Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна (читаемые книги читать txt) 📗
Кровь была и на Сажине. Он как раз смывал ее в ванной, когда в его квартире заполошно затрезвонил звонок – соседка Надежда Иосифовна, напуганная до полусмерти, призывала Сажина на помощь.
Этого он и добивался – прийти на помощь. Спасти. Дом был этому свидетель. Только дом, эти старые стены могли подтвердить, что матери, будь она жива, не в чем было бы теперь упрекнуть своего старшего, единственного оставшегося в живых сына. Кроме…
Следователь спросил его: признает ли он себя виновным в убийстве гражданки Зотовой Клавдии Захаровны? Сажин ответил: нет. Так настаивал адвокат, убеждая, что и по третьему эпизоду у них против него вообще ничего нет, кроме каких-то виртуальных домыслов. Но… У тех двоих не было собственных лиц и имен. А у этой старухи-соседки…
Там, в ЖЭКе, все тоже произошло случайно. Он услышал, как Зотова сказала, что ЗНАЛА ЕГО МАТЬ. Сажина как громом ударило. Ему и в голову не приходило, что обо всем, что произошло с его семьей, может помнить и знать кто-то еще. Это было так давно… Никого из прежних соседей после ремонта в доме не осталось, не должно было остаться, ведь прошло столько лет…
И вот оказалось, что Зотова помнила – эта бедная, болтливая, суетливая старуха…
Сажин не забыл тот вечер, когда к нему приходил майор из розыска и спрашивал, спрашивал… Сажин не испугался его вопросов, нет. Просто ему вдруг стало ясно и понятно: конец всему этому, жизни в доме его детства может наступить очень быстро…
Зотова, сама того не подозревая, была смертельно опасна для него, опасна, как ядовитая змея, способная ужалить просто так, без причины…
Следователь спросил: признает ли он свою вину в ее смерти? Адвокат настаивал, чтобы он все отрицал. Но все дело было в том, что Сажин убил ее, эту старуху, в подъезде. Он это сделал, и это было совсем нетрудно. Зотова даже не сопротивлялась – что она могла противопоставить его силе? Он сделал это и… И не надо было лгать самому себе – он сделал это из страха. В этот раз он никого не спасал – только себя. А ведь он давал себе клятву, что это было только однажды и никогда не повторится. Так что никто уже не посмеет бросить ему в лицо, как некогда мать, – что же ты наделал? Как же ты мог? Трус…
Было без четверти четыре утра. В камере было тихо. Соседи (и тут опять соседи! – подумал Сажин) спали. Он поднялся. Он ни о чем не думал, все уже было совершенно неважно. Он давно уже смотрел на эти лампочки под потолком – эти негаснущие тусклые звезды под бетонным тюремным небом. Они были высоко, но до одной – над дверью в камеру Сажин все же дотянулся – снова рост выручил.
Лампочка была наглухо забрана прочной металлической сеткой. Но Сажин смял эту сетку в кулаке, сорвал, как срывают папиросную бумагу с елочной игрушки. Лампочка хрустнула в его ладони. Сажин выбрал самый крупный, самый острый осколок.
Было без десяти четыре, когда он вскрыл себе этим осколком вены. Никто из сокамерников не проснулся. Наверное, к счастью.
Сажин лег на нары, на серое, пропахшее чужим потом, табаком и тюрьмой одеяло. Он не ощущал никакой боли. Он старался лежать прямо, ровно, чтобы охрана, время от времени заглядывавшая в «глазок», ничего не заподозрила.
Он надеялся, что все это будет похоже на сон. Он читал об этом где-то, хотя и не верил.
Но на сон это не было похоже. Это было что-то совсем другое.
Вадим Кравченко позвонил сам. Катя была на работе – снова в родном кабинете пресс-центра в главке в Никитском переулке. Телефонный звонок был явно междугородний – длинный, требовательный, настырный.
«Драгоценный В.А.» выбросил белый флаг.
– Здравствуй, Катя, это я.
– Привет, – Катя говорила с мужем с ледяным олимпийским спокойствием, но… видел бы «драгоценный» сейчас ее лицо!
– Как дела?
– Ничего.
– Как успехи в труде на благо отечества?
– Нормально.
– Как у нас дома обстановочка?
– Там все хорошо, Вадим.
– А ты давно там была?
– Только вчера вернулась, – ответила Катя. – И сразу везде вытерла пыль.
Кравченко помолчал.
– Я рад, – буркнул он.
– Я тоже рада, – сказала Катя.
– Чему?
– Что я снова дома. Что все прошло.
– Больше ничего не хочешь сказать?
– О чем?
– Ну, спросить – отчего не звонил все эти дни, узнать причину?
– А ты сам причины не знаешь, солнце мое. Просто это характер.
– Какой характер?
– Твой. Дурацкий. Мужской.
– А еще что скажешь?
– Еще? Ты скоро вернешься? – Катя этого совсем не желала, но в голосе ее зазвучали любопытно-умоляющие нотки. Муж все-таки. Любимый муж.
– Уже, – сказал Кравченко.
– Что уже?
– Вот-вот регистрацию на самолет объявят. Если ПВО родное ракетку не пульнет, то прилунимся завтра в пять утра в Москве, в Шереметьеве-1.
– А где ты сейчас? – Катя даже растерялась от неожиданности. – Вадик, в каком ты городе?!
– Встречай рейс Хабаровск – Москва.
– А как же… Чугунов, ваша поездка?
– Знаешь что, Катя? – сказал Кравченко. – Если все же приедешь меня встречать, возьми такси. Не тащи с собой Серегу. Пусть себе сладко спит. У меня такое настроение, жена, что… третий абсолютно лишний. Даже дражайший дружок детства. Ну, а это… я давно спросить хотел… на работе-то у тебя как? Я серьезно. Обошлось, нет?
– Вроде да, – сказала Катя. – Обошлось.
Такси до Шереметьева кусалось. «Драгоценный» явно пытался жить не по средствам. Катя тут же перезвонила Мещерскому.
– Прилетает? – тот даже не удивился. – А я так и знал, что прилетит, не выдержит. Значит, говоришь, он мне в аэропорту не рад будет? Ну, змей… Ладно, запомним. А я-то за него тут распинался перед тобой. Мирил вас.
– Помирил, – усмехнулась Катя. – Сережечка, ты уж будь добр, ты меня туда отвези. Я его встречу. Вправлю ему мозги. А потом и ты подойдешь как ни в чем не бывало. Вроде бы ты там в Шереметьеве случайно, группу провожаешь. И отвезешь нас домой. Хорошо?
– Ничего себе! – воскликнул обиженный Мещерский.
– Ну, Сережечка, ну ради меня, пожалуйста, – лисой запела Катя. – Такси меня просто разорит. Да и вообще, я таксистов до смерти боюсь.
– Ничего ты не боишься, – сказал Мещерский. – Уж кто бы говорил. Ладно, во сколько мне за тобой заехать?
– Рано, – ответила Катя. – Бог знает во сколько. Только смотри не перепутай адрес.
– Ну, уж точно теперь не на Ленинградский проспект, – Мещерский с облегчением вздохнул. – С ним теперь покончено навсегда.
Но он ошибся. Было без малого четыре утра и они с Катей ехали по пустынному, заснеженному, залитому огнями Ленинградскому проспекту. В аэропорт не было другой дороги…
И дом стоял на прежнем месте, точно кирпичная скала, намертво вросшая в городской асфальт.
В этот предрассветный час все его окна были темны. Дом спал, закрыв усталые глаза. И вот он уже остался далеко позади. Словно растаял в белой мгле, расцвеченной огнями фонарей.
