Тайна серебряной вазы - Басманова Елена (бесплатные серии книг TXT) 📗
Пановский, наблюдавший всю эту сцену, ощущал себя бесплотным, как привидение.
Они не замечали его присутствия. Они были заняты друг другом и своим императорским несчастьем.
Минуту-другую все трое смотрели на огонь – он облизывал круглые бока пергамента, который лежал неподвижно среди догорающих поленьев. Потом они заметили, что края начали медленно чернеть, и свиток стал уменьшаться. Легкое потрескиванье и странный запах сопровождали уничтожение документа, с такими опасностями доставленного в Ливадийский дворец. Когда черные края сомкнулись, где-то посередине того, что называлось еще недавно свитком и сохраняло свою форму даже в обугленном виде, на мгновение вспыхнул маленький фиолетовый язычок пламени, и наступила полная тишина.
– Вот и все, Ники, – голос Александры Федоровны стал безмятежно-спокойным, – отправим в огонь и то, что писал безумный монах Авель.
Николай протянул жене листок, недавно изъятый из серебряной вазы, и она бросила его в камин.
– Тобой еще будут гордиться твои потомки, – Александра Федоровна надменно выпрямилась. – Ты поблагодарил господина Пановского?
Шеф сверхсекретного бюро вздрогнул и нерешительно улыбнулся.
– Конечно, дорогая, – ответил ей Николай, – господин Пановский сегодня отобедает с нами. Пусть он подумает, что бы ему хотелось получить в качестве награды. Как он решит – так и будет. Земли, капитал, должность, орден? А на память о нашей встрече пусть останется у него та серебряная ваза.
Николай поднял со стола вазу и протянул ее обескураженному Пановскому.
Шеф сверхсекретного бюро принял царский подарок, хотел было разомкнуть пересохшие губы и поблагодарить венценосную пару, но Николай и Александра уже удалялись в распахнувшихся дубовых дверях кабинета.
Глава 23
Пароход «Александр», два дня назад отчаливший от пристани на Калашниковской набережной Петербурга, приближался к Благозерскому архипелагу. На его палубе в толпе паломников-богомольцев стояли Мария Николаевна Муромцева и Клим Кириллович Коровкин. Мария Николаевна, в которой за последние полгода произошли разительные перемены, выглядела уже не розовой гимназисткой, строгой серьезной барышней. Она, кажется, стала выше ростом, детская припухлость и мягкость черт сменились четкостью линий и пугающей бескровностью. Доктор Коровкин связывал столь явные, беспокоящие его перемены, с необычным течением январской инфлюэнцы и физиологическими процессами взросления. Какая-то невидимая внешнему взгляду работа совершалась и в Муриной душе.
Поездка всколыхнула в докторе Коровкине полузабытые воспоминания.
После святочных дней опасения как-то незаметно рассеялись, будто никогда их и не было. Тайна березового полена, найденного вместо младенца в раскопанной могиле, – о чем Клим Кириллович рассказал близким ему людям, – расстроила Полину Тихоновну, обсуждалась в семье Муромцевых, но никаких разумных объяснений никто предложить не мог. Только Мура упорно молчала, как будто знала что-то, чем не хотела делиться с другими.
Последним штрихом нелепейшей истории стала поездка с барышнями Муромцевыми на встречу Государя Императора, возвращавшегося из Крыма. Обе хотели непременно увидеть царя Николая. Зачем? Что хотела узнать Мура? Сам он, не отличавшийся ненужным обывательским любопытством, лелеял надежду увидеть в окружении Государя человека с чрезвычайными полномочиями, чтобы хоть как-то объяснить события, которые казались ему абсурдными. Но Пановского он не заметил.
Зато в толпе столкнулся со следователем Вирховым и его элегантным приятелем, королем петербургских сыщиков Карлом Фрейбергом.
На шутливый вопрос доктора, помог ли аналитический метод российского Шерлока Холмса в разгадке тайны князя Ордынского, Карл Альбертович досадливо поморщился и сказал, что тот больше не имеет прав на королевский трон.
– Помнится, вы утверждали, что господин Пановский будет непременно обманут, поскольку его противник чрезвычайно хитроумен и опытен, – напомнил доктор Фрейбергу.
– Догадка, догадка... Ее нельзя подтвердить, но нельзя и опровергнуть, – вздохнул развенчанный король.
