Вся жизнь – игра - Корнилова Наталья Геннадьевна (читать хорошую книгу TXT) 📗
– Родион Потапыч! Ну честное слово! А вы, гражданин в одном ботинке, – повернулась я к седому, – идите прилягте, прошу вас.
Вместо того чтобы последовать этому совету, гость в одном ботинке повел себя еще более вызывающе – он расхохотался и, перемежая свои слова иканием, пробормотал:
– Как ты его назвала? Ро-ро…дион По-по…по-па…та-пыч? А, ну как же я сразу не…
Босс стремительно вскочил и холодно выговорил:
– Вот что, милейший. Вы вполне можете оказаться банкиром или генералом ФСБ, общий контингент гостей к тому располагает, но я не дам себя оскорблять! Ясно тебе?
– Но… ты… эт-та… – начал было тот, но Родион тотчас же перебил его:
– И знать не знаю, где твой ботинок! Сам, сам ищи, понятно тебе? Мария, пошли!
Мы поднялись с дивана и тут же увидели, что в галерею входят Анна Ивановна и Елена, а с ними – еще трое мужчин. Над обнаженным плечом Елены мелькнуло сосредоточенное бледное лицо Маминова.
Маловыразительные светлые глаза экс-банкира недоуменно окинули галерею. Чуть за ним следовал неизменный телохранитель-азиат. На некотором расстоянии от них катился еще один представитель сильного пола, но вполне веселый и жизнерадостный, на его лице лучилась белозубая улыбка, а глаза приветливо и маслено поблескивали. Это был Мавродитис.
Елена и Анна Ивановна остановились у самых дверей, а дальше направились только Маминов и его телохранитель. Мавродитис задержался возле дам, что-то говорил им, весело и бурно жестикулируя, но принужденно улыбалась и согласно кивала только хозяйка дома, а ее дочь даже не потрудилась изобразить, что она слышит Телемаха Одиссеевича. Полные чувственные губы ее подрагивали, выдавая, что происходящее задело ее за живое.
Только что именно – я пока не понимала. Неужели то, что их разговор стал хотя бы частично слышен другим? Да нет, вряд ли. Если бы они стремились к конфиденциальности, то устроились бы в одной из комнат загородного дома Климова. Мнение общества, я так понимаю, вообще мало волнует эту Елену. Нет, тут что-то другое.
Иначе не явился бы сюда Маминов собственной персоной.
Впрочем, все выяснилось в первую же минуту. В первой же фразе. Первым же словом экс-банкира.
– Папа, – сказал он своим спокойным скрипучим голосом, и у Родиона запрыгали губы, а у меня дрогнули ресницы и широко раскрылись глаза, – я просил, чтобы ты вел себя прилично. Я же предупредил тебя: ради бога – без выходок.
– Б-без динамитных шашек в торте, как говорится, и без пьяных п-попов на столах, – отозвался тот. – Это я все помню. И я все выполнил. А что я, собственно, такого сделал? Беседую со своим крестником, разбил ему очки, безобразничаю помаленьку – и все тут. Да, кстати, – он осмотрел всех тех, кому адресовались его слова, и обратился сначала к Родиону Потаповичу, а потом к Маминову: – Вот, познакомьтесь. Вы же это, в некотором роде… братья. Один – биологический сын, второй – крестный. А то как-то непонятно, когда гость и юбиляр… м-м-м… между собой не знакомы. Смешно, но факт. Ты не узнал меня, – повернулся он к моему боссу, – и я тебя тоже не узнал. Лет пятнадцать не виделись, а? Так что ты меня извини… я не над тобой смеялся, а над собой… когда понял… что соб-ствен-ного… собственного крестника не узнал.
– Ничего, Пал Борисыч, – уронил озадаченный Шульгин.
– И все-таки, папа, – холодно выговорил Маминов, не обращая никакого внимания на Родиона Потаповича, – я прошу вести себя потише. Иначе приставлю к тебе Хала, – он кивнул на будто окаменевшего охранника-азиата, – он будет учить тебя хорошим манерам.
– Да-а, нау-учит! – присвистнул Маминов-старший. – Как известно… м-мичман Халмурзаев по прозвищу Хал в пору своей военно-морской службы имел на погонах две звездочки, что значительно превышало количество его мозговых извилин… уф! Выговорил. А теперь, стало быть, отставной м-мичман Халмурзаев…ик!.. будет учить меня хорошим манерам. По-нят-на-а!
