Дьявол знает, что ты мертв - Блок Лоуренс (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
– Слава богу! – отозвалась Элейн. – Я уже начала беспокоиться. У тебя все в порядке?
– Разумеется, у меня все отлично. С чего бы тебе беспокоиться?
– Потому что мы оба скомкали прошлый вечер. Потому что утром я ждала твоего звонка. Потому что Джорджа Садецки убили.
Я объяснил, что сам узнал об этом только пару часов назад.
– Детектив, как всегда, все узнает последним, – сказал я.
– Меня тревожило, как ты это воспримешь.
– Боялась, я снова запью?
– Нет, просто волновалась, что тобой овладеют не самые приятные эмоции. Что ты будешь чувствовать себя виноватым.
– В гораздо большей степени я чувствовал себя одураченным, – признал я и рассказал о своих разговорах с Джо Даркином и Томом Садецки. Она согласилась, что все вышло до крайности глупо.
– Но если разобраться, – попыталась утешить меня она, – это лишний раз подтверждает, насколько предан ты своему делу. Если бы ты торчал дома в одних подштанниках и смотрел телевизор или выкроил время на нормальный завтрак с газетой под рукой…
– Я бы знал то, что было известно уже всему городу. Ты сделала славную попытку успокоить меня, но это все равно не тот эпизод, о котором я и через много лет буду рассказывать потенциальным клиентам, чтобы произвести на них положительное впечатление.
– Здесь я тебя понимаю.
– Но только не думай, что меня снедает особое чувство вины, и я ногти себе изгрыз от отчаяния. За смерть Джорджа я никакой ответственности нести не могу. Мне всего лишь потребовалось чрезмерно много времени, чтобы узнать о ней.
– Очень печальная новость.
– Печальная, но не трагическая, если иметь в виду, что вся его жизнь превратилась в одну затяжную трагедию. Сочувствую Тому, но он справится с горем. Это существенно упростит ему жизнь, и он, будучи реалистом, все прекрасно понимает. Он любил брата, но Джордж был человеком, которого трудно любить. Значительно легче полюбить память о нем.
Я передал ей слова Тома по поводу гибели брата, как сам факт смерти изменил воспоминания о Джордже, и светлая их часть начала вытеснять более позднюю и мрачную. Мы немного поговорили об этом.
– Ты перехватил меня буквально в дверях, – сообщила она. – Сегодня лекция в здании мэрии. Вообще говоря, ты мог бы встретиться со мной там. Не сомневаюсь, что еще остались билеты. Хотя ты умрешь со скуки. Быть может, после лекции. Как насчет «Смешного пса»?
– Тебе придется добираться от мэрии, а у меня назначена встреча. Лучше встретимся в «Парижском парке». В четверть одиннадцатого?
– Превосходно.
– У меня будет трудный день, – сразу сказал я Лайзе. – Джорджа Садецки зарезал другой заключенный, но, уверен, ты уже знаешь об этом.
– Да, я смотрела выпуск новостей по Си-эн-эн рано утром.
Что ж, так и должно было быть. Я рассказал ей кое-что о том, что обнаружил и чего не обнаружил в различных государственных архивах. Она сообщила, что звонил Дрю, но, судя по всему, сделал он это только для поддержания связи с клиентом и проверки, всем ли клиент доволен.
Вероятно, и мой звонок можно было отнести к той же категории.
– Сегодняшний вечер у меня занят, – сказал я. – Поговорим завтра.
Пока я пользовался телефоном, мое внимание привлекла одна из книг на стеллаже в кафе. Это была антология британской и американской поэзии двадцатого века – знакомое мне издание, потому что такой же томик был у Джен Кин. Я подумал, что найду в нем стихотворение Робинсона Джефферса о раненом ястребе, но оно не значилось в оглавлении. Зато было несколько других стихов Джефферса. Я прочитал одно под названием «Блистай, умирающая страна», из которого следовало, что поэт был невысокого мнения о людях вообще и американцах в особенности. Потом напомнил себе начало «Бесплодной земли» с описанием мерзостей апреля. Хотя октябрь, подумалось мне, был по-своему более жесток. Пробежал глазами еще несколько стихотворений, а затем перешел к поэзии на тему Первой мировой войны: «Рандеву со смертью» Алана Сигера. Мне доводилось читать его прежде, но я не видел причин отказать себе в удовольствии сейчас.
