Хроника смертельного лета - Терехова Юлия Константиновна (серия книг txt) 📗
Получив сообщение от Виктора, Зубов с досадой вспомнил чью-то мать и отправился по знакомому адресу. Он побродил по квартире Вероники, с грустью проследил за тем, как небритый врач и Виктор, переругиваясь, разворачивают тяжелые носилки в узком коридоре. На глаза ему попалась сумка на вешалке в коридоре – дешевая сумка из протертой до ткани искусственной кожи. Он заглянул внутрь и достал тощий кошелек с парой сотен, пустой полиэтиленовый пакет, аккуратно сложенный, ключи от квартиры и – паспорт. Майор раскрыл его – паспорт на имя Вероники Муфтяк. Если принять как данность, что это не несчастный случай, а убийство, то чем же она помешала убийце? Ведь она так никого и не опознала, а проведенная проверка показала, что ни она, ни ее брат никак не пересекались ни с одним из свидетелей по делу о кровавом любителе оперы, за исключением того, что Смолин и Булгаков работали в одном месте – весьма, надо сказать, недолгое время. Бросив взгляд на часы, майор понял, что если он хочет попасть к Астаховой, то нужно отправляться немедленно. Или отложить на завтра. Но кто знает, что несет с собой это «завтра»? И будет ли оно у этой несчастной женщины?
– Простите, что так поздно… – Перед ним стояла высокая женщина, с темными, без намека на седину, коротко стрижеными волосами, идеально гладкой кожей и карими глазами, большими, как у Бемби. Понятно, это мать Катрин. Зубов сам ее еще не видел. Может, разговор с ней что-нибудь даст?
– Проходите, – мимолетная улыбка сделала ее похожей на дочь.
– Я пришел поговорить с Катей, – сказал Зубов, переступая порог. – Но с вами тоже с удовольствием бы пообщался.
– Думаю, знаю, о чем, – кивнула она. – Так с кем сначала – со мной или с ней?
– А Катя не спит?
– Нет, она занята переводом. Летом курсы закрываются, и она берет переводы. Не представляю себе, чего она там сейчас напереводит…
– А что с ней? – нахмурился Зубов.
– Сами увидите, – Астахова пригласила майора пройти на кухню и пошла звать Катрин.
Увидев ту, Зубов был шокирован. Он помнил ее как цветущую молодую женщину, смотреть на которую – одно удовольствие, несмотря на синяки и ссадины. Сейчас перед ним стояло измученное существо с заплаканными глазами, впалыми щеками, бледная тень той Катрин.
– Катрин, – произнес он и сам опешил от того, что назвал ее так. Он тут же извинился.
– Ничего, – равнодушно ответила она. – Я привыкла, что меня так называют. Если иначе – даже как-то некомфортно.
– Вы не в лучшем состоянии. Если хотите, отложим разговор. Хотя лучше бы нам поговорить сейчас…
– Тогда поговорим, – обреченно кивнула она. – Вы специально ехали. Но спасибо, что вы так добры ко мне…
– Произошло несчастье, Катрин.
Она подняла на него наполненные тоской глаза.
– Что еще?..
– Погибла Ольга Вешнякова, – коротко ответил майор.
Катрин опустилась на стул так, словно ей отказали ноги. Она сидела прямо, уставившись куда-то в одну точку.
– Когда? – ее губы еле шевелились.
– В ночь с двадцать второго на двадцать третье июня.
Губы Катрин побледнели. Потом она заговорила чуть слышно:
– Она была такая…
– Какая?..
– Темная… – Катрин опустила глаза и уставилась на свои колени. – С одной стороны – самоуверенности выше головы, а с другой – вопиющая необразованность… Мы подшучивали над ней – иногда жестоко. Однажды…
Июнь 1996 года, Москва, МГУ
…Это случилось на втором курсе, в летнюю сессию. Предстоял сложный экзамен по истории искусства. Катя совсем не волновалась – это был один из ее любимых предметов. А вот Олечка Вешнякова почему-то стояла бледная и нервно прижимала к себе толстый учебник.
– Послушай, что ты дергаешься? – одна из сокурсниц щедрой рукой отсыпала ей несколько таблеток валерьянки. Олечка одним махом отправила их в рот и проглотила.
– Успокойся, мир не без добрых людей, – хмыкнула Катя, – если совсем будешь зашиваться, подскажем!
