Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич (книги без сокращений TXT) 📗
Тараданкин уже успел наверняка собрать свою «дань». Его попросили пройти в помещение, примыкающее к проходной. В тёплой дежурке уютно кипел на электроплитке чайник, тихо звучало радио. Вахтёр, видимо, собирался вскоре поужинать.
Понятым объяснили, зачем их просят присутствовать при обыске вахтёра. Затем Тараданкину предложили выложить на стол содержимое карманов. Он выложил на стол несколько скомканных бумажных, а также металлических рублей.
Включили специальную лампу. И тут же в напряжённой тишине раздался смешок: не выдержали понятые. Руки у вахтёра светились. Брюки и тужурка тоже. Он от волнения вытер рукой лоб. И тот тоже засветился. Скоро Тараданкин весь фосфорисцировал.
— Как ангел небесный, — произнёс один из понятых.
Вначале Тараданкин пытался отрицать вымогательство рублей у «несунов», а потом вынужден был признать, что после каждой вечерней смены он приносил домой пятьдесят, а то и больше рублей. Так продолжалось не один год. Вот почему он не спешил на пенсию, хотя давно мог бы уйти… Признал и факт провокации с Суржиковым… Оказывается, у Тараданкина было два-три «своих человека», которых он не проверял, но зато они готовы были выполнить его любое «задание» — устроить провокацию, а то и просто избить того, кто попытается Тараданкину сказать нелицеприятное или взглянуть на него не так…
Я слушал и удивлялся: как же все это могло длиться годами? Почему? Почему люди терпели, молчали, соглашались? Почему не сообщали, в частности, в прокуратуру? Неужели больше верили в силу Тараданкиных и меньше в силу закона? Надо же завтра прийти сюда на завод и во всем разобраться, поговорить с коллективом, с администрацией и представителями общественных организаций. Непременно. И доложить об этом в райком партии…
На допросе Тараданкин признался и в том, что преподнёс председателю ЖСК «Салют» Щербакову магнитофон «Весна». Корнеев за посредничество получил двести пятьдесят рублей. Он же и намекнул вахтёру, что Дроздов желал бы заиметь иностранный магнитофон. Корнеев показал Тараданкину фирменную кассету от «Грюндига» и «пошутил»: есть, мол, уздечка, только лошади к ней не хватает. Тараданкин специально поехал в Москву. Ему пришлось несколько дней потолкаться по комиссионкам, прежде чем он отыскал то, что так возжелал заполучить Дроздов. Тараданкина арестовали.
Вот так, по следам одного письма честного, принципиального человека, который не представляет себе жизнь без поиска справедливости, удалось вытащить на свет божий и довести до суда целый «букет» преступников. Опасных преступников.
Но и после вынесения им приговора рано было ставить точку. Следовало разобраться: почему, из-за чьего упущения все эти преступления могли быть совершены? Чья бдительность, по словам секретаря райкома партии Железнова, затянулась тиной? Как получилось, что те, кто обязан был проверять деятельность горжилуправления и работу предприятий торговли, ослабили свой контроль?
Особую тревогу вызывало то, что Дроздов проворачивал свои тёмные дела в горжилуправлении, где вопросы распределения жилья решаются рядом инстанций и комиссий. Может быть, беззаконие смогло осуществиться потому, что там процветал формализм и бюрократизм? И преступник, прикрываясь коллегиальностью решений исполкома, творил свои гнусные дела и чувствовал себя вольготно? Да и на спиртовом заводе картина не лучше…
Все эти вопросы было не под силу решить только нам, работникам прокуратуры и милиции. Вот почему об этих проблемах шёл острый разговор и на сессии городского Совета и на пленуме районного комитета партии.
Только после этого я смог, наконец, послать ответ в редакцию «Учительской газеты», переславшей мне письмо Бабаева. А в школу, где работал, я направил представление, в котором благодарил учителя географии за честность, принципиальность, а также за помощь в разоблачении преступников.
Город наш не очень большой, и не удивительно, что иногда я встречал Олега Орестовича Бабаева. Мы раскланивались.
Однажды осенью я встретил его на улице. Он был такой заразительно радостный, что я невольно поинтересовался отчего?
