Сыграй мне смерть по нотам... - Гончаренко Светлана Георгиевна (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Настя тоже поняла, что дело плохо.
– Зря вы, девчонки, сходу всё выпалили, – сказала она сёстрам Пекишевым, когда Анна умчалась из Зала бесед. – Она теперь сама не своя. Так нельзя!
– Правда всегда лучше вранья, – назидательно изрекла младшая сестра, Диана. – Анька должна знать. Она ведь его любовница, а он её обманывает. Так что пускай!
Аврора остыла и начала раскаиваться в содеянном:
– Ну да, погорячились. Мы ей хотели рассказать постепенно, не сразу. Как-то само вылетело! Жалко Аньку. Она хоть и противная, но у неё отличный слух. Все самые сложные вещи она с нами репетировала. А красавчика она любит бе-зум-но!
Когда дома Самоваров рассказал Насте, что Смирнов боится написанного ею портрета, она рассмеялась. Портрет вышел удачный, а в самой Анне ничего опасного нет. Конечно, глупо, что она побила Ирину Александровну. Но такие шальные, драчливые девчонки часто встречаются. Они скандалят на дискотеках, друг дружке в волосы вцепляются – из-за парней. Анна как раз такая! Только вместо парня у неё Андрей Андреевич. Может ли Анна побить Андрея Андреевича? Очень даже может! Более того, Настя была уверена: именно для этого Анна и убежала из Зала бесед. Может, как раз сейчас она его где-то и бьёт?
Вечер выдался беспокойным. Скоро дверной звонок испуганно тренькнул два раза и задохнулся протяжным сипом. Это означало, что кто-то придавил кнопку пальцем и не желает отпускать.
Самоваров бросился открывать. На порог, оттесняя друг друга, стремительно ступили Пермиловский и Альберт Михайлович Ледяев. Оба были без пальто, а Ледяев вообще по-домашнему, в пуховой шали.
– Просим извинить, что обеспокоили, – начал Ледяев нервно, – но у нас беда!
– Вере Герасимовне нехорошо? – ужаснулся Самоваров.
– Нет! Она-то как раз и посоветовала к вам обратиться… Зная ваши связи в правоохранительных органах... Вам ведь ничего не стоит выправить ситуацию, которая зашла далеко?.. Ваши связи…
Альберт Михайлович не договорил и задохнулся. Тогда Самоваров решил обратился к Пермиловскому. Фёдор Сергеевич хотя и был бледен, но всё-таки моргал более мерно и не дрожал.
– Что случилось? – спросил у него Самоваров.
– Витю Фролова в милицию замели – кажется, это у вас так называется? – сообщил Фёдор Сергеевич. – Произошёл инцидент в Кривом гастрономе. Тормозов тоже сейчас в милиции. Он за компанию пошёл. Вместе с Витей они были в гастрономе, покупали какой-то сок.
– Ну и что? Как их замели-то? За что?
– Там была уборщица, которая мыла пол. Чего-то она с Витей повздорила. Витя уборщице сказал, что она моет плохо, что ли?.. Лёша Тормозов только что оттуда звонил – не из Кривого, а из милиции, разумеется. Ваши связи… Вам стоит лишь звякнуть, кому надо…
– Да какие у меня связи! – отмахнулся Самоваров. – Впрочем… В каком они отделении?
– Здесь недалеко, в четвёртом!
«Только бы Стаса поймать!», – думал Самоваров, набирая номер. Ему повезло: майор Новиков отозвался сразу и даже не прочь был пообщаться.
– Слушай, Стас, ты уже встречался с посетителем анималиста Щепина? Ну, я его ещё по описанию опознал – с Тормозовым? У которого нос картошкой? – спросил Самоваров.
– И у которого мозги набекрень? Нет ещё, – признался Стас. – Я пока его и не искал. Знал бы ты, сколько у меня срочной работы. В глазах рябит!
– Тогда ты имеешь счастливую возможность познакомиться с этим интересным человеком прямо сейчас. И не где-нибудь, а в четвёртом отделении милиции! Он там торчит по поводу какого-то инцидента в Кривом гастрономе.
– Как? Неужели у твоего психа случился кризис?
Самоваров пояснил:
– Если ты подскочишь сейчас в четвёртое отделение, сам выведаешь все тайны. И скажешь там, что товарищи со справкой, соображают плохо и за свои действия не отвечают. Пусть их сильно не мурыжат и отпустят – если они, конечно, не били в гастрономе витрин и не насиловали встречных женщин.
– Очаровательных продавщиц? – хихикнул Стас.
– Побойся Бога! Откуда в Кривом очаровательные продавщицы? Там трудятся исключительно старые ведьмы – покупаешь два яблока, а платить требуют за пять.