– Правда? – беспомощно посмотрела на нее Ольга. – Я вообще ничего не знаю…
– Поразительно, – удивилась Катя, – ты много где была, всю Европу с предками объездила – какого черта ты ничего не знаешь?
– Я что, по-твоему, там по музеям ходила? – презрительно фыркнула Олечка, – Делать больше нечего! Мне и без музеев было чем заняться!
– Это чем, например? – усмехнулась Астахова.
– Например, в Париже больше всего я люблю улицу Монтень – там лучшие магазины, – Ольга явно издевалась. – Но если денег нет, только музеи и остаются, – и Вешнякова высокомерно оглядела Катю с головы до ног.
…И вот они сидят на экзамене, и Олечка мается перед преподавателем, что-то нечленораздельно блея, попеременно краснея и бледнея… Катя то и дело отрывается от билета и вслушивается в то, что там происходит.
– Деточка, ну нельзя же так! – воскликнул преподаватель – старенький профессор, добрый и терпеливый, но видно, Олечка довела таки его до белого каления – у него даже лысина взмокла, и он постоянно протирал ее платочком. – Что вы несете! Эль Греко никак не мог построить Парфенон!
– Ну, он же был грек? – недоуменно спросила Олечка.
– Несомненно! – воскликнул старичок. – Эль Греко родился на Крите.
– Ну и почему тогда не мог?! – обрадовалась Олечка. – Очень даже мог!
Профессор схватился за сердце. Катя хихикнула.
– Кому это там смешно? – один из ассистентов поднял голову и постучал ручкой по столу. – Астахова! Сейчас пойдете отвечать вне очереди!
Катя пожала плечами – ей было все равно, она уже подготовилась. Но, как известно, преподов лучше не злить, и она снова уткнулась в бумажки.
– Я сейчас выйду, барышня, – вздохнул профессор, – а когда вернусь, вы назовете мне три крупнейших музея Парижа! И помните – это ваш последний шанс! Иначе – на пересдачу!
Все знали, что профессор Калинин – добрый дядька и всегда так делал, когда хотел дать возможность выпутаться из трудной ситуации какой-нибудь хорошенькой мордашке. Он вышел, и девушка сразу же повернулась к однокурсницам. Трое из них проигнорировали ее жалобный взгляд – Олечку, мягко говоря, никто не любил – и тогда она с надеждой посмотрела на Катю.
– Лувр, Д’Орсе и… Бастилия, – Катя понимала, что поступает некрасиво, но уж больно взбесил ее спесивый Олечкин выпад перед экзаменом. Народ замер. Аспиранты притворились глухими.
– Бастилия, Лувр и – что? – пискнула та, но тут дверь аудитории открылась и появился профессор.
– Д’Орсе… – успела прошептать Катя.
– Ну-с, барышня, – профессор поудобнее устроился на стуле и, взяв ручку, приготовился писать в Ольгиной зачетке, лежавшей перед ним…
– Лувр, Д’Орсе и Бастилия! – возгласила Олечка, и аудитория рухнула.
Ржали все, начиная от студентов, аспирантов-ассистентов и заканчивая самим профессором. Не смеялась только Олечка… Она повернулась к Кате и смерила ее злобным взглядом. «Чтоб ты сдохла!» – прочла в нем Катя.
Но самое забавное произошло, когда они вышли с экзамена. Оказалось, что Олечка даже не поняла, над чем все смеялись.
– Ты специально такой музей назвала, чтоб я его неправильно сказала! – напустилась она на Катю. – Такого музея нет!
– Ты что? – опешила Катя. – Д’Орсе – крупнейший музей импрессионистов в Европе!
– А почему тогда все ржали? – недоумевала Олечка.
– Дура! – одна из сокурсниц не стеснялась в выражениях. – Бастилию разрушили – в каком, Кать, году?
– В 1791-м, – машинально ответила Катя, но то, что последовало дальше, привело всех в полный восторг.
– Как это – разрушена? – возмутилась Олечка. – Я была в Париже! Там есть Площадь Бастилии.
– И что? – Катя уже предвкушала ответ, который услышит: – И что, Бастилия стоит?
– Стоит! – воскликнула Олечка торжествующе. – Я там была и видела!
Студентки хохотали так, что из аудитории вышел рассерженный профессор и всех разогнал. Но в узких коридорах университета еще долго раздавался девичий смех. А история про Бастилию вошла в анналы гуманитарных факультетов.
