Кто посеял ветер - Нойхаус Heлe (читать хорошую книгу .txt) 📗
– И среди прочего, каким образом можно проникнуть в ее здание, – сухо заметила Пия. – Вряд ли кто-нибудь в министерстве имел в своем распоряжении результаты экспертиз!
– Я считаю это вполне возможным, – возразил Боденштайн. – В конце концов, они составляли часть предложения о создании парка ветрогенераторов. Кай, вот имя и номер телефона бывшего коллеги Теодоракиса по министерству. Пожалуйста, свяжись с ним и пригласи его сюда.
Остерманн кивнул.
– Я твердо убеждена в том, что взломщиком является Теодоракис, – упорствовала Пия. – Он хочет насолить Тейссену.
– У него есть алиби, – напомнил ей Кем.
– Оно весьма шаткое. Даже если он и работал до двенадцати в ресторане матери, что с того? После этого у него была масса времени для того, чтобы проникнуть в здание.
– И у него совершенно случайно оказался в кармане мертвый хомяк?
Хомяк! Пия несколько секунд молча смотрела на Кема.
– Его подруга владеет зоомагазином, – произнесла она, размышляя вслух. – Там продаются животные. Наверное, нам следует проверить накладные и выяснить, сколько хомяков она купила и сколько продала.
Совещание продолжалось еще некоторое время и, в конце концов было решено, что Кем и Катрин с другими коллегами отправятся в Эльхальтен и расспросят жителей домов в окрестностях «Кроне» о незнакомом мужчине. Одновременно с этим в прессе, по радио и телевидению будет объявлено о розыске Фрауке Хиртрайтер.
Он чувствовал себя больным. Больным и несчастным. Он был обманут и предан всеми в этом мире. Люди улыбались и говорили ему совсем не то, что думали. Но почему? Почему никто не может быть честным и искренним? Марк лежал на кровати, глядя в потолок. У него раскалывалась голова. Ночью боль только усилилась.
На улице светило солнце. Лучи проникали в комнату сквозь щели в рольставнях, рисуя на полу затейливые узоры. Он слышал голоса своих родителей, доносившиеся с террасы, которая располагалась под окном его комнаты. Судя по звону фарфоровой посуды, они завтракали. Мать смеялась своим неестественным смехом. Она смеялась всегда, даже когда смеяться было не над чем, и в присутствии зрителей играла роль счастливой супруги. Когда же ее никто не видел, она плакала. Или тайком пила водку стаканами. Она лгала даже самой себе. Как и я, подумал Марк и съежился.
Залаяла соседская собака.
– Закрой пасть! – прикрикнул на нее отец.
Еще неизвестно, кто из них злобнее. За его внешней веселостью клокочет ярость, которая время от времени вырывается наружу. Разумеется, только когда никто из посторонних не может ни видеть, ни слышать этого. Совсем недавно, ночью, его родители снова орали друг на друга как сумасшедшие. После этого мать, рыдая, забилась в свою мастерскую, а на следующее утро опять сияла, словно ничего не произошло. Поцелуй на прощание. До вечера, мое сокровище! Дверь закрыта. Стакан водки по поводу того, что «сокровище» наконец отвалил… Отвратительно.
– Ма-арк! – пропела снизу мать. – Поднимайся!
Нет, сегодня он не поднимется, даже если ему позвонит Рики. Рики!.. Вид их переплетенных тел, голоса, звуки, которые они издавали – все это перемешалось и вновь накатило на него волной горечи. Марк вытащил из-под головы подушку, положил ее сверху и заткнул уши, словно мог таким образом приглушить звучавшие в его ушах страстные стоны и тяжелое дыхание.
Почему вчера он не поехал сразу домой? Он хотел видеть Рики вовсе не такой – чужой, безобразной, вульгарной. Это мучило его. Из-за этого он сделался больным. Почти так же, как тогда, когда Миша бросил его на произвол судьбы. Марк тоже верил ему, а он в один прекрасный день просто исчез и ничего не сделал, чтобы помешать этим людям, превращающим все хорошее в мерзость, которые набросились на него, словно коршуны. Он не отвечал на их вопросы. Он ждал и надеялся, что Миша вернется, объяснит причину своего исчезновения и все опять будет как прежде. Но Миша так и не вернулся, как не вернулись прежние времена.
На его мобильный телефон пришло эсэмэс-сообщение. Он открыл раздел сообщений. «Привет, Марк, — писала Рики. – Извини, что вчера не смогла тебе позвонить. Мне нездоровилось. Боли в спине. Рано легла спать. Ты приедешь на собачью площадку? Рики».
