Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант) - Давыдов Павел (читать книги полные TXT) 📗
Мне захотелось броситься Холмсу на шею, расцеловать его и запеть что-нибудь веселое.
– …и в другой раз отправиться за пузырьками…
По лицу Холмса было видно, что внутри у него идет яростная борьба рассудка и страсти коллекционера.
– А если они пропадут – я никогда себе этого не прощу. Вам, впрочем, тоже. Призрак! Ха-ха. Видали мы таких призраков! В сущности, мне их даже жаль. Подумать только! Прожить долгую, нудную жизнь, помереть и получать за это право появляться только по ночам, после двенадцати, когда все нормальные люди уже спят! – Холмс автоматически посмотрел на часы и радостно присвистнул.
– Уотсон! Да у нас же уйма времени! До двенадцати мы успеем десять раз съездить за пузырьками и вернуться обратно!.. Одевайтесь, да побыстрее. Я побежал ловить кэб.
Одевшись, я уселся на ящик с обувью и стал дожидаться Холмса. Настроение у меня было неважное, душу бередили мрачные предчувствия. Замок Блэквудов представлялся мне теперь чем-то наподобие Голгофы, на которую мы добровольно решили взойти. С огромным удовольствием я бы отменил нашу поездку, но…
И тут мне в голову пришла спасительная мысль. Я вспомнил, как Блэквуд младший говорил, что крест, выбитый на подошве, – прекрасная защита от привидений. Разыскать молоток и с десяток обойных гвоздей было для меня делом одной минуты. Вытащив из ящика сапоги, я стал лихорадочно, попадая больше по пальцам, нежели по шляпкам гвоздей, выбивать на подошве крест. Справившись с одним сапогом, я схватил другой, но в этот момент услышал на лестнице шаги Холмса. Мне не хотелось, чтобы великий сыщик увидел, чем я занимаюсь, поэтому быстренько спрятал молоток, а сам задумчиво уставился в стену.
– Уотсон! Что вы сидите? Кэб уже ждет у подъезда! О! Вы приготовили мне сапоги! Не ожидал! Спасибо, спасибо! – приговаривал Холмс, влезая в мои сапоги. – Вы правы: на улице сыровато! Сидят, как влитые! – Холмс затопал вниз по лестнице.
Заверения Холмса, что до места мы доберемся быстро, оказались безосновательными. К замку мы прибыли только к десяти. Еще полчаса Холмс потратил на то, чтобы выторговать у кэбмена лишний пенс. Это ему не удалось.
– Возмутительно! – бесновался Холмс, когда мы шли по покрытой гравием дорожке, ведущей к замку. – Это настоящий грабеж! Это переходит все границы!..
Я молчал. Последний фонарь остался далеко позади и с каждым шагом становилось все темнее. Я чувствовал, что мною снова овладевает страх. За каждым кустом мерещились вурдалаки и оборотни. Впереди вставала темная громада замка.
– Нет, он думает, что ему все дозволено! Ничего! Он у меня попляшет! Уотсон, зажгите, пожалуйста, спичку.
Мы остановились у самого подъезда, и Холмс, злорадно усмехнувшись, вынул из кармана свою записную книжечку. Я чиркнул спичкой, и великий сыщик, напрягая зрение, записал номер кэба сразу же после списка из ста одиннадцати человек, подозреваемых в похищении денег, и засмеялся. Смех Холмса гулко разнесся по всем парку, отразился от каменной махины замка и, исказившись до неузнаваемости, заставил меня вздрогнуть.
– Ради Бога, тише, – взмолился я, – люди же спят!
– Какие люди? Ха-ха! Все еще утром покинули замок! Тут меня осенило:
– Хм… – я несколько раз демонстративно дернул _ двери, которые, как я и ожидал, были крепко заперты. – А как же мы проникнем внутрь?
– Молча! – сострил Холмс и расхохотался еще громче. – Я все обдумал заранее. Видите! – И он показал пальцем куда-то в ночное небо.
– Не вижу, – отрезал я, глядя прямо перед собой и раздумывая, что же Холмс имеет в виду.
– Ничего, старина, – утешил меня Холмс, – я тоже ее не вижу. Но я точно знаю – она на крыше. Печная труба – через нее мы легко попадем в замок. Только сначала надо влезть на крышу. Ну, смелее, Уотсон!
