Остров сбывшейся мечты - Михалкова Елена Ивановна (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Феликс Риддер, конечно, был самым удачным его изобретением. Писатель-фантаст, скрывающийся от всех, потому что боится нарушить целостность мира, сложившегося в его голове! Эдакий самородок, рождающий миры – один за другим. Правильно, его книги так и называли: «Миры Риддера». Образы, возникавшие в голове Каморкина, люди, которых он придумывал, были такими живыми, что после прочтения его романов читателям казалось, будто их собственный мир куда менее реален, чем то, что они только что увидели. Увидели, а не прочитали, – ибо Риддер обладал способностью показывать свои миры явственно, во всей их красоте.
Анжелика Строганова была менее занимательным автором, но и ее легенда нравилась Каморкину. Женщина со сложной судьбой, много страдавшая, а затем решившая описать свою жизнь... Примитивно, но беспроигрышно. Хороший слог, яркие сюжеты и – особенность таланта Каморкина – совершенно живые, узнаваемые персонажи выделили его романы из кучи им подобных. К тому же в женских романах у Каморкина проявлялся легкий, ненавязчивый юмор – недостаточный, чтобы книги перевели в раздел иронического дамского чтива, но достаточный для того, чтобы читатели с удовольствием проглатывали их тексты, посмеиваясь над удачными выражениями.
Количество поклонников Строгановой и Риддера росло, а с ними росло и благосостояние Михаила Олеговича. Деньги были для него не так важны, как успех, ибо последний говорил о том, что он талантлив, причем талантлив нестандартно, если сумел создать двух успешных авторов, работающих в совершенно различных жанрах. А значит, вполне можно было допустить, что он мог бы оказаться и прекрасным фотографом. «Я просто не успел. Генка успел вместо меня, но это случайность, несправедливая случайность. Правильнее было бы, если бы я сделал те фотографии».
Каморкин не любил вспоминать о том, как напечатал снимки, и, рассматривая их один за другим, увидел, что снял Генка. Шестнадцать пейзажей... Замерев от восторга и зависти, Михаил Олегович смотрел на фотографии и ощущал, что он, он, ОН должен был так фотографировать! Но его собственные работы были скучны, академичны и притом банальны. Капля росы на листе... Величественные горы под шапками снегов... Озеро с отражениями облаков... Таких снимков были сотни. А Шпунтиков снял шестнадцать кадров – и получил шестнадцать шедевров.
Господи, как Генка – смешной, нелепый, не к месту разговорчивый и молчащий Генка смог увидеть такое, и не просто увидеть, но и запечатлеть?! Михаил Олегович относился к приятелю снисходительно, позволяя тому купаться в лучах его обаяния, хотя и сам признавался, что с Генкой ему было интересно. Пожалуй, интереснее, чем с кем-либо другим из их съемочной группы. Может быть, потому, что Шпунтиков больше слушал, чем говорил. А может быть, потому, что с ним было легко молчать.
Все же существовал шанс, что Михаил Олегович ошибся, и фотографии Генки – лишь хорошие пейзажи, и не более. А может быть, в них и вовсе не было того, что увидел Каморкин. Такой вариант был бы для него предпочтительным, и именно на это он втайне надеялся, отдавая пейзажи знакомому фотографу. Но надежда не оправдалась.
Признаться в том, что не он автор снимков, было для Каморкина невыносимо. В конце концов, это справедливо, думал Михаил Олегович, ведь он стал калекой из-за Генки! Он полез его спасать, не понимая, что Шпунтиков уже мертв, а ведь если бы не он, Каморкину и в голову не пришло бы забираться с утра в горы! И Генка наверняка согласился бы с тем, что Михаил Олегович поступил правильно, присвоив себе авторство: самому Шпунтикову это уже ничем бы не помогло, а для Каморкина стало хоть и слабым, но утешением в его болезни. Нет, он все сделал правильно. Анжелику Строганову, да и Феликса Риддера со временем забудут, а фотографии останутся в памяти людей. Пусть они будут связаны с именем Каморкина. Это правильно, и Генка бы не возражал! Он так редко кому-либо возражал...
