Тросовый талреп - Льювеллин Сэм (читать книги .txt) 📗
Мы попрощались. Это был неподходящий момент для того, чтобы говорить о любви. Пока я расплачивался за телефонный звонок, что-то случилось на террасе. Слышался звук разбившегося стекла, кричала какая-то женщина. Обыденное ресторанное происшествие.
А вечер был на исходе. Терраса ресторана выглядела блестящим бассейном, ее столики выстроились в белые ватерлинии. Горячий ветер трепал скатерти ни столиках, принося ровный сырой запах озера.
Я остановился в дверях. Кучка людей собралась вокруг столика, за которым я оставил Вебера. Толпа закружилась и рассыпалась. Мой рот внезапно стал сухим, как промокательная бумага.
Вебер лежал поперек стола. Руки его ухватились за край, щека вжалась в белую скатерть. Широко открытыми глазами он смотрел прямо на меня. Но уже никого и ничего не видел. Его лицо и губы сделались ужасающе синими, глаза — остекленели.
Тот официант стоял возле столика, размахивал руками и что-то быстро говорил. Словом, вел себя энергично. И поражал контраст между бледным лицом и бегающими черными глазками. Они уставились на меня. Официант ткнул рукой в мою сторону.
Я повернулся и нему спиной. Мои колени стали как желе, сердце бешено колотилось. Вебер мертв. Чей-то женский голос выкрикнул:
— Яд!
Я медленно уходил с террасы обратно в ресторан.
Конечно, ко мне будут вопросы. Уйма вопросов. Медленные швейцарские вопросы:
Итак, вы самым последним видели мистера Вебера. Вы отошли от столика к... ах, к телефону, вы говорите... расслабьтесь, мистер Фрэзер. Нам нужно время, чтобы во всем разобраться...
Но у меня нет лишнего времени. Потому что Фиона знала то, что знал я. Если они хотят, чтобы замолчал я, они постараются заткнуть рот и ей. Она находилась в уединенном домике, среди больных и малых, в пустынной Шотландии. А они заставили замолчать Вебера в кафе, где полно людей.
Я прошел через ресторан прямиком на кухню. Повара в белых униформах даже не повернули ко мне головы в своих поварских шапочках. Наружная дверь находилась возле мусорных ящиков. Я выскользнул через нее в душный сумрак.
Завывали сирены. Я пробирался среди высоких мусорных жестянок. «Обратно в гостиницу, — думал я. — У них нет никакой возможности меня опознать...»
Какой-то мужчина крутился за углом ресторана. Маленький, усатый, в белой курточке официанта, черные волосы гладко зализаны назад. Сегодня днем он сидел и приемной у Энцо Смита и читал газету. Сейчас он держал в правой руке что-то, отражавшее свет ртутной лампочки над дверью кухни и неприятно посверкивающее. Нож! Кухонный нож. И он держал его совсем не как официант.
По коже у меня поползли мурашки. Курту Мансини тоже не нужна моя встреча с полицией. Я обнаружил, что дышу судорожными глотками, легким не хватает воздуха.
Я попетлял среди мусорных ящиков и направился в противоположную сторону. Позади ресторана начиналась какая-то аллейка. Ноги понесли меня по этой аллейке в тени деревьев, мимо террасы какого-то ресторана, по соседству с «Пальмирой». Там за столиками множество людей наслаждались своим вечерним досугом. Ничто не могло случиться под взором этих сотен пар флегматичных, законопослушных швейцарских глаз.
Усатый мужчина спрятал нож, стянул белую официантскую курточку и отбросил прочь. Теперь он брел прогулочным шагом, руки в карманах, ярдах в пятнадцати позади меня. Просто гуляка без пиджака, в одной рубашке, бредущий куда-то по своим делам в этот теплый вечер. Я обернулся, и наши взгляды встретились, на его маленькой лисьей мордочке не появилось никакого выражения. Я остановился. И он остановился. Я ускорил шаг. И он ускорил шаг. До боли в печенке я знал, что он будет следовать за мной всю ночь и что рано или поздно нагонит меня.
Перед «Пальмирой» мелькали голубые огоньки. Еще больше огней сияло чуть поодаль. Многоцветные гирлянды окружали светящиеся буквы: «Прогулки по озеру». Громкоговоритель почтительно извещал: «Внимание, дамы и господа, это последнее приглашение». Освещенная дорожка вела к огням на воде. Там стоял большой, устаревшего типа прогулочный пароходик, вроде того, который помог нам с Джорджем выиграть гонку. На передней и боковых палубах матросы уже отпускали причальные тросы.
