Адский поезд для Красного Ангела - Тилье Франк (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Эта система предлагала гигантскую базу данных, содержащую миллионы записей, и позволяла с помощью многокритериального поиска установить связи между разными зарегистрированными уголовными делами.
– Ну конечно да. Например, по делу убийцы из Нантера. И во многих других случаях тоже, для самообразования.
– Отлично. Тогда запроси файл. Задай смешанный поиск. Отрезанные головы, пытки, крюки, повешения, вырванные глаза. Короче, подкорми компьютер. Дай ему схавать все, что нам известно. Не пренебрегай ничем. Если ни черта не найдешь, привлеки полицию Евросоюза, запроси через Леклерка Интерпол и его Французское отделение, Центральное национальное бюро. Отправь своих ребят в библиотеку. Я хочу знать как можно больше про эту историю с монетой во рту. Заодно пусть поинтересуются мифами и кровавыми ритуалами. Ладно, иди спать. Как жена?
– Роды приближаются семимильными шагами. Может, еще до конца следующей недели… давно пора. Ее уже больше полутора месяцев держат в больнице, а я коротаю вечера в одиночестве. Эта беременность сущая мука. Будем надеяться, ребенок родится здоровым…
В жилах моей соседки по лестничной площадке Дуду Камелиа текла изумрудная кровь Амазонии. Из квартиры семидесятилетней гвианки распространялись ароматы креольских специй, имбиря, котлет из трески и сладкого картофеля. Ее муж, потомок длинной династии золотоискателей, сорвал большой куш, обнаружив золотую жилу среди извилистых лабиринтов реки Марони во Французской Гвиане. Он вытащил жену и детей из беспросветной нужды, обосновавшись в Париже со своими драгоценными самородками и полным незнанием западного мира. В 1983 году он дал дуба где-то между Сен-Жермен-де-Пре и Монпарнасом, получив три ножевых удара в спину, так как имел несчастье улыбнуться членам крайне правой группировки «Радикальное Единство». В тот вечер мои коллеги обнаружили Дуду Камелиа, одетую во все черное и стенающую, прижимая к груди распятие, хотя теоретически она не могла еще знать о кончине мужа.
Входя в транс, она всякий раз заверяла меня, что моя жена жива. Что она заперта в каком-то сыром и гнилом помещении, распространяющем облака зловредных испарений. Она ощущала запах грибов, плесени, стоячей воды и мангровых лесов. При этом, несмотря на старые кости, она садилась по-турецки, скрестив ноги, и втягивала ноздрями воздух наподобие опытной ищейки. Я верю в уравнения, в математический расчет, который управляет законами и мыслями, в логику. Но я и подумать не могу, чтобы строить свою жизнь, а тем более жизнь моей жены на неправдоподобных вымыслах и сомнительных заявлениях полубезумной старухи.
В тот самый момент, когда я, утомленный прошедшим днем, вставил ключ в замочную скважину, она запустила узловатые, словно корни, пальцы в мои волосы, и я ощутил, как какая-то теплая аура обволокла все мое тело.
– Ты пахнешь смертью, Даду… Иди за мной! – приказала она мне голосом, напоминающим потрескивание старого дуба.
Она носила одежду огненной расцветки, перехваченную на слоновьей талии длинной белой веревкой. Ее лоб цвета черного дерева разъедал пот – наверняка она только что вышла из состояния транса.
В ее жилище лежало плотное облако благовоний с запахом цветков апельсинового дерева. Желтые языки пламени свечей плясали вокруг стоящей на ковре клетки с канарейками. Птички неподвижно сидели на ветке, будто сделанные из раскрашенного гипса.
Она предложила мне кресло с плетенным из ротанга сиденьем.
– Я чувствую в твоей квавтиве плохое. Очень плохое, Даду. Не входи туда!
Едкая соль сжигала ее сморщенные губы. В бездонной пещере ее рта сталактитами торчали редкие обломки зубов.
– Какого рода? – с любопытством поинтересовался я.
– Дьявол, Даду! Человек без лица! Он пришел на Землю, чтобы распространять зло! – Она крепко поцеловала распятие с оловянным Христом. Затем подняла клетку, птички вылетели, образовав облако перьев, и уселись на юкку, тесно прижавшись друг к другу. Их глазки, словно угольки, сверкали в рассеянном свете.
Меня ни с того ни с сего до костей пробрал озноб.
– А на что похож этот дьявол, Дуду? И почему он прячется в моей комнате?
Она отправила себе в глотку два добрых глотка бурбона – сорокапятиградусного виски «Four Roses». Ее передернуло, и старая шея раздулась, как у черепахи, когда та втягивает голову под панцирь.
В ее взгляде мне виделись когти тигров, разверстые пасти змей, челюсти пауков-птицеедов, я увидел в них первобытный, звериный страх, охристую смесь ужаса и непонимания.
– Не могу сказать, Даду. Просто знаю, и все тут. Не входи туда.
– Я буду очень внимателен, обещаю тебе.
Я поднялся и сквозь туманную пелену благовоний направился в сторону двери. Старуха разразилась рыданиями:
– Даду, я слышу, как они завывают…
– Да кто? Собаки? Все еще воют?
– Воют. Они воют днем и ночью, Даду… Они никогда не оставляют меня в покое… Приходят ко мне даже во сне… – От следующего глотка виски у нее перехватило дыхание. – Ну что же, Даду, иди. Иди, но будь внимателен.
