Чистильщик - Соловьев Дмитрий (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Произнеся столь длинную тираду, он умолк, переводя дыхание, пару раз жадно затянулся и продолжил, не выпуская сигарету из губ. Пару-тройку слов он произнес из-за этого неразборчиво, и я их не услышал.
– …помним их, как я уже сказал, чисто рассудочно, уподобляя своих исторических героев героям беллетристической литературы. Истории более нет – она погибла под руинами мифа, язычества, магии. Сама стала мифом, легендой.
Раньше, когда живы были Зевс и Аполлон, Овайнио и Шива, Си-Ванму и Один, время было сплошным и один герой наследовал другому, царство шло за царством. Герои и цари не умирали, они просто отходили в тень – во тьму, если хотите, – и продолжали там жить. Пусть непонятной, таинственной и сокрытой, но – жизнью. И история текла. История героев, царей, святых и богов. История одиночек.
– Но… – начал я, желая возразить так: «Но и сейчас историю вершат личности». И вовремя остановился, понимая всю абсурдность этого заявления. Но Прэстон словно услышал мою фразу.
– Чушь, милейший! Чушь и абсурд! Историю – если это ныне можно так называть – вершат более не личности. История стала уделом толпы, коллектива, если угодно. Раньше герой, вождь возносился над толпой силой личного мужества, заслуг. Безумия, наконец! Сейчас толпа создает себе кумира – обыденного, серого – под стать себе. Сама мифологизирует его. Отбери у такого псевдогероя его ореол легенды и несуществующих – или же непомерно раздутых – подвигов, кинь его в эту самую толпу. И что? Найдете вы его в этой серой массе? И не надейтесь. Он мгновенно обезличится, сольется с ней. Ибо он – плоть от плоти этой толпы. А попробуйте смешать с толпой хунну Атиллу или Александра – с толпой македонян. И вы увидите, что Атилла останется военным вождем хунну, а Александр – царем Македонии и прочая земли.
Прэстон уже перестал замечать меня. Он апеллировал к обширной аудитории, ко всему человечеству.
– История мертва. Так давайте же не тужиться и не писать ее. Давайте поразмыслим над тем, как нам жить далее в свете нынешней дырявой мифоистории. Разделение персонажей на реальных и вымышленных уже невозможно. И Эл-Би-Джей, и полковник Брэддок, и Джон Рэмбо, и Сахаров, и Мао, и Фидель, и сержант Стрэйнджер, и Толкиен, и Алеф, и Скотт Маклэй, и Горби – все они и нереальны, и реальны одновременно. Все они и история, и миф.
Мифоистория не есть история мифов, их зарождения, развития и исчезновения. Нет. Мифоистория – это история мира, мифологизированного до крайности и погруженного в перфорированное событийно-временное поле. Основной постулат такого мира следующий: «Нет мира, кроме этого мира, и история от мифов да очистится!» Глобальное самозамыкание в узких рамках своего жалкого мирка, тщетные попытки установить какую-то абсурдную «историческую истину», «историческую справедливость», попытки избавиться от мифов и – тем самым – создание сонмов новых, причем в геометрической прогрессии – вот удел такого мира, его истории.
Прэстон вдруг резко остановился, словно налетел на стену. С какой-то робкой и опасливой улыбкой – будто ребенок, который боится, что его станут высмеивать за слова или поступки, – поглядел на меня.
– Я безумен, не правда ли, мой друг? – спросил он. Я кивнул. – Ну да это ничего. Это всего лишь еще одна иллюстрация к моим тезисам о дискретности событийно-временного поля.
– В настоящий момент, лейтенант, меня больше интересует другое – откуда вы взялись, как попали в Город, точнее – в Старый Пригород, в этот парк?
– В этом тоже нет ничего удивительного. Просто активное расслоение событийно-временного массива и полное слияние полей реальности, псевдореальности и мифа, усилившееся в последнее время, позволяет встречаться личностям, ранее друг для друга абсолютно не существовавшим. Миры потеряли четкую гармонию и стройную структуру, расслоились в кисель, ибо история мертва…
Он продолжал еще что-то говорить, а я развернулся и пошел прочь по нетронутому еще свежему снегу боковой аллеи. Где-то вдали призрачно синело марево фонарей пригорода, общежитий, манило в тепло, но я уходил в снегопад и темноту старого заброшенного парка.
И вот я стою на платформе. Бездумно курю, смахивая снежинки со стекол очков рукавом. До первой электрички на Город еще два часа одна минута. Задул слабый ветер, и хлопья снега понеслись, закручиваясь в маленькие смерчи. Синеватое неоновое освещение придает окружающему пейзажу какой-то совершенно нереально-инфернальный вид. А может, наоборот, – чересчур реальный, ведь история мертва.
Сейчас я удивляюсь тому, насколько был нелюбопытен; тому, что не расспросил лейтенанта о его мире. Меня подмывает броситься в парк, обежать его, найти Прэстона, хотя я прекрасно понимаю, что это все ни к чему – его уже там нет.
Это все сейчас. А тогда, полчаса назад, мне все было ясно, вопросы были не нужны, как не нужен был и дальнейший разговор – история мертва. И только эти полчаса, это неспешное кружение крупных снежинок в синеватом свете фонарей спрессовали в монолит время и пространство. На сколько? Этого я не знал. Я знал лишь одно – история мертва. И мертворожденный ублюдок толпы – мифоистория – пожрет и меня, как уже пожрала многих.
Как сожрала разум бедного безумца, лейтенанта Прэстона, подарив ему дар предвидения…
Крысолов легко погладил волосы заснувшей под его мерный говор девушки и поднялся с дивана. Сел на подоконник и закурил. В голову лезли очень нехорошие мысли, но усилием воли он их прогнал. Неспешно поднималась заря.
Брат Самэ сидел на пятках. Справа и слева рядком сидели братья. Самэ их никогда ранее не видел, но чувствовал, как ощущают руку или ногу: когда здорова – не ощущаешь, а как заболит – вовсю. Так и брат Самэ ощущал остальных – словно больной зуб. Но Учитель Сегимидзу дал им задание. И не нужны тут были никому сомнения, а лишь повиновение. И брат Самэ не произнес тех слов, что рвались из его рта, мозолили язык. Наставник Торидэ поклонился, следом за ним припали лбами к татами и послушники, брат Самэ – в их числе.
