Тайный шифр художника - Рой Олег (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
– А у тебя, пацан, бестолковка-то алмазная, – с одобрением хмыкнул Угрюмый и фамильярно постучал меня по лбу. – Я тебе за твой интерес говорил? По три сотни за имя, сечешь? А если не будешь резину тянуть, то еще и за скорость накинут. Сделаешь быстро – обломится тебе три куска.
Я слушал его и не верил своим ушам. Три тысячи долларов?! С ума сойти, это ж иномарку можно купить! При всем желании мне не удавалось придумать повод, который мог бы заставить кого-то платить такие деньги за сведения о бывших зэках. Так что все это выглядело не просто подозрительно, оно выглядело…
Точно подслушав мои мысли, Угрюмый хлопнул меня по плечу:
– Не дрейфь, пацан, не обидим. Я тебе хоть и не кум, и не сват, но дурить тебя мне без мазы. Лучше своего человека в архивах держать, всегда может выплыть дельце какое-нибудь. Зуб даю – не кину, не разведу и мочить не буду… если не заложишь и резину тянуть не станешь.
Я приложил все силы к тому, чтобы мое лицо стало непроницаемым. Но совсем не был уверен, что из этого что-то получилось.
Послышалось какое-то треньканье, и я не сразу понял, что это звонит пейджер Угрюмого. А тот вытащил его из кармана, быстро глянул на экранчик, снова убрал и чуть нахмурился.
– Слушай, ты вот чего, в следующий раз не забивай стрелу в таких отстойных кабаках, выбери что-нибудь покруче. Знаешь что… а давай, как у тебя выгорит, в Сандуны пойдем? Ты как к баньке относишься?
Под солнечным сплетением как будто ледышка заворочалась. Я знал от корешей, что идти в баню с блатным – это все равно что играть в русскую рулетку. Можно выйти оттуда своим в доску, а можно, случись что – не тот жест, да хоть немного не тот взгляд – и не выйти вовсе. Но именно поэтому отказываться было никак нельзя. Слабаков размазывают. После своих недавних приключений я усвоил твердо: сколько от неприятностей ни бегай, они тебя все равно настигнут, и чем дольше ты бегаешь, тем хуже будет финал. Поэтому теперь я встречал все вызовы, как говорится, лицом к лицу, с поднятым забралом. Хотя зачастую и с трясущимися коленками. Но коленок твоих никто не видит, а вот лицо…
– Эх, – мечтательно протянул я, – года три уже в баньке не был, а в Сандунах так и вовсе никогда. Хоть и москвич коренной. Смешно даже. Но попасть бы не отказался.
– Тогда готовь веник и полотенце. – Угрюмый опять хлопнул меня по плечу. – Ну покедова, Грек, поплыл я.
– Счастливо, – пожелал я, размышляя, как доберусь домой. На улице уже сгустились сумерки, до дома не два шага, а главное, нет никакой уверенности, что никто не видел, как Угрюмый отдавал мне деньги.
Триста долларов по нынешним, отнюдь не простым временам – немалая сумма, убивают и за гораздо меньшее. Взять такси? Тоже бабка надвое сказала, как оно обернется, всякое рассказывают… Так что всю дорогу до дома я чуть не Джеймса Бонда изображал, выбирал самые людные улицы, самые освещенные тротуары, но и толчеи при этом старался избегать. И оглядываться тоже остерегался, хотя несколько раз, притормозив у какого-нибудь ларька, исподволь осматривался. Вроде чисто. Засечь преследование – если оно вообще было – я не сумел.
В общем, добрался без происшествий. Почти у самого подъезда огляделся еще раз. Впрочем, так делали многие, опасаясь, чтоб никто за ними не проскользнул, грабежи в подъездах стали печальной обыденностью. Но вокруг, к счастью, никого не наблюдалось. В смысле, никого подозрительного. Ну то есть почти никого…
На другой стороне улицы, довольно далеко от меня, зато прямо под фонарем стояла давешняя цыганка. Точно – она. Хотя одета по-другому. Теперь на ней был ярко-синий пушистый свитер, а пестроту юбок скрывала темнота. Я замер, не в силах сделать ни шагу….
Справа, на перекрестке, мигнул, переключаясь, светофор. Плюясь черным дымом и даже, кажется, переваливаясь с колеса на колесо, протащился замызганный автобус…
Я сморгнул. Цыганки у фонарного столба не было. Померещилось? Но я видел ее так ясно…
Уже не особо сторожась, я опрометью, прыгая через две ступеньки, кинулся к себе на этаж.