Жизнь Михаила Олеговича была спокойной и радостной, несмотря на его увечье. Он получил все, что хотел, хотя и дорогой ценой: славу, интересную работу, высокий доход. Он жил, ощущая себя талантливым фотографом, и это мироощущение давало ему возможность творить, придумывать миры Феликса Риддера и проживать жизнь героинь Анжелики Строгановой. Жить полной жизнью, как мечталось когда-то, как бы ни смешно звучали эти слова из уст инвалида, не выходящего из квартиры.
И вдруг старая жена Шпунтикова все поставила под угрозу. Все! Потому что раскройся обман Михаила Олеговича, и жизнь его закончилась бы. Без репутации талантливого фотографа он был никем в своих собственных глазах, несмотря на все написанные им книги, несмотря на друзей, на любящую его племянницу. Ничтожество, ничего серьезного не добившееся в жизни, ибо считать серьезным достижением несколько десятков книжек из категории «легкое чтиво» Каморкин отказывался. И не просто ничтожество, но еще и лживое ничтожество, присвоившее себе чужие лавры!
После звонка Марии Шпунтиковой Михаил Олегович расплакался от страха. Господи, не может же судьба так издеваться над ним! Она не может забрать у него все, чем он живет! Не может!
В отчаянии Каморкин перебрал и отбросил десятки способов избежать возмездия вдовы Генки. Одно он знал наверняка: узнай Вика о том, что автор снимков не он, а Шпунтиков, она добьется справедливости. Точнее, того, что она сама считает справедливостью, и Каморкин не сомневался, что точка зрения племянницы будет отличаться от его собственной. В отчаянии он даже продумывал план побега в другую страну, сам не зная зачем, но вовремя понял: побег ничего не решит. Наоборот – приблизит его к той ничтожной жизни без признания, которой он так боялся. Кем он будет? Никем! Никем он больше быть не хотел...
Решение пришло к нему внезапно. Поначалу он сам его испугался, но в следующую секунду понял, что иначе поступить нельзя. В конце концов, Вика поняла бы его. Наверное, она даже одобрила бы... да, одобрила. Она хорошая девочка, она так его любит... Она поняла бы, что его жизнь не может закончиться так ужасно после стольких страданий, которые он, Каморкин, пережил. Может быть, она испытала благодарность за то, что он постарался позаботиться о ней так... как мог...
Она сама выбрала бы этот путь.
– Если бы ваш дядя, Вика, сотрудничал с разными издательствами, все было бы куда сложнее выяснить, но он сотрудничал лишь с одним, – говорил Макар, вертя в пальцах мандарин. – Собственно, не так-то много людей знало о том, что Анжелика Строганова и Феликс Риддер – это один и тот же человек, но информация просачивается через любые щели, и в итоге она дошла до меня. Я уже был уверен в том, что ваш дядя зарабатывает на жизнь тем, что пишет книги, и мне требовалось лишь подтверждение. Я его получил.
– Как вы догадались? Почему я жила столько лет рядом с ним и ни о чем не знала?
– Потому что вы не читали то, что он написал, а я прочитал. А Михаил Олегович, видите ли, обладал одной особенностью: он говорил так же, как писал. Понимаете? Есть писатели, которые не могут двух слов связать, и окружающим остается только удивляться, как же у них рождаются тексты. У вашего дяди была обратная ситуация: почти полное совпадение между произнесенным и написанным. Обороты, мысли, выражения... Конечно, он соответствующим образом адаптировал текст для женского романа, но это было неважно. Наблюдение – кстати, меткое – о том, что Вениамин Рощин кажется ему каким-то обвислым, запоминается, как ты его ни переделывай. Когда Михаил Олегович заметил, что я заинтересовался книгой – как мне казалось, неподходящей для человека его ума и образования, – он не придумал ничего лучше, как свалить все на вас: мол, племянница подарила. Тогда я заинтересовался уже по другому поводу, и вот тут Каморкину нечего было мне возразить. Поэтому я уехал с книгой и даже нашел в ней совпадение с рассказом о Рощине, но тогда мне это ни о чем не сказало, и я решил, что Каморкин прочитал роман Строгановой, нашел в нем выражение, которое ему понравилось, и при первом удобном случае вставил в собственную речь. А мне побоялся признаться из старческого самолюбия: как же так, Михаил Олегович – и читает женские романы! То, что он их не читает, а пишет, мне сначала и в голову не пришло.
