Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
КОТ БОЙКО: ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ
Мы спускались с Мариной в лифте, я обнимал ее одной рукой, а другой держал завернутый в лист обоев карабин. И жалел, горевал и сетовал, что не идет эта долбаная кабинка, этот дребезжащий вертикальный транспорт к самому центру земли.
О, какой это был бы кайф! Мы бы медленно и блаженно ползли через земляную кору, прорезая постепенно все эти девоны, кембрийские и прочие слои, постепенно опоясывались, как золотым кушаком, оливиновым поясом, пока не нырнули бы в кипящий океан магмы, и в самом центре бушующего багрово-алого пламени, у сердца земли, я бы сказал ей: "Мы прошли только полпути, поехали дальше… "
А она бы спросила: «Куда дальше, зачем?»
А я бы ответил: "Не нужен нам этот адский огонь, я люблю тебя жарче и дольше, моя единственная звезда… Мы поедем к свету, к голубому океану, поднимемся на другом краю земли… выйдем где-нибудь в Австралии… "
Но ничего не сказал, а только крепко обнимал ее и судорожно вздыхал. Она пришла все-таки! Она пришла!
— Не бойся, Кот, — сказала Марина. — Они не имеют права стрелять, пока я с тобой. У службы безопасности это записано в их регламенте. Они все знают меня в лицо…
Я засмеялся:
— Не боюсь я, любимая! Когда я обнимаю тебя, меня можно напугать только угрозой кастрации…
— Ты, Кот, душевнобольной!
— Я, наоборот, исключительно душевноздоровый. Хочу учинить соревнование по душеперетягаванию, этакий соулрестлинг… Буду чемпионом…
— Хвастун ты, а не чемпион! — усмехнулась Марина. — Душевноздоровые ходят по улицам с портфелями и авоськами, а не с ружьями бегают…
Господи, как любил я сейчас ее косую челку, разноцветные шальные глаза, серебряные горошинки картавого "р"! Она говорила «рлужьями»!
В подъезде я остановил ее, посмотрел через стекло на улицу. Людей было немного, у дверей припаркован красный спортивный «мерседес». Чуть поодаль торчал на своем рыжем танке Карабас.
— Я вывезу тебя отсюда на моей машине, — сказала Марина и показала на алый «хэтчбэк». — А где будет удобнее, ты пересядешь к другу.
— Нет, любимая, давай свалим отсюда на чем-нибудь менее приметном. Твою машину заберешь опосля…
Я взял ее за руку, и мы побежали через дорогу к «роверу», из которого грузно лез нам навстречу Карабас.
Мы бежали вприпрыжку, легко и радостно, будто не по серому, искапанному масляными каплями асфальту, а по батуту, пружинистому, прозрачному, связанному из утренних облаков, и качался он на концах радуги во весь небосвод, и подсвистывал нам весело попутный ветерок, пахнущий тополиным медом и вянущей травой, и судьба ласково шелестела, нашептывала — вот ты и счастлив, дуралей… лети над жизнью, над бедой… лети к радости…
И Карабас, приветственно машущий нам, был, наверное, счастлив, смеялся или гримасничал, зачем-то нырнул в машину и появился снова с ружьем «мосберг» в руках, и орал он сейчас отчетливо:
— Ложись!…
Еще не обернувшись, резко толкнул в сторону Марину и в плавном развороте скинул с карабина лист обоев, пришел в боевую стойку на колено и увидел едущих на нас — во всю ширину проезда — два джипа. И торчащие из окон автоматные стволы. Резкий, рвущий уши треск и короткие дымки у пламегасителей.
Грохот выстрела за спиной из карабасовской пушки и его крик:
— Я вам, суки рваные, еще скажу предпоследнее прости!…
Но я уже взял левый джип — со стороны Марины — в прицельный створ…
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: БИТВА
Однажды приходит день, в который прошедшее утро кажется незапамятным прошлым, а предстоящий вечер — недостоверным и очень далеким будущим.
Я бился. Большой лесной пожар не собьешь огнетушителем. Только встречным огнем.
Старый трусливый Палей сказал бы, что это я сам вызвал сход финансовых лавин. Глупость! Просто я первым правильно оценил масштаб распада этого карточного домика, который считался финансово-экономическим пространством великой державы. И своевременно вынул из этой сплошь крапленой колоды свои карты. Настоящие, заметьте, а не фальшивые!