– Я приношу вам извинения за поведение моего отца, – обращаясь к нам, сказал Маминов подчеркнуто любезно. – Он немного переусердствовал, налегая на напитки. Я сейчас отправлю его отдыхать. Хал!
Могучий телохранитель-азиат направился в сторону Павла Борисовича, но тот решительно замахал на него руками:
– Да и не пробуй даже подходить ко мне, меружан обезьяна! Кто пьян? Я пьян? Это, может быть, философский вопрос… кто из нас больше пьян! Да.
Хал продолжал молча идти на отца своего шефа.
– Да что ты на меня так смотришь? – выговорил Павел Борисович.
Хал протянул к нему руки, но Маминов-старший неожиданно проявил проворство и, увернувшись от телохранителя, произнес быстро-быстро, как бы боясь, что его перебьют:
– Ты, Леша, не прав. Ты, Леша, горячишься. Я тебе даже подарок еще не сделал, а ты меня, родного отца, рад уж в какую-нибудь комнатенку закатать, чтобы я тебя своим антиобщественным видом не дис-кре-ди-ти-ро-вал!
– Хал, не тронь! – почти как собаке, приказал азиату Маминов. – Ну, какой еще подарок, папа? Что же раньше не подарил, когда все?..
– А я не могу, как все, ты что… еще не уяснил?!
– Уяснил, – мрачно сказал отошедший от дел банкир. – Ну, что за подарок? – Он оглянулся на нас, но Павел Борисович предупредил возможную его фразу встречным:
– Ничего, при них, они, можна-а-а сказать, свои. Значит, так, Леша. Я же предупреждал, что у меня денег не так много, как у твоих этих… которые дарят машины за триста «штукарей» в гринах. Как обещал: чисто символический подарок!
И он, потянувшись во внутренний карман, медленно извлек оттуда… по напряженному лицу Хала можно было предположить, что он ожидает от Маминова-старшего по меньшей мере компактную ядерную бомбу… но Павел Борисович вынул оттуда безделушку. Что-то похожее на фигурку гнома в шляпке. При ближайшем рассмотрении это оказался не гном, а просто толстый человечек в смокинге, с нагловатым лицом и самодовольной улыбкой. На его шее висел ключ, на котором было выгравировано число 350. На голове же у человечка была не шляпка, а цилиндр.
Откровенно говоря, мне подарок показался забавен, но по холодному лицу Маминова скользнуло какое-то настороженное, почти неприязненное выражение, когда он брал из рук отца этот «чисто символический подарок». Тот карикатурно расцеловал сына в обе щеки, как будто тот был не всемогущим финансистом, а маленьким мальчиком. Наконец Алексей Павлович рывком уклонился от образцово-показательных пантомимических объятий и поцелуев подгулявшего родителя и выговорил, как швырнул:
– Спасибо за подарочек. Где это ты раздобыл этакое чучело? Ну ладно. И на том спасибо.
– Это не чучело, – пояснил Павел Борисович, речь которого наконец-то (и довольно неожиданно, по крайней мере для меня) обрела связность, – это капиталист-финансист. Важный человек. Правда, сейчас он ничего не делает – только трясется над златом своим. А раньше он очень уставал на работе, и потому редкие дни отдыха у него являлись чем-то вроде похмельного синдрома после опьянения бешеной деятельностью, которую он развивал. Когда-то он был жутким трудоголиком и не мог даже заснуть, чтобы не думать о своих акциях, облигациях, векселях, екселях-мокселях! А теперь мой капиталист-финансист заскучал. Ему даже неохота трахать собственную жену. Кстати, ее я тебе как-нибудь подарю на досуге. Симпатичная такая куколка.
– Хватит. Хал, за мной!
– А теперь этот капиталист-финансист, у которого все благополучно, – не унимался Павел Борисович, выкрикивая в спину удаляющемуся сыну и его телохранителю, – скучает и ищет себе на жопу проблем, приключений. Пусть даже бутафорных. Вот, даже ключик от своего сейфа подготовил, чтобы бабки вынимать, которыми он за эту бутафорию расплачиваться будет. Ищет себе игру, которая бы его развлекла. А не знает того, что жизнь и есть самая дорогая и жестокая игра, и никаких денег не хватит, чтобы ее оплатить, если расплачиваться по полной программе!
– Пьяная скотина! – пробормотал Маминов и хлопнул дверью галереи так, что вылетело стекло в двери. Вслед за ним вышли и Хал с Мавродитисом и Анна Ивановна с Еленой.
