Сдвиг по фазе - Пирсон Кит А. (читаемые книги читать txt, fb2) 📗
— Именно. Найдется пять минут?
— Разумеется. Заходите.
Констеблю приходится преодолевать полосу препятствий из коробок, но в конце концов мы благополучно достигаем кухни.
— Меня зовут Дэвид, Дэвид Нанн, — представляюсь я и предлагаю гостю стул. — А это моя жена, Лия.
— Констебль Шах.
— Не хотите чашечку чая или кофе? — предлагает Лия.
— Весьма признателен, но у меня мало времени.
Мы с женой усаживаемся за стол, и полицейский открывает блокнот.
— Ранее я разговаривал с вашим коллегой, — сообщаю я. — Есть какие-нибудь новости о жертве?
— Состояние у него тяжелое, но жить будет.
— Это наверняка была стычка конкурирующих банд?
— Почему вы так решили?
— Я работаю психотерапевтом в благотворительном учреждении «Здравый ум», и мне постоянно приходится иметь дело с жертвами уличной преступности — наркотики, банды, холодное оружие. Самая настоящая эпидемия.
— Понимаю. — Полицейский что-то корябает в блокноте и продолжает: — У нас, впрочем, есть некоторые сомнения, что данный случай связан с преступными группировками. Не заметил ли кто из вас чего-нибудь подозрительного, около пяти?
— Я был на работе.
— А я сидела здесь, — говорит Лия. — Как вы сами видите, отсюда сложно что-либо заметить.
— И ничего не слышали? Громких голосов?
— Боюсь, нет. Во время сортировки товара я обычно включаю радио.
Когда Лия нервничает, она принимается без умолку трещать, и несчастному констеблю Шаху приходится выслушивать перечень товаров, которыми моя жена занималась около пяти вечера. Я решаю прийти ему на выручку и при первой же возможности вмешиваюсь с вопросом:
— А почему вы считаете, что нападение не связано с бандами?
— Почерк другой. Мы обнаружили парня с приличным запасом колес в кармане. Потом, члены шаек почти всегда пускают в ход нож. Или пистолет. А этого юношу избили до бесчувствия, а не пырнули ножом и не застрелили. Наконец, данный случай отнюдь не единичный.
— Вот как?
— За последний месяц это уже пятое нападение подобного рода, и дело не ограничивается каким-то конкретным районом. Во всех случаях жертвы были избиты до полусмерти, однако при себе у них оставалась крупная сумма наличных или же партия наркотиков на продажу.
— Хм, странно.
— Даже если это хитрость, чтобы завести нас в тупик, отказ от применения оружия необычен.
— М-да, здорово, — вздыхаю я. — Как раз этого-то нам под боком и не хватало.
— Как бы то ни было, мистер Нанн, мы как раз готовимся выступить с новой инициативой по обузданию разгула уличной преступности, так что скоро на улицах станет больше патрульных.
— Это обнадеживает.
— А пока не стоит беспокоиться. Подобные серийные инциденты, как правило, заканчиваются столь же внезапно, как и начинаются.
Констебль Шах улыбается Лие.
— Если что-нибудь услышите, каким бы незначительным вам это ни показалось, прошу сообщить в участок.
Полицейский вручает нам визитку.
— Спасибо, что уделили время. Желаю приятного вечера.
С учетом услышанного, на приятный вечер рассчитывать уже не приходится. Я провожаю блюстителя порядка и возвращаюсь на кухню.
— Милая, ты в порядке?
Лия улыбается и кивает, как ни в чем не бывало. Полагаю, проживание в Лондоне с самого рождения неизбежно уменьшает восприимчивость, в то время как мне потребовалось несколько лет, прежде чем уровень моей паранойи снизился до терпимого. И все же осознание, что какого-то бедолагу избили до полусмерти буквально в пятидесяти метрах от нашего дома, не может не беспокоить. Впрочем, жене знать о моих тревогах ни к чему.
— Так ты что-то говорила про сладкое?
— Ах да! Садись.
Я послушно усаживаюсь за стол, и Лия возвращается к холодильнику и достает еще одну упаковку.
— Хлебный пудинг! — провозглашает она. — Твой любимый.
Надо будет как-нибудь выяснить, с чего это Лия взяла, будто я обожаю непропеченный очерствелый хлеб с изюмом, однако в данный момент не хочу показаться неблагодарным.
— Очень мило с твоей стороны. Спасибо.