Боли в спине! Ха-ха-ха! Если бы Марк не видел собственными глазами, что они творили, то, конечно же, поверил бы ей. По его желудку пробежала болезненная судорога. Интересно, как часто они ему лгали? Почему она вообще лгала? Ведь для этого не было никаких причин! Ему вдруг опять стало плохо. Он вскочил, едва успел добежать до ванной, где его вывернуло наизнанку.
– Марк! – В дверях стояла мать. В ее голосе прозвучала озабоченность. – Что случилось? Ты заболел?
– Да. – Он нажал ручку смывного бачка. – Наверное, съел что-нибудь не то. Я сегодня останусь в постели.
Он прошел мимо матери обратно в свою комнату и рухнул на кровать. Мать последовала за ним и принялась что-то говорить ему, но он закрыл глаза и ждал, когда его оставят в покое.
Черт возьми, ведь сейчас он сам солгал! Он был не лучше Рики и Яниса, этих лжецов.
Пришла еще одна эсэмэска от Рики. «Марк! Ответь же!»
Отвечать он не собирался. Разочарование глубоко проникло в его душу, и внутри у него все кипело от ярости. Ее светлый образ, сформировавшийся в его сознании, безнадежно померк. В его представлении Рики была необычным человеком, и он хотел восхищаться ею, как прежде восхищался Мишей до того самого момента, когда ему стало ясно, что тот его обманул и предал.
Пришла третья эсэмэска от Рики. На этот раз он ответил. «Я в школе. Звони». Больше ничего. Он в первый раз солгал Рики.
Кем и Катрин уехали, Остерманн собрал бумаги и скрылся в своем кабинете, Боденштайн и Пия остались сидеть за столом. После вчерашнего вечера, проведенного с отцом, в подсознании Оливера брезжило какое-то смутное воспоминание – как слово, которое вертится на языке, но никак не вспоминается.
– Мой отец может попытаться вспомнить человека, который заговорил с Хиртрайтером, – произнес он после некоторой паузы. – К сожалению, это не Тейссен и не Радемахер. Тем не менее он обладает приметной внешностью – по крайней мере, не ниже Хиртрайтера, а это метр девяносто.
– Ты все-таки думаешь, что это киллер?
Пия продолжала рисовать в блокноте, не поднимая головы. Он понимал, что она злится на него. Конечно, ему нужно было вчера взять трубку.
– Нет. Вряд ли киллер стал бы подвергать себя риску, обращаясь к Хиртрайтеру в присутствии свидетеля на парковочной площадке. – Боденштайн в задумчивости подпер кулаком подбородок. – Но этого мало для того, чтобы объявлять его в розыск.
– Давай подождем и посмотрим, что удастся выяснить Кему и Катрин, – предложила Пия, и ее пальцы принялись жонглировать шариковой ручкой.
Кольцо, которое он на днях заметил на ее пальце, блеснуло в свете потолочной лампы, и в его голове молнией пронеслось воспоминание. Но в этот момент зазвонил телефон, и воспоминание вновь погрузилось в глубины сознания. Проклятье!
– Боденштайн, – раздраженно ответил он.
– Это я. Где ты находишься? – В трубке звучал своеобразный голос его отца.
– В кабинете. А что такое? – встревоженно спросил Оливер – Что-нибудь случилось?
– Случилось. Ты можешь приехать в Кенигштайн? Я сижу в кафе «Крейнер».
– Мы сейчас приедем.
Боденштайн-младший встал со стула и хотел было закончить разговор, но отец добавил:
– Пожалуйста, приезжай один. Дело… довольно щекотливое.
– Хорошо. Я приеду. – Он закончил разговор.
– Что случилось? – спросила Пия.
– Ты же все слышала, – ответил Оливер. – Я должен ехать в Кенигштайн. К сожалению, один.
– Понятно. – Пия откинулась назад, скрестила на груди руки и воззрилась на него с непроницаемым выражением лица.
Боденштайн достаточно хорошо знал ее и понимал, что она обижается на него. Однако он не мог объяснить ей, что с ним творится с вечера среды. В конце концов, он сам не вполне это понимал. Это было совершенно не похоже на то, что было между ним и Хайди несколько месяцев назад. Она выступила в роли утешительницы, не более того. Ника же затронула потаенные струны его души, о существовании которых он до сих пор даже не подозревал. Когда он думал о ней – а делал он это почти непрерывно, – у него в животе порхали бабочки. Ничего подобного с ним никогда прежде не случалось, и это смущало его и лишало уверенности в себе. Он был не в состоянии противостоять этому чувству.
