И заплакал палач... - Дар Фредерик (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗

А потом она шепнула:

– Скажите мне "Марианна".

Хотите верьте, хотите нет, но это я догадался, что ее так зовут. По тому, как она сказала, я сразу понял: это ее имя.

Я обнял ее за шею и прямо в губы прошептал:

– Марианна...

По носу у нее скатились две слезинки:

– Меня зовут Марианна...

– Как это вы вспомнили?

– Сама не знаю... Наверное, оттого, что вы меня обняли. Мне захотелось, чтобы меня так называли.

– Красивое имя.

Я глядел на ее губы и очень хотел прижаться к ним своими. В этом желании не было ничего чувственного. Я поцеловал ее. Она так и не разжала губ, нежных и упругих.

– Марианна!

Именно с этой минуты я полюбил ее. Как будто, бы прозвучал выстрел стартового пистолета и началась гонка. Любовь моя была тем сильнее, тем восторженнее, поскольку обращена была к совершенно новому существу. Осуществилась вечная мечта всех мужчин: влюбиться в женщину, начисто лишенную прошлого. В женщину, для которой все начинается с тебя.

И правда, жизнь для нее началась с прошлой ночи. Все, что было раньше, касалось другой Марианны, погибшей под колесами моей машины.

Часть вторая

7

О днях, которые потекли за этим, могу сказать только одно: они были самыми восхитительными в моей жизни. Присутствие Марианны в пылающем раю Кастельдефельса наполняло каждую минуту волшебным очарованием. Она оказалась необычайно мягкой и нежной. Можно даже сказать, что все эти две недели прошли буквально в сплошных поцелуях. Мы ездили на бычьи бега, в ночные рестораны на побережье, окруженные деревьями с порыжевшей листвой, вспыхивающей в ночи тысячей разноцветных лампочек. Облазили все леса вдоль побережья до самого Ситжеса.

Мне казалось, что Создатель предначертал мне вместе с этой женщиной начать новую жизнь. Она возникла из ночи, и теперь я ревниво опекал ее. Мы не были любовниками. Наши ласки оставались чистыми, а в страстных порывах мы всегда боялись переступить последнюю черту, полностью вкусить любовь. Конечно, подспудно мы желали этого, но в то же время и страшились.

Объятия будут потом. Я знал, что они принесут нам ощущение полноты счастья, но и разрушат то неповторимое, что возникло между нами. Мне необыкновенно повезло: благодаря ей я снова обрел юношескую невинность. Я как бы заново родился вместе с ней. Она открыла передо мной новые возможности, и это был бесценный подарок.

В "Каса Патрисио" нас наконец-то приняли за своих. Я думаю, всех там так растрогала наша любовь, что они даже простили нам всю ее непристойность. Вопрос об установлении личности Марианны понемногу отошел для меня на второй план. Я даже стал бояться, как бы однажды утром не заявился кто-нибудь и не протянул бы к ней руки, не позвал бы по имени... С кем переехала она через границу? С родителями? С друзьями? С любовником?.. С мужем? У нее не было обручального кольца, но само по себе это еще ничего не значило.

Хотя вела она себя не как замужняя женщина. Я просто не мог представить ее в роли чьей-то жены... По поведению Марианны не было заметно ничего такого, что могло бы указать на прежнюю жизнь, да и вообще я не любил думать об этом.

Но муж или родители, друг или любовник, ясно было одно: она приехала сюда с кем-то вместе, и эти люди сейчас, наверное, разыскивали ее. Они наверняка обратятся либо во французское консульство, либо в полицию, а там их выведут на Кастельдефельс... Однако пока ничего не происходило, и как я вам уже говорил, потекли спокойные, безоблачные дни.

Я закончил ее портрет. С художественной точки зрения он получился великолепным, но все-таки чем-то мне не нравился. С этим портретом творилось что-то непонятное. Мне удалось так точно передать выражение лица Марианны, что характер ее лучше читался по портрету, чем по живому лицу. И в искоса брошенном взгляде сквозило что-то такое, от чего становилось не по себе. В нарисованном взгляде сверкнуло нечто, абсолютно противоположное всей ее натуре. Напряженный, внимательный взгляд, такой пристальный, что делалось неуютно.