Вновь идет в ход микроволновка, и вот мой любимый пудинг подан. Мне прекрасно известно, что местами он будет холодным как лед, а местами горячее поверхности солнца, и ложкой передвигаю его туда-сюда по тарелке.
— Я тут подумал, может, на следующие выходные стоит навестить моих родителей, раз уж мы не виделись на Рождество?
— Как скажешь.
Очевидное отсутствие энтузиазма.
— Ты как будто не горишь желанием.
— И ты меня винишь в этом? Да тебе следует работать в Оксфордширском бюро туризма!
— Что-что?
— Каждый раз, когда мы к ним ездим, ты начинаешь нудить, как замечательно за городом, какой свежий воздух и что почти нет машин!
— Правда? Даже не замечал.
— Правда, Дэвид, правда!
— Прости. Надо было сказать мне.
Лия с громким бряканьем бросает ложку на тарелку.
— Ты ответил мне, что я чересчур драматизирую!
— Вот как? Что-то непохоже на меня.
— То есть ты не сказал… Но странно посмотрел на меня!
— Знаешь, в следующий раз сфотографируй меня. Чтобы я больше не делал такое выражение лица.
— Это сарказм, что ли?
— Если только самую малость.
Она отпихивает от себя тарелку.
— Я иду спать. И я хочу побыть одна!
— Но…
— Нет, Дэвид. Даже не думай!
И Лия вылетает из кухни, напоследок хлопнув дверью.
— С Новым годом, Дэвид, — бурчу я себе под нос.
6
Вчерашний вечер закончился признанием жены — признанием, которого я дожидался так долго.
Через час после ужина я пришел в спальню мириться и застал ее в слезах. У нас начался разговор, и она призналась, что нежелание навещать моих родителей связано вовсе не с моей любовью к сельской местности, а с ее прошлым.
Росла Лия в обстановке, весьма далекой от счастливой. Когда ей было только пять, отец бросил семью, и мать вступила на долгую и мучительную стезю алкоголизма. На каком-то этапе вмешались социальные службы, и следующие шесть лет девочку перебрасывали из одной приемной семьи в другую. В конце концов Лие разрешили снова жить с матерью, однако спустя всего полгода после воссоединения ее родительница спрыгнула с четырнадцатого яруса многоэтажной парковки.
В итоге контраст между детством жены и моим собственным порождает нешуточную проблему: она не переносит напоминаний о том, чего у нее никогда не было.
Я ставлю чашку чая на прикроватную тумбочку.
— Спасибо, — хрипит только что проснувшаяся Лия.
— Как ты себя чувствуешь?
— Гораздо лучше. Еще раз прости за истерику.
— Не надо извиняться. Все уже забыто.
Я целую ее на прощание и отправляюсь на работу.
В пути мои мысли заняты вчерашним разговором с женой. Столько слов посвящено обсуждению прошлого — и снова ни одного о будущем. Сколько еще я выдержу бег в этом беличьем колесе? Мне тридцать три, и большинство моих университетских друзей уже устроились в жизни и распланировали будущее. А со мной что будет через три, пять или десять лет? И мысль о прогулках по тому же самому маршруту в тот же самый кабинет и выслушивании тех же самых горестей отнюдь не вызывает у меня восторга.
Если по правде, она вызывает у меня ужас.
Во время моего последнего визита к родителям мы с отцом долго обсуждали мою ситуацию. Хоть человек он и участливый, но выкладывать горькую правду не стесняется и порой проделывает это весьма бесцеремонно. Очевидно, такая манера сформировалась у него еще на работе. Руководство социальными службами подразумевает компромисс между нуждами населения и ограниченным бюджетом. В некоторых случаях, не сомневаюсь, отцу приходилось говорить нет, в то время как его совесть требовала противоположного.
Другая проблема заключается в том, что он не воспринимает меня ни как тридцатитрехлетнего мужчину, ни как профессионального психотерапевта. Для него я только сын. Сын, у которого несчастная жизнь, но который не желает что-либо менять в ней из страха огорчить жену. Как отцу представляется, мне всего лишь надо поставить Лию перед фактом нашего переезда из Лондона, совершенно не считаясь с ее мнением. Он отнюдь не дремучая деревенщина, однако остается истинным представителем своего поколения. Поколения, для которого мужчины есть мужчины, а женщины делают что им велено. Мне и в голову не приходит обвинять отца в сексизме, но кое-какие его взгляды все же чересчур упрощенные.