– За тобой что, черти гонятся? – приветствовал меня отец, когда я ворвался в нашу миниатюрную прихожую, на ходу сбрасывая куртку и новенькие, купленные с угрюмовского задатка кроссовки «Найк». Из прихожей я видел телевизор на кухонном подоконнике и самого папу, сидящего на угловом диванчике с чашкой чая. На экране дряхлого черно-белого телевизора размахивал крыльями беркут. Начиналась любимая отцовская передача.
– Программа «600 секунд» представляет пр-р-хр-р-хр, – закадровый голос сбился на хрип и шипение: Пятый канал у нас брал плохо. Влетев на кухню, я отвесил телевизору оплеуху, после чего из помех на экране выкристаллизовалось лицо Невзорова, которого мой отец величал не иначе как «Неврозов». Действительно, новости в его подборке и исполнении вполне годились на то, чтоб довести до невроза.
– На Сибирском химическом комбинате в Северске в Томской области произошел выброс радиоактивных веществ в атмосферу, – жизнерадостным тоном сообщил «Неврозов». – По сведениям нашего корреспондента, более двух с половиной тысяч человек могли подвергнуться облучению. Радиационная ситуация…
– Можешь поздравить меня с прибытком, – сообщил я отцу, вытаскивая из борсетки две светло-зеленые сотенные бумажки (третью я заначил на собственные неконтролируемые расходы).
– Тебе что, Заур столько заплатил? – удивился отец (он был немного в курсе моего бизнеса). – Сразу двести долларов? Что-то многовато…
Говорил он теперь, как покойный Брежнев, точно жевал что-то, но я научился разбирать его шамканье.
– Да нет, дождешься от него, как же, – вздохнул я. – Просто халтурка выгодная подвернулась.
– Не нравится мне это, – пробормотал отец, наливая мне чай, хотя я его об этом не просил.
Конечно, я его понимал. Отец был против моего бизнеса: хоть я и не делился с родителями никакими подробностями и уверял их, что у меня все ровно и безопасно, верила в это только мама, и то не очень. Отец же явно догадывался, насколько рискованно то, чем я занимаюсь, и ему это не нравилось. Хотя, можно подумать, мне самому это нравилось. Но что делать? Мы не выбираем время, в котором живем. А родители все никак не могли понять, что теперь нельзя, как совсем еще недавно, полагаться на государство. Что есть только один выход: трепыхаться и крутиться, а значит, рисковать. И лишь надеяться, что это не продлится вечно и со временем все станет как-то по-другому.
– Пап, ты же знаешь. – Я положил в чай неполную ложку сахара. Вообще-то я люблю послаще, две ложки, а лучше даже три, но уже привык экономить. Пусть талоны на дефицитные товары и отменили больше года назад, но с сахаром, как и со многими другими продуктами, все еще случались перебои. – Я занимаюсь бизнесом не от любви к приключениям, а потому что деваться некуда. Если я это брошу, мы помрем с голоду.
Он не ответил, и я тут же пожалел о своих словах. Говорить так было жестоко. Папа ведь не виноват в том, что его, еще не старого и, в общем, крепкого мужика разбил инсульт. Он, конечно, старался победить беспомощность и сейчас двигался гораздо лучше, чем два года назад. Но левая сторона слушалась все еще плоховато, и мне даже представить страшно было, какие мысли роятся в его голове, каково это – чувствовать себя обузой? Не виноват ведь он и в том, что все коммунистические идеалы, казавшиеся такими незыблемыми, осыпались красно-золотой трухой, как краска с гипсового памятника. За какие-то несколько лет рухнуло все, и большая часть страны вдруг оказалась у самого порога нищеты. Отцовская пенсия по инвалидности – это ж слезы. Как, впрочем, и моя официальная зарплата, и мамина. Да и выдавали ее как попало, я уж и забыл, когда это случалось вовремя. И отец тут уж точно ни при чем. Но… зря он меня упрекает. Не за что. Я делаю что могу. И нам, по правде говоря, еще повезло, что у меня хоть как-то получается…
– Посмотрите, – вещал из телевизора Невзоров. – Ведь этот подъезд как будто специально приготовлен для нападений. Честное слово, на его полуобрушенном козырьке надо светящуюся вывеску поставить: «Насиловать здесь».