Я осторожно закрыл за собой дверь. Хоть я не верил в эту галиматью, все же, прежде чем войти в гостиную, вытащил свой «глок».
Ничего не изменилось: печаль и покой продолжали свой нелепый поединок на всплесках тишины.
Ворочаясь в постели, я волей-неволей стал сравнивать это чудовищное убийство с наводящими ужас словами Дуду Камелиа. В ее взгляде я различил нечто, что невозможно симулировать, обладающее реальной мощью пугающее предчувствие. Я подумал о канарейках, об их кружащихся в воздухе желтых перышках, о неизбывном мраке жизни старой женщины. Несмотря на тепло постели, от внезапного приступа страха волоски на моем теле встали дыбом.
У меня в мозгу, вызывая шквал вопросов, вертелся разговор с лейтенантом Сиберски. Не припомню, чтобы мне когда-нибудь случалось обнаружить столь зверски изувеченное тело. Помимо причиненных жертве чудовищных страданий, на память приходила также сложность создания мизансцены и ее невероятная подготовленность. Фантастическая энергия, которую должен был потратить убийца, чтобы соорудить свою систему блоков и прицепить к ним тело, ошеломила меня. А все эти продуманные детали, нарочито оставленные как послание? Монетка во рту, вырванные и воткнутые обратно глаза, деревянные клинья между челюстями?
Наконец этот мрачный хоровод мыслей оставил меня, и я отбыл с караваном сна, а с горизонта к небу уже тянулись первые лучи зари.
Глава вторая
С трудом проснувшись, я принялся за почту, накопившуюся в компьютере за время моего пребывания в Лилле. При помощи технологий и возможностей Интернета я приобрел уйму безликих и безымянных друзей, далеких, но все же таких близких мне. Имена пользователей Интернета, недоумевающих по поводу молчания Сюзанны. Я так и не решился ответить им, признаться, что моя жена пропала и что спустя полгода я, комиссар Центрального управления судебной полиции Парижа, по-прежнему не знаю, жива ли она еще.
Заголовок последнего сообщения, безлико подписанного «ХХХ», окатил меня адреналиновой волной: «Ну, понравилось тебе?» Когда, открыв письмо, я обнаружил цифровую фотографию фермера, внаклонку собирающего свеклу на своем поле, я решил, что имею дело с шутником.
Однако текст, помещенный под картинкой, оказался вне пределов моего воображения.
Дорогой друг, я просто хотел поделиться с тобой письмом, только что отправленным мною матери очаровательной барышни, с которой ты недавно встречался. Мне будет очень обидно, если она не пришлась тебе по вкусу, потому что я потратил чертову уйму времени, чтобы обработать ее. Буду рад новой встрече…
«Дорогая мадам Приёр,
до наших дней у австралийских аборигенов Питта-Патты сохранилась традиция: когда девушка из племени достигает половой зрелости, отпраздновать это событие собираются все: мужчины, женщины и дети. Служитель культа, мужчина в возрасте, расширяет влагалищное отверстие, разрывая его книзу тремя пальцами, связанными шнурком из кожи опоссума. В других регионах промежность вспарывают при помощи каменного лезвия. Я избавлю вас от необходимости рассматривать лежащие сейчас передо мной фотографии. Как правило, эта операция предшествует принудительным половым актам со многими молодыми мужчинами, как минимум с десятком… Я мог бы последовать столь замечательному примеру и применить подобный прием к вашей дочери, но принял решение поступить иначе, согласно моей собственной методе, которую, надеюсь, вы оцените по достоинству. Прежде всего, если это вас утешит, знайте, что я не трахнул вашу дочь, хотя мог бы, если бы захотел.
Сперва я раздел ее. Мне понадобилось более двух часов, чтобы связать ее, опутать всю, лишив возможности малейшего движения. Для меня было честью работать на прекрасном, бархатистом, тончайшем полотне ее тела. Разумеется, можете не сомневаться: прежде чем вонзить крюки в ее плоть, я подождал, пока она не проснется. О, если бы вы только видели, как она билась! Боль и наслаждение, словно два тела с одной головой: они отталкивают друг друга, но не могут обойтись одно без другого, и я думаю, прежде чем умереть, она это осознала.
Когда я прикасался лезвием к ее маленьким твердым грудям, плечам, пупку, кожа на них раскрывалась, подобно экзотическому цветку. Скрупулезно прочитывая ее тело, я находил ответы на все свои вопросы, я понимал, почему я это делаю и чего добиваюсь. Можете быть уверены, я сумел оценить глубину слоев ее плоти, ощутить, как от боли топорщились волоски на ее бедрах. Она вдоволь насодрогалась, непостижимые волны наступали и отступали, напоминая те, что предшествуют крику блаженства. Или страдания?
Она перенесла свои ранения, как бравый солдат, не только вытерпев их, но и приняв, осознавая, что все трудности – это непреложный закон природы. Она покинула нас, любя бытие, за которое она пала. Вы можете ею гордиться.
Там, наверху, ее хорошо примут, не сомневайтесь. Поврежденные латы в очах Господа стоят гораздо дороже, нежели новая медь, и я убежден, что Он осушит ее слезы. Смерти не будет, не будет ни скорби, ни крика, ни боли. Ей будет хорошо…
Таковы были последние прекрасные минуты вашей дочери, этой женщины, о которой теперь мы можем сказать, что в своем последнем хрипе она, несомненно, прокляла как своих родителей, так и день, когда появилась на свет…
Счастье должно быть исключением, испытание – правилом.