Я припустился бегом. Лица поворачивались ко мне, бледные, словно луны, в этих сумерках. Горячий ветер бил мне в лицо, мои каблуки звонко стучали по дощатому настилу трапа. Какой-то мужчина в униформе возник впереди, он раскинул руки и кричал, что посадка закончена. Я всем своим весом угодил ему в живот. Он с треском проломил ограждение сходного трапа. А потом передо мной оказался конец трапа, полоска воды с волшебными отражениями света и борт пароходика, удаляющийся прочь.
Я с разбегу перемахнул через эту полоску, перелетел через перила и приземлился среди человеческих ног. Они отпрянули. А водная брешь разрасталась. И в этом было ощущение безопасности, чувство изоляции, которое вы испытываете на судне, когда от него удаляется земля. Под огнями рекламного объявления о прогулках по озеру застыл мой преследователь. Он уставился на пароходик, и его глаза следовали за мной, пока не превратились в подобие пустых глазниц на какой-нибудь маске инков.
Мне надоело наблюдать за ним. Пускай там и торчит до возвращения пароходика. Я пробился через толпу пассажиров к противоположному борту. Народу здесь было поменьше. Можно подышать с облегчением. Можно даже поразмышлять в спокойной обстановке.
Вебер мертв. Он мертв потому, что его видели беседующим со мной. Они не упускали никаких шансов, эти люди. Когда пароходик вернется к пристани, они будут ждать меня с каменными лицами и тенями во впадинах глаз.
Огни на берегу стали уплывать в сторону — судно повернуло. Ветер теперь дул вдоль палубы, горячий, как из пароходной топки. Я понял, что мне надо пойти наверх, в рулевую рубку, и попросить капитана связаться по радио с полицией, чтобы меня встретили на пристани, когда я вернусь обратно. Мне, конечно, придется рассказать всю свою историю. Они ее проверят, и на этом все закончится.
Если они мне поверят. Но это был единственный мой шанс, и должен им воспользоваться.
Я сделал глубокий вдох. Большинство пассажиров ушли внутрь спасаясь от ветра. Я направился к рулевой рубке.
Я успел заметить чью-то руку и в ней что-то, метившее мне в голову. И успел сделать рывок. Эта штука только скользнула по щеке и обожгла Сильная боль перечеркнула ночь красной дымкой. Я упал и покатился. Что-то тяжелое врезалось мне в ребра. Я скрючился, пытаясь приподняться. Боль ревела во мне, но я отчетливо видел силуэт мужчины на фоне приближающихся городских огней. Его плечи начинались прямо от ушей. Мансини!
Я прижался спиной к перилам. Он занес руку для нового удара. Позади меня и подо мной находилась еще одна палуба, отделенная от пассажиров перилами, где стоят причальные тумбы для швартовки и лебедка. Я перекатился через перила, шмякнулся всем своим весом на стальную обшивку и проворно заполз за лебедку. Раненая щека болела и горела. Что-то мокрое стекало за воротник. Силуэт Мансини появился у перил. Сейчас опять прицелится и метнет в меня свой нож.
Но вместо этого Мансини ухватился за перила и перемахнул через них бесшумно, словно огромный кот. Лебедка оставалась для меня единственной защитой. Наверху показались у перил чьи-то головы. Я закричал по-французски:
— На помощь!
Но головы не пошевелились. Пассажиры флегматично наблюдали, чем мы тут занимаемся.
Мансини одним прыжком очутился на верху лебедки. Я отскочил в сторону, попал ногой в кольцо причального каната и грохнулся на палубу.
И что-то прокатилось у меня под рукой. Что-то круглое и деревянное. Я вцепился в какую-то измочаленную рукоятку. Багор? Багор!
Я дернул его на себя в тот самый момент, когда Мансини предпринял новую атаку, прыгнув с верха лебедки. Стальной крюк вонзился в моего врага как раз под левой ключицей. Другой конец багра заклинило в палубе. А крюк, должно быть, продрался сквозь ребра и намертво застрял. Мансини визжал от боли. Зажглись какие-то новые огни.