Честно говоря, моя ошибка в том, что я не рассчитал, как все сгнило глубоко, не мог представить, что кризис может стать крахом.
Я много заработал.
Я много сейчас потеряю.
Может быть, больше, чем приобрел.
Но я выстою.
Я ввязался в свалку первым, и теперь меня не затоптать.
Утратив многое, я останусь на рынке.
Большинство исчезнет, они будут разрушены дотла.
Мир узнает их страшную и смешную тайну — они не олигархи, они еще не магнаты, они и не были могулами, они только казались тайкунами.
Они — как все в нашей жизни — попса. Зажиточная финансовая попса.
Оказалось, что в нашем доме от великого Билла Гейтса до смешного Мавроди один шаг.
Олигархами, денежными столпами мира еще надо становиться — долгие годы.
Я стану. У меня нет другого пути.
А пока я сражался — говорил по телефону, уговаривал, грозил, договаривался, рассылал по электронной почте срочные указания, обещал, посылал к черту, выдавал гарантии, отзывал обязательства, перегонял деньги, останавливал зарплаты, консервировал предприятия, замораживал кассовую наличность, стопорил платежи и диктовал директивы руководителям подразделений холдинга на территориях и в наших представительствах за рубежом.
Потом в этом хаосе, испуганной суете и сумасшедшем мельтешений возникла пауза, лакуна тишины, дырка во времени, клочок неподвижности. В бизнесе, как в теннисе, для продолжения игры мяч должен вернуться из-за сетки.
Очень захотелось есть — я только сейчас сообразил, что ничего не ел больше суток. Вызвал секретаршу:
— Надя, очень хочется щи из крапивы. Может наш шеф сделать?
— Бог с вами, Александр Игнатьич! Какая же крапива на щи в августе? Это в конце мая, в начале июня хорошо. А сейчас она как бурьян…
— Ладно, обойдусь…
— Александр Игнатьич, завтра к нам вылетает Лазаренко из Аргентины. Там сейчас весна — хотите, позвоню и скажу, чтобы свежей крапивы привез? Он с удовольствием! Вот только не знаю — а растет крапива в Аргентине?
— Крапива, Надя, растет везде. Лазаренко не звони, забудь. Скажи, чтобы мне сделали большой сандвич — отварное мясо на черном хлебе. С острой горчицей. И бокал пива. «Грольш»…
Она ушла. Загнанно сидел я за своим столом, бездумно смотрел в синеватую прорубь поляризованного стекла, хотелось есть, спать, не быть здесь — испариться.
Прикрыл глаза на миг — просто мигнул, услышал звон металла и ощутил острый запах конского пота. Царь Александр спешивался со своего Буцефала тяжело, неуклюже, будто был он ранен или болен. Я не видел его три года, а выглядел он так, будто прошла жизнь. Слуги бережно поддерживали его — чтобы не показать, как он слаб, и не дать ему качнуться или упасть пред лицом поверженных. Я пошел ему навстречу с поклоном.
— Приветствую тебя, великий государь македонян, властитель мира, могучий царь Искендер…
Он обнял меня за плечи, и я ощутил, что он весь горит.
— Я рад тебя видеть, Мидас, брат моей царственности, мудрый и богатый владетель Фригии…
Он трудно, с кряхтением и стоном усаживался на походное сиденье из шкуры льва. А вокруг меня стояли мои верные псы, тихо рычали — их тревожил и возбуждал не выветрившийся запах льва.
— Моя мудрость, великий царь, короче жизни ночной бабочки. И богатство наше мнится нам как сон. Проснулся — и черепки кажутся золотом…
— Не прибедняйся, Мидас, — я не пришел разорять твою землю, и дань мне твоя не нужна. Я властвую над половиной мира, и всадник за год не объедет границы моих владений… — Он говорил с хриплым придыханием. Сейчас ему должно быть тридцать три года. Древний, изможденный старик. Желтые редкие пряди на бугристой в шрамах голове, ужасные язвы на лице.
— Что привело тебя к нам, царственный стратег? — спросил я, глядя в землю.
Мне было боязно-больно смотреть на него.