– Ага, слышу голос несчастной жертвы! – продолжал веселиться Стас. – Кривой гастроном ведь где-то рядом с вами? Раз психов в четвёртое отделение доставили?
– Увы, за углом, – вздохнул Самоваров.
– Тогда сейчас подскочу. Ты тоже приходи. На полчасика всего! Возьмём в оборот этот нос картошкой. Ты, как его задушевный друг, создашь для беседы атмосферу тепла и доверия. Идёт?
– Я, по-моему, ни к чему, – заартачился Самоваров.
– Ты – связующее звено. В конце концов, друг! – напирал Стас.
– Чей друг?
– Мой и этого таинственного разрушителя гастрономов.
– Это не он, не Тормозов. Это его друг разрушал!
– Друг моего друга… ну, и так далее. Не ломайся, как поп-дива. Жду тебя в четвёртом!
Настя заявила, что пройти два квартала до милиции – не такой уж большой труд. Беседа с Тормозовым, может быть, прольёт свет на странные кончины престарелых деятелей культуры. Она, Настя, и сама бы в милицию пошла, чтоб Самоварову было веселее, но при её виде Тормозов может отвлечься и затянуть «О голубка моя».
Тормозов с Витей в Кривом гастрономе влипли в самую дурацкую историю. Кстати, оказалось, что нынешнее название этого магазина звучит гордо – «Эталон». Кривым же его испокон веку зовут потому, что его стеклянная витрина была основательно скошена (шалая выходка безымянного архитектора хрущёвских времён).
Во все времена Кривой был темноватым, неопрятным магазинчиком. Шли годы, менялись вывески и заведующие, но никак не удавалось извести в нём запах порченой селёдки, ещё с детства памятный Самоварову. Не помогла и полная ликвидация рыбного отдела. И запах тухлый оставался неизменен, и зловредные продавщицы. Вернее, сами-то продавщицы менялись, как и вывески, но были всегда одного типа – лет пятидесяти, с пронзительными козьими глазами и зычными голосами.
Несмотря на то, что в наши дни Кривой гастроном сумел заделаться супермаркетом средней руки, селёдкой в нём пахло, как и в допотопные времена. В пятом часу вечера Тормозов и молчаливый Витя прохаживались здесь и разглядывали штабеля соков в тетрапаках.
Вдруг из-за одного штабеля выдвинулась уборщица со шваброй. Булькающей, облепленной мусором тряпкой она начертала на полу широкий полукруг. Маковая сыпь грязевых брызг моментально покрыла нижний ряд тетрапаков, а также брюки Тормозова и Вити Фролова. Реакция этих покупателей была самая нормальная: они обиделись. Уборщица ответила им новыми взмахами швабры, новыми брызгами и велела убираться и не мешать людям работать.
В упорстве уборщицы, в ловкости её движений было что-то ведьминское. К тому же она знала и громко произносила много скверных слов. Фролов молчал, а Тормозов быстро покраснел, раздул ноздри и завопил, что стыдно обливать грязью людей, впервые в истории сфотографировавших обратную сторону Луны. Уборщица не пощадила даже Луны, послав и её.
В эту минуту Витя вдруг тихо и спокойно заговорил:
– Вы плохо моете. Здесь грязь, сор, микроорганизмы. Так нельзя! Надо лучше.
Он молниеносно вытащил из кармана резиновые смотровые перчатки – самые дешёвые, розовые – и ловко их надел. Затем он вынул из рук уборщицы швабру.
– Несите антисептик! – сказал он тихо и повелительно.
Уборщица поначалу опешила, но скоро закричала так, будто её резали. Она вцепилась в швабру, а Фролов не отдавал. Он невозмутимо смотрел прямо в лицо уборщице своими ясными глазами, и именно от этого взгляда она кричала, как от ножа.
На крик сбежались продавщицы Кривого «Эталона» – как на подбор зрелые, ядрёные, поголовно платиновые блондинки. Одна из блондинок стала методично бить Фролова по спине пластиковым ящиком из-под кефира, другая плюнула ему в щёку, третья каким-то хитрым восточным приёмом попыталась вывести из строя Тормозова. Но тот успел ухватить нападавшую за плоскостопую ногу.
Они вдвоём упали на пирамиду фруктовых тетрапаков, валя всё подряд. Какой-то мальчик лет тринадцати, случайный свидетель, вне себя от восторга заулюлюкал, засвистал и под шумок спихнул с полки целую гору коробок с вермишелью. Позже мальчик рассказал прибывшим на место происшествия милиционерам, что вермишель уронила сама продавщица, а вообще всё было круто, прикольно и сильно напоминало какой-то фильм Джеки Чана.