Мура внимательно прислушивалась к разговору, ее брови нервно подрагивали, но и тут она не произнесла ни слова.
Потом они смотрели издалека на процессию и с каким-то странным чувством отмечали улыбчивость Государя, его нежное обхождение с супругой и девочками, его теплые рукопожатия с приближенными... Вся картина дышала миром и спокойствием.
С той встречи минуло почти полгода, и ни Клим Кириллович, ни Муромцевы больше не возвращались к тем событиям.
Мура, казалось, совсем потеряла к ним интерес. А доктору даже показалось, что она стала относиться к нему холоднее, чем прежде. Во всяком случае, она ни разу не выразила желания поехать в его обществе на концерт, куда он сопровождал Брунгильду. Поэтому он несказанно удивился, когда однажды вечером Елизавета Викентьевна обратилась к нему с просьбой – не согласится ли он сопровождать Муру в Благозерск?
Доктор Коровкин испытывал странное чувство оттого, что он зачем-то второй день плывет на пароходике к монастырю и разговаривает с Мурой о каких-то пустяках. Майское солнышко припекало, но волны ощутимо трепали суденышко, а от встречавшихся льдин веяло пронизывающим холодом.
Говорить на воздухе, на открытой палубе, практически не удавалось и потому, что богомольцы – весьма разношерстные, по преимуществу из мещан, – безостановочно распевали молитвы; и потому, что разговаривать о суетном и бренном в окружении самозабвенных паломников казалось неуместным. Изредка доктору даже хотелось присоединиться к согласному умиленно-светлому пению...
Утром третьего дня перед глазами зачарованных паломников открылся высокий темно-зеленый остров. У его основания клубилась белогривая водяная кипень, волны разбивались о неколебимые граниты. Казалось, пароходик несет на неприступную грозную стену. Однако остров как бы распался, раздробился – и стало видно, что впереди целая града островов, проливы, камни.
Пароходик двинулся вдоль берега к замшелому высокому мысу, поросшему гнетущей хвойной темнотой, а за ним явился спокойный пролив, отделяющий Благозерск от островка, на вершине которого расцвела белая церковка. Пароход дал резкий гудок, – отраженный от скал, он прозвучал почти оглушающе. Пролив перетек в тихую спокойную бухту – и глазам паломников открылась суровая красота православной цитадели.
Слева на высокой отвесной скале был виден главный благозерский собор – голубые купола с ослепительными золотыми крестами. ,В какой-то момент, когда богомольцы вдруг запели ликующе «Свете тихий, святые славы бессмертного Отца Небесного...», доктор друг осознал, что и его губы шевелятся, безвучно повторяя знакомые с детства слова, каралось, напрочь забытые. Он взглянул искоса нa Муру, она вцепилась обеими руками в поручень и смотрела вперед светло и ясно, будто видела что-то, не видимое обычным взглядом. Доктор содрогнулся, ему показалось, что Мура надеется разглядеть кого-то знакомо – либо на вершине скалы, где черными печками маячили монахи, либо ниже на дне, поросшем свежей весенней зеленью, либо еще ниже, где цветут яблоневые и вишневые сады. Потом она перевела ищущий взгляд на пристань – к ней, следуя обычному ритуалу встречи паломников, спускались певчие. Они запели молитву – и пароход откликнулся им слаженным хором.
Клим Кириллович и Мура сошли на пристань и вместе со всеми приняли участие в благодарственном молебне, отслуженном тут же у гранитной часовни с иконой Божьей Матери. Потом они сели в двуколку, управляемую молчаливым молодым монахом, и та повезла их в монастырскую гостиницу. Кнута в руках возницы не было и он, как с разумным существом, разговаривал с низкорослой, ладной лошадкой.
Здание величественной белокаменной гостиницы поразило их. На ее вышке светилась икона основателей монастыря – святые стояли в золотых венчиках, и в руках они держали свитки с Писанием.
На гостиничном крыльце их встретили служки в белобумажных подрясниках и хозяин гостиницы отец Антипа, низенький старичок в потертой камилавке. Он поинтересовался, откуда прибыли Мура и доктор, попросил их сделать запись в гостиничной книге – таков порядок, прибывшие по доброй воле сообщают свои данные, без предъявления паспортов. Потом отец Антипа передал их заботам послушника Алексея, и тот повел их в отведенные для них кельи, расположенные рядом, в первом этаже гостиницы.