Чтобы, избавиться от этого ощущения неловкости, я положил полотно в картонный переплет и засунул в багажник машины, но все же время от времени подходил посмотреть на него в беспощадном свете дня. И каждый раз в меня буквально вонзался неприятный режущий взгляд. Если бы портрет не был так хорош, я, думаю, с удовольствием уничтожил бы его.

Оригинал же, напротив, успокаивал в заставлял забыть обо всех моих волнениях. В зрачках Марианны, конечно, таилось то же самое выражение, но оно так на меня не действовало. Даже наоборот, внушало покой, и я не уставал любоваться нежным, лучистым взглядом.

– Я люблю тебя, Марианна...

Она чуть-чуть краснела. Я целовал непослушные завитки на висках и обнимал ее за безупречную трепещущую талию.

Все в ней приводило меня в восторг: пылкое оживление на корридах – лицо розовело, рот приоткрывался, она с жаром что-то выкрикивала... то, как она подолгу сидела, задумавшись, возле меня, пока я рисовал... а иногда ложилась на песок и брала его пригоршнями в руки. Она смотрела, как сквозь сомкнутые пальцы струится тоненькая золотая нить, которую разносит, как дым, налетающий порывами морской ветер.

Иногда Марианна вскакивала и бежала посмотреть на картину. Ей нравилось, как я рисую, и в ее суждениях угадывался редкий ум. Она, как и я, нутром чувствовала эти удлиненные формы, эти яркие цвета. Вникала в поэзию моих полотен... Это был такой замечательный зритель! Как-то раз после сиесты я рисовал на пляже, стоя лицом к морю в к нескольким купальщикам. Марианна только что вышла из воды и загорала на огромном полосатом разноцветном полотенце. Дул легкий бриз, и от воды очень сильно пахло морской солью. Вдруг я услышал надтреснутый голос папаши Патрисио:

– Сеньор француз! Сеньор француз!

Никак он не мог запомнить мое имя. Я обернулся. Увидел, что он стоит возле террасы и машет каким-то белым квадратиком.

– Senior Frances! Senior Frances!

Я отложил палитру. Горло сдавила тревога. Прекрасная Марианна дремала под слепящим солнцем, от которого поблескивали камешки и кусочки ракушек.

– Почта!

До этого я ни от кого не получал писем. Наверное, это по поводу Марианны... Тяжело ступая, я двинулся к "Каса Патрисио". Как будто почувствовал угрозу, понял, что кто-то посягает на мое счастье.

Старик глядел на меня. С некоторых пор, когда он говорил со мной, на лице его появлялась какая-то злая усмешка. Видно, никак не мог взять в толк, отчего это мазила влюбился до потери сознания в девчонку, которую сам же и задавил.

– Correo!

– Grades [8].

Я вздохнул с облегчением. Письмо было из Парижа. Знакомый конверт – из Галереи. Я вскрыл его ногтем и стал читать.

Сначала, как только я понял, о чем речь, то очень обрадовался. Брютен, директор галереи Сен-Филип сообщал, что одному американскому меценату понравились мои картины, и через два месяца в Филадельфии собираются устроить мою выставку. Это означало, что я на пути к славе! Или, по крайней мере, что скоро разбогатею! Брютен просил меня срочно вернуться в Париж, чтобы ехать в Соединенные Штаты, потому что "молодой возраст и симпатичная рожица здорово помогут рекламе"...

Я повернулся к пляжу. Марианна стояла перед мольбертом. Она неподвижно глядела на картину, склонив чуть-чуть голову вправо.

Всю мою радость словно ветром сдуло. Что с ней станет? Нам придется расстаться. Через границу не пропустят человека с неустановленной личностью. Я вдруг понял, что очарование, в котором мы прожили эти дни, было лишь мечтой. Счастье наше оказалось иллюзорным, ненастоящим.

Так не могло продолжаться вечно. Марианне было просто необходимо занять в обществе какое-то место.

Я подошел к ней. Горячий песок обжигал голые ступни. Было больно, но приятно. Марианна смотрела на прилипшую к полотну бабочку с голубоватыми крыльями. Одно из них увязло в свежей краске, и бедняжка отчаянно дрыгала лапками, словно призывая на помощь.