Это напомнило мне о стихах на пьедестале статуи в парке Де Витта Клинтона. Я по-прежнему не мог вспомнить имени автора, но в книге предусмотрели указатель названий, и найти стихотворение не составило труда. Написал его Джон Маккрей, и на пьедестале цитировались заключительные строки. А вот как оно выглядело полностью:
В ПОЛЯХ ФЛАНДРИИ СРЕДЬ ЭТИХ ПОЛЕЙ ЗА РЯДОМ РЯД МАКИ ЦВЕТУТ И КРЕСТЫ СТОЯТ. И СРЕДЬ ЭТИХ АЛЫХ ПРОСТОРОВ ПЕСНЬ ПТИЦЫ ПРИВОЛЬНО СЛЫШНА, О ПАВШИХ СОЛДАТАХ ПЕЧАЛЬЮ ПОЛНА, ЧТО ЖИЛИ БЫ ВЕЧНО – ЛЕГКО И БЕСПЕЧНО, НО… ПАЛИ ОТ ПУЛЬ И УШЛИ В БЕСКОНЕЧНОСТЬ, ВАМ РАДОСТЬ И ЖИЗНЬ ПОДАРИВ, ИХ ПОТОМКИ. И ЕСЛИ ОСМЕЛИТСЯ СЫН ИХ СЫНОВ ИХ ВЕРУ ПРЕДАТЬ, ТО НЕ СПАТЬ ВЕЧНЫМ СНОМ, ПОКОЯ НЕ ЗНАТЬ НАМ, КТО ГИБЕЛЬ НАШЕЛ, В ВОЙНЕ БЕСПОЩАДНО ЖЕСТОКОЙ СРЕДЬ ФЛАНДРИИ МИЛОЙ ТАКОЙ, СРЕДЬ ФЛАНДРИИ ОЧЕНЬ ДАЛЕКОЙ.
Я приготовился переписать стихи себе в блокнот, но потом догадался взглянуть на внутреннюю сторону обложки. За пять долларов я мог приобрести книгу. Заплатив за нее и за кофе, я вернулся домой.
До «Парижского парка» я добрался только ближе к половине одиннадцатого. Элейн сидела за стойкой бара и пила перье. Я извинился за опоздание, а она сказала, что не теряла напрасно времени, напропалую флиртуя с Гари. Так звали бармена в «Парижском парке», который в начале лета объявил, что ему надоело прятаться от мира, и сбрил свою необъятных размеров бороду, которую он носил с тех пор, как я впервые с ним познакомился.
Теперь же он снова взялся ее отращивать.
– Время опять прятаться, – объяснил Гари. – Многое указывает на то, что пора скрываться от всех.
Мы сели за столик и заказали огромный овощной салат для нее, а мне – рыбу. Она заверила меня, что я бы возненавидел лектора в мэрии с первой же минуты.
– Я сама успела возненавидеть его, – сказала она, – а ведь мне хотя бы была интересна тема лекции.
Книга все еще была при мне, и когда мы пришли к ней в квартиру, я нашел стихи и прочитал ей вслух.
– Вот почему я опоздал, – сказал я.
– Был занят, поддерживая их веру.
– Нет, я отклонился от обычного маршрута и заглянул в парк Клинтона, где последние строки вырезаны на пьедестале памятника: мемориала жертвам Первой мировой войны. Вот только они их переврали.
– То есть как?
Я достал блокнот.
– Вот что значится на монументе:
И если осмелится сын их сынов ту веру предать, то не спать вечным сном, покоя не знать тем, кто гибель обрел, в войне беспощадно жестокой средь Фландрии милой такой, средь Фландрии очень далекой.
– Но разве это не то же самое, что ты прочел мне минуту назад?
– Не совсем. Кто-то подменил «их» на «ту», «нашел» на «обрел» и «нам» на «тем». Они использовали едва ли тридцать слов из стихотворения, но ухитрились сделать три ошибки. И не указали имени автора.
– А что, если он сам настоял на этом? Знаешь, как иногда сценаристы просят убрать свою фамилию из титров, если фильм им не нравится.
– Не думаю, что он мог о чем-то просить. По-моему, он и сам остался лежать среди тех маковых полей.
– Он погиб, но слово его живет. Ах, вот о чем я все время забываю спросить тебя! О том, что ты сказал несколько дней назад про Лайзу Хольцман.
– А что я про нее сказал?
– Что-то про нежный цветок на родине, я точно не помню.
– «Цветок чистейшей нежности на родине ждет меня».
– Вот оно! И я от этого просто с ума сходила. Мне знакома эта строчка, но не пойму, откуда знаю ее.
– Это же Киплинг, – сказал я. – Стихотворение «Дорога на Мандалай».
– Ну, конечно! И поэтому я знаю эти стихи. Ты поешь их как песню под душем.
– Только никому не рассказывай.
– Но я понятия не имела, кто написал их. Думала, это начало куплета из фильма с Бобом Хоупом и Бингом Кросби. Ведь был такой фильм, или я с ума сошла?
