в окружающих его людях, жирующих среди повальной нищеты, появилось и укрепилось в последние годы ощущение незыблемой крепости своего положения. Как же не боятся они того самого неотвратимого гнева обнищавшего народа, которым пугали не одно поколение богачей?
А потом как-то попалась ему фраза, которую Геббельс якобы когда-то сказал Гитлеру: «Скажите, мой фюрер, что они должны думать. И через полгода они будут так думать».
Сомневающиеся, рефлексирующие индивиды не нужны ни одной власти. Свобода слова, безусловно, великое достижение. Каждый должен иметь право сказать то, что думает. Важно только исподволь внушить, что следует думать. А потому — «пипл должен хавать».
Умнейшие из наживших стремительные, неправедные состояния быстро осознали, что самый надежный способ сохранить приобретенное — избежать реакции отторжения со стороны нации, взращенной на идее всеобщего равенства. А для этого надо заставить нацию думать на твоем языке, стремиться к тому же, чего достиг ты сам, — к обогащению. И проникаться завистью к тебе. Но не потому, что ты обокрал их. А потому, что у них пока не получилось так же точно обокрасть себе подобных.
Хочешь владеть людьми — «рули» их сознанием. Поначалу самые продвинутые из новых русских взяли под опеку старую интеллектуальную элиту, от непривычных ласк поспешно оттаявшую. Но стоять бесконечно на цыпочках, с благостным видом внимая зауми, что спускают тебе за твои же деньги люди, неспособные заработать жалкого миллиона, и чувствовать себя при этом недоразвитым болваном — занятие, согласитесь, мазохистское.
А посему, добившись, что образ бизнесмена-спонсора стал сливаться в массовом сознании с окружающими его знаменитостями, можно было перейти к следующему этапу — начать формировать собственные культурные сливки, понятно говорящие, хотящие того же, что и ты, а стало быть, предсказуемые и адекватно мыслящие.
Мощная информационная машина, пропагандирующая «новое время, несущее новые ценности», обрушилась на обнищавших, затравленных, разочаровавшихся во всем и вся людей и за короткое время перемолола в них прежние, казавшиеся незыблемыми представления о добре и зле.
В видеотеках закрутились второразрядные штатовские боевики, с прилавков сметались выпеченные на потоке ужастики и детективы, с эстрады писклявые содержанки доносили до масс «фанерные» тексты. Пенсионерок и домохозяек, отчаявшихся на закопченных своих кухоньках в ожидании добра, интенсивно «намыливали» мексиканскими сериалами.
Забелин проскочил метро «Войковская». На огромном водруженном возле Ленинградского шоссе щите с надписью "Кухни «Танго» известный шоумен, облапив откинувшуюся у него на руках девицу, сообщал прилюдно: «Я это делаю здесь».
«А где бы еще это и делать?» — не удивлялись поспешающие в метро прохожие, у которых все равно не было денег ни на кухню, ни даже на грудастую девицу. Но появлялась мечта.
Люди попросту перестали удивляться. Сначала устали, потом утратили способность. На смену прежнему воодушевлению пришла обреченная безысходность. Безразличие повисло в воздухе и микропылью впиталось во все окружающее, разрушая последний защитительный барьер — способность к насмешке. Сатира, в самые тяжелые годы низвергавшая навязываемый официоз и дававшая силы жить, проистекает из чувства нравственного превосходства. Зависть же порождает лишь озлобленный и бессильный мат. И она же уничтожает иммунитет на пошлость.