— Сегодня получил от Юры Бобошко телеграмму. Он поступил в медицинский институт! Вы не представляете, Захар Петрович, как я счастлив. Так счастлив, как бывало тогда, когда вертолёт опускал нас на очередной неизведанный ледник…
«ФЕДОТ ДА НЕ ТОТ»
Дело это гражданское, а о них, увы, пишут крайне редко. Да и сам я вдруг обнаружил, что в своих записках касался чаще уголовных историй. И это беда, признаться, не только писателей. Мои собратья-юристы, берясь за перо, не знаю почему забывают, что за скучными словами «гражданский процесс» порой стоят такие человеческие столкновения, такие коллизии, головоломки и страсти, каких не меньше, чем в запутанных делах о кражах или загадочных убийствах. Вот я и решил в какой-то степени заполнить в моих записках этот пробел.
…Чуть более года тому назад в один из октябрьских дней позвонил мне председатель нашего райпотребсоюза.
— Понимаете, Захар Петрович, — начал он издалека, — минувшей пятницей был я на семейном торжестве у одной нашей работницы. Толковая, знающая дело. Заведует овощехранилищем. Мой актив, можно сказать… Обидели человека, если тут что не похуже кроется.
Он стал рассказывать, какая у этой женщины крепкая семья, отличный муж, сын-трудяга. Речь и шла о свадьбе сына. Но вот в чем и как обидели заведующую овощехранилищем, я в толк взять не мог. А виновата была, выходило, невеста.
— Какой из меня тут советчик? — сказал в заключение председатель райпотребсоюза. — По-моему, вы лучше в этом разберётесь.
— Ну и посоветовали бы зайти в прокуратуру, — сказал я.
— Так я и сделал… Она уже идёт к вам. Бурмистрова Екатерина Прохоровна.
…Высокая, румяная и вообще вся пышущая здоровьем и силой, Бурмистрова пришла не одна. С мужем, Евсеем Аристарховичем. Но я очень скоро понял, почему председатель райпотребсоюза сказал, что у меня будет один посетитель. Если Бурмистров за все время произнёс десяток слов — и то хорошо. Выглядел он рядом со своей крупной женой, одетой в ярко-оранжевый кримпленовый костюм, как-то незаметно и тихо.
— Ну и девицы нынче пошли, — гремел чуть ли не на всю прокуратуру густой голос Екатерины Прохоровны, словно она была в огромном зале. — Ни скромности, ни совести! Одно у них на уме: как бы сорвать с парня побольше! Или прописку, или машину! Так и зырят, кого бы облапошить!.. Господи, и чего ей ещё надо было? Мой-то Федя как только не изгалялся перед ней. Платье не платье для загса, у турков купил: сплошные кружева, а по ним золотая нитка…
— Погодите, — перебил я её, — у каких турков?
— В Константинополе, в Турции, — негромко пояснил Евсей Аристархович.
— Во-во! — громко, как помпа, вздохнула его жена. — Матери даже платочка не привёз. Или отцу… Туфли ей на вот таком каблучище — из самой Греции!
— Италии, — тихо поправил Бурмистров.
— А шут его знает! Главное, за тридевять земель вёз… Ладно, думаю, любовь и свадьба — раз в жизни… Мы с Евсешей, — кивнула она на супруга, — тоже вовсю выложились. Две тысячи отвалили. Из трудовых, горбом заработанных… Уж о том, какую закуску и выпивку соорудили для гостей, не говорю. Неделю не разгибалась. И курей, и индюков, и жареного-пареного — завались! Ради единственного-то сына! И все вот этими руками, — показала она крупные загорелые руки, унизанные кольцами. — Теперь в моде в ресторанах справлять. А там разве поешь? Да и облапошивают нашего брата почём зря! Икру, к примеру, запишут в счёт тридцать порций, а на самом деле десять подадут — и то спасибо!.. А мы хотели по-настоящему, по-семейному. Думали, гулять так гулять! Дня три веселиться собрались. Родственники издалека приехали… — Она опять издала низкий грудной вздох. — Повеселились… Из загса приехали, сели чин по чину… Сами знаете, все от души желали счастья жениху и невесте. За них и пили, поди… Часу во втором разошлись. Мы с Евсешей к моей сестре ночевать отправились. Как говорится, чтобы молодых оставить наедине, не стеснять. Утром приходим — дома один Федя. Где невеста, спрашиваю. А он говорит: я думал, она с вами ушла. Мы туда, мы сюда — нету её… И по сей день…
