Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Ее?.. Сам подумай: разве узнал бы старшина, что я без пилотки? Узнал бы, если она у меня на голове?
— Одуванчиков стоит у шлагбаума, хотя ему положено спать два часа! Я занимаюсь самой настоящей ерундой!.. И все по твоей милости! Поймешь ли ты наконец, Кощеев?!
— Уже понимаю. Не веришь? Чтоб мне провалиться. Чтоб не увидеть мать родную. — Он щелкнул ногтем по зубу, провел большим пальцем по горлу. — Гад буду.
— Нет, Кощеев… Ты чудовище, непрошибаемое… Такие, как ты, отравляют жизнь! Ты не имеешь права…
— Хватит, студент. Не то горло простудишь. Вот сяду сейчас тут и не тронусь с места. Никуда с тобой не пойду! А старшине скажу: студент угрожал оружием, чтоб не искать головной убор. Скажу: несознательный лентяй этот Посудин, отравляет жизнь всем людям. А так как старшина и без меня знает, что ты отравитель нашей светлой жизни, то загремишь ты, студент, на губу со всеми твоими знаниями. Будешь лекции читать китайским клопам и тараканам…
Тем временем они спустились в низину. Кощеев преобразился, замолк, шаг его стал напряженным. Посудин хотел выразить неудовольствие тем, что зашли далеко, но Кощеев яростно прошипел:
— Ша! Ни звука!
Посудин понял, что Кощеев притащил его сюда с какой-то целью. Он сел на комель ивы, подумал, не закурить ли. Но Кощеев стоял, чутко прислушиваясь, и его тревога передалась Посудину. Кощеев полез вверх по заросшему кустарником обрыву, производя поразительно мало шума: под его руками и ногами почти не трещали ветки.
Посудину вдруг показалось, что на него кто-то смотрит. «Какой вздор! — подумал он с внутренней дрожью. — Как будто взгляд можно почувствовать… взять в руки, взвесить…» Тем не менее он начал поспешно шарить глазами в кустах и среди камней, пришептывая: «Отвесьте мне килограмм взгляда… Уберите с моего плеча ваш липкий и недостаточно тяжелый взгляд…» Возле охряного откоса наткнулся на лежащего пса. В этой кудлатой грязной шкуре, брошенной наземь, были живыми только глаза, злобные, бешеные глаза дикого зверя. Пес был некрупный и непородистый, явная дворняжка. Он беззвучно скалил желтые клыки, и уши его были намертво прижаты к затылку.
Кощеев оглянулся и, увидев пса, сразу же вернулся.
— Ага, друг человека, — произнес он в полный голос.
Шерсть на загривке пса поднялась дыбом.
Вот он, людоед, личный враг Кешки Кощеева, зверь до мозга костей, потерявший всякие связи с человеком… Всякие ли? Кощеев ткнул трухлявой веткой в бок собаки, облепленный репьем и колючками.
— Перебит хребет. Однако, неужели это я ее так шарахнул? А черт с ней. Потом пристукнем. Пойдем, студент. Там есть кое-что поинтересней.
Они взобрались но обрыву на водораздел.
— Ты ее убьешь? — спросил, задыхаясь, Посудин.
— Нет, я возьму ее на колени и буду чесать за ухом. Да присядь, каланча.
Они сидели на корточках за грудой камней и вывернутого из недр сопки военного мусора. Перед ними раскинулась знакомая панорама. Кощеев немного удивился, что нет восстановленных тугих заграждений из колючей проволоки, которые он кромсал ночью своими ботинками. Может, в темноте на другую сопку забрел? Да нет же, от собак удирал знакомым маршрутом, поэтому и удрал…
В общем-то, колючей проволоки хватало. Ее огромные спутанные клубы, полузасыпанные щебнем, сохнущим дерном, мусором, ловили ржавыми шипами ветер и шепелявили, посвистывали, завывали, будто это были немощные голоса тех, кто навеки остался в этой сопке.
Кощеев и Посудин спрыгнули в траншею с обвалившимися стенками, дошли по раскисшему дну ее до остатков НП — наблюдательного пункта — с торчащими во все стороны бревнами перекрытий. Отсюда отлично просматривался не только склон сопки, но и обширное болото у подножия со множеством пеньков разной высоты. Когда-то здесь был густой лес… Через болото протянулась насыпная дорога, пропадая за скалистым левым флангом бывших позиций. Серый, лишенный солнца день высвечивал каждую подробность рельефа с одинаковой резкостью, что в двух метрах, что в двух километрах.