Великий сыщик пропустил меня вперед, мотивируя это тем, что поймает меня в случае падения. Надо отметить, что ловить меня не пришлось. Цепляясь за излишества старинной архитектуры, за головы амуров, за бороды атлантов, я фут за футом продвигался вверх, уповая на свои мускулы и стараясь не смотреть вниз. Каким-то чудом я все-таки оказался на крыше и тяжело дыша, оперся на гипсовую химеру, нависавшую над парком, чтобы хоть немного отдохнуть и привести в порядок бешено бьющееся сердце.
Холмсу повезло меньше. Судя по доносившимся до меня звукам, раза три он срывался, причем последний раз уже с крыши, зацепив при этом горсть черепицы. Наконец, его темная фигура приблизилась ко мне и, балансируя на краю, крыши, вцепилась в химеру с другой стороны.
Хрупкой статуе, по-видимому, не предназначалась роль несущей опоры. Я почувствовал, что черепица уходит из-под моих ног, и мы втроем – я, Холмс и химера – медленно и неотвратимо кренимся к далекой земле…
Нечеловеческим усилием, изогнувшись, как паяц, я удержался на крыше, оттолкнувшись вовремя от химеры, которая с оглушительным треском отломилась от основания и тяжело рухнула вниз вместе с так и не отпустившим ее Холмсом. Раздался глухой удар, звон разбитого стекла и приглушенное проклятие. Наступила тягостная тишина, которая вскоре вновь была нарушена – тяжело дыша, Холмс в очередной раз лез по стене…
Потом мы долго сидели около трубы, вдыхая свежий ночной воздух.
– Я напишу новый верлибр, – внезапно сказал Холмс. – И назову его – «Химере – химерья смерть». – Он победоносно посмотрел на то место, где еще недавно торчала зубастая тварь. – Ловко мы ее! – Мой друг ободряюще хлопнул меня по плечу. – Э, да мы засиделись! Вставайте Уотсон, – Холмс влез на трубу. – Пузырьки ждут нас! – воскликнул он и бесшумно провалился вниз. Я последовал его примеру.
После нашего появления в замке, труба, без сомнения, стала гораздо чище. Луч потайного фонаря Холмса высветил галерею портретов, заканчивавшуюся зеркалом с двумя черными как уголь лицами – моим и Холмса.
Идти по безмолвным этажам, скрипящим древними половицами галереям и опустевшим залам было не очень-то приятно. Бледный луч фонаря, выхватывающий только небольшой участок пола под ногами, делал окружающую темноту еще более глубокой. К тому же, мне постоянно казалось, что по нашим следам кто-то крадется. Время от времени я вспоминал, что крестом подбит сапог Холмса, а не мой, от этого мне становилось еще тоскливее. Мрачные мысли, а также самая зловещая обстановка замка привели меня в такое смятение, что я совершенно потерял способность рассуждать и механически следовал за Холмсом, рвущимся к своим вожделенным пузырькам.
В кабинете все было по-прежнему – и разбросанные ящики и кипа разлетевшихся по всей комнате, бумаг и кресло, которое моментально отшвырнул в сторону Холмс, кинувшийся к столику с пузырьками.
– О Боже! Неужели это все мое? – бормотал Холмс, набивая ими карманы, цилиндр и перчатки. Я смотрел на Холмса, с нетерпением ожидая того момента, когда последний пузырек окажется у него, и мы, наконец, сможем покинуть замок.
Через несколько минут мы с нашей драгоценной ношей пустились в обратный путь. Взошла луна. Ее свет ложился на пол галереи четкими прямоугольниками узких, как бойницы, окон.
Как только мы вступили в галерею, часы на башне замка начали бить полночь. Мерные удары колокола раздавались прямо над нашими головами, возвещая наступление того часа, когда, по преданиям, разверзаются могилы и неприкаянные души выходят на свободу.
– Полночь… – как-то зловеще сказал Холмс, и пузырьки у него за пазухой зазвенели.
По галерее пронесся легкий ветерок. Где-то внизу хлопнула дверь. Я застыл.
– Тише, Холмс! – прошептал я. – Тише! Там, кажется, кто-то есть.
Холмс замер. Стало так тихо, что удары собственного сердца оглушили меня. Я в очередной раз в душе проклял Холмса и его дурацкую затею с пузырьками.
– Уотсон, – еле слышно прошептал Холмс, – вы…
Протяжный, тупым ножом резанувший по нашим натянутым нервам скрип в клочья разорвал тишину древнего замка. Казалось, этот скрип заполнил собой все – коридоры, комнаты, залы, галереи – каждый уголок замка Блэквудов, от подземелий до шпиля старой башни. У меня подкосились ноги, и я, бессильно цепляясь руками за стену, сполз на пол.