Над болотом, сопротивляясь ветру, ходила кругами хищная птица. Пахло ружейным маслом.
— Что-то собачек не видать, — пробормотал Кощеев и вылез из траншеи. — Ты здесь поищи, а я там… Может, занесло головной убор на верхотуру.
Кощеев ушел довольно далеко от траншеи, когда наткнулся на разгромленную батарею японских орудий среднего калибра. Артпозиции вместе с техникой были засыпаны мусором и пластами маскировочного дерна. Земля вокруг пропиталась бурой маслянистой жидкостью. На каждом шагу торчали поржавевшие стволы, станины, тележные колеса, корзины, ящики, обрывки циновок, куски проволоки и вощеной бумаги.
«Интересно, сначала проволоку кто-то натянул, потом убрал. Разгрызи, Кеша, этот орешек, может, сразу человеком станешь».
Поднявшись к скалам, осмотрел развалины двух дотов. Трупы здесь были убраны или растащены псами, бетонные плиты густо разукрашены птичьим пометом. Кое-где в выщербинах Кощеев обнаружил засохшие крошки хлеба и зерна чумизы.
Он увидел, что Посудин подает какие-то знаки, и побежал к нему. Нога провалилась между спиц тележного колеса — такими колесами были снабжены японские орудия, — и он упал. Лежа, разглядел хорошо замаскированную амбразуру, невидимую с высоты человеческого роста. Куча земли, а у ее основания — эта амбразура с вывороченным из нутра механизмом заслонки и искореженной амбразурной рамкой.
Он подполз к амбразуре на коленях. Из черной дыры несло теплом. Тепло истекало почти зримо, и вместе с ним — тревожные запахи.
Подбежал Посудин, шумно дыша. Увидев амбразуру, проглотил сорвавшиеся было с уст слова. Но его беспокоила больше не амбразура, он показал рукой на груду камней, за которыми только что укрывались, Кощеев увидел пять-шесть разношерстных грязных собак. Ветер шевелил их шерсть, пробивая в ней светлые воронки.
Кощеев погрозил им кулаком. Потом вытащил из нагрудного кармана гимнастерки коробок спичек и тощую стопку газетной бумаги, нарезанной для курева. Истратив драгоценную спичку, поджег бумагу и заглянул в амбразуру: груда разбитого железа в окалине и саже, бетонный пол, усеянный щебнем и стреляными гильзами, стальная дверь. На штыре, торчащем из стены, — помятая японская каска…
Бумага догорела до пальцев. Кощеев едва не взвыл от боли.
— Что там? — шепотом спросил Посудин.
— Огнеметом, наверное, прополоскали. Или бензинчиком выкуривали славяне. Пусто. Но есть какая-то дверь. — Он с силой втянул в себя воздух. — Чуешь? Вроде казармой несет?
— Ты туда не полезешь, — решительно заявил Погудим. — Теперь не война. Теперь запрещено… Сам знаешь. То мина-ловушка… В таких-то вот дырах. То еда отравленная…
— Любишь ты поговорить, студент. Отомкни-ка штык, говорю. Полезет собачня, без штыка справишься. А может, и не полезет.
— Глупый, бессмысленный риск! — Посудин повысил голос. — Ты, наверное, думаешь, что геройский поступок совершишь? Ты сильно заблуждаешься, Иннокентий.
— И без штыка полезу, — угрожающе произнес Кощеев. — Потом всю жизнь будешь маяться и таскать на мою могилку цветочки. — Он опять заглянул в дыру. — Тьма египетская!
— Ничего ты не понял в жизни, Иннокентий, в ее законах не пытаешься разобраться… Не героизм это, а сумасбродство.
Кощеев собирал вокруг себя все, что могло гореть, сооружая факел.
— Пусть сумасбродство. Это мое личное дело.
— Вот именно! — воскликнул Посудин, и Кощеев закрыл ему рот грязной ладонью. — Пусти… Вот именно, твое личное дело! Никогда в истории человечества выдающийся поступок, совершенный сугубо в личных целях, не получал статус героического поступка. Запомни и впредь. Мореходы, ученые, воины, землепроходцы… совершали героические деяния по заказу государства. А ты прешь на рожон явно в личных, эгоистических интересах, вопреки запрету старшины Барабанова…
— Теоретик! — бросил презрительно Кощеев и полез в амбразуру.
С хрипом и стоном продавил свое тело в узкую дыру. Из темноты вынырнула его рука. Посудин вложил в нее факел.
