Ночные бульвары - Райнов Богомил Николаев (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Очень поэтично.
— …другую улицу-улей у Рынка с муравейником из склоненных спин носильщиков и зияющих дырами лавок, набитых мясом; картину «Пригород»: одна лишь длинная серая улица со слепыми задымленными стенами и с маленькой, спешащей куда-то фигуркой вдалеке под низко нависшим сажистым небом; толкучку с толпой бедняков-покупателей. И еще другие такие пейзажи, которые я уже забыл и которые любил, и в которых, мне кажется, я сумел уловить нечто, что, может быть, не постиг, но уже был на пути к постижению, и которые никто не воспринимал как пейзажи и не хотел купить.
— Это меня не удивляет. Я тоже наверняка бы не купила такое.
— Но все это было подмечено, было верно. Это были просто куски жизни.
— Допускаю. Но зачем тебе такие куски? Что ты с ними будешь делать? Страшного и печального в самой жизни предостаточно, чтобы мне его еще на картине преподносить было нужно. Это все равно, что бередить рану, которая и без того кровоточит.
— Ты не понимаешь.
— Я и не претендую. Говорю лишь, чтó мне нравится, а чтó — нет.
— То, что тебе нравится, я уже слышал. Пальмы и море. Но слушай, Марианна, все это, — то, что я хотел запечатлеть в моих полотнах, — это были не только те куски, которых, как ты говоришь, и без того предостаточно в самой жизни, это были и куски от моего сердца или как сказать…
— Хватит. Ты мне надоел. Пойдем на Рынок — к твоим сюжетам и к супу.
— Mарианна, Mарианна, — продекламировал Робер, помогая ей слезть с парапета. — Где ты, былая Mарианна, у которой, кроме супа, были и другие интересы?
— Гусыня глупая — вот кто была та Mарианна. Человек много разговаривает только, когда мало знает. А она, кроме книжек, ничего не знала.
— О, она была не столь наивна, как тебе хочется ее представить… И не так глупа. Она просто многим интересовалась и о многом спорила, и думала не только о супе.
Они пересекли бульвар и зашагали по Рю-дё-Пон-Нёв.
— Тебе не кажется, что ты меня обижаешь, непрерывно тыча мне под нос ту Марианну? Или ты это сознательно делаешь, чтобы меня унизить?
— В таком случае, наверняка, я хочу унизить и самого себя, раз говорю не о Робере-отрепье, а о том прежнем, который имел мужество что-то искать.
— С собой можешь поступать, как хочешь. Но что касается меня, прекрати раздражать меня той Mарианной. И позволь тебе сказать, что ты идеализируешь ее немного — ту Марианну. Она была совсем не тем, что ты видел своим взглядом влюбленного дурака.
— Не клевещи на нее.
— Нет, ну ты что себе воображаешь? Что ты знаешь о ней больше, чем я? Это уж…
— Ничего я себе не воображаю — знаю. Знаю, что ты ее презираешь или даже ненавидишь, потому что она — нечто другое, а не то, чем ты стала сейчас.
— Ой ли? А ты не думал о том, почему Марианна предпочла не тебя, а Филиппа? Потому что Филипп был красивее или умнее? Или просто, потому что Филипп был богат, а ты беден? Оставь ты эту Марианну, я ее лучше тебя знаю.
— Не лги! Ты была влюблена в Филиппа…
— Это ты так думаешь. Филипп для меня был не чем иным, как определенным способом проводить свободное время. Приятным способом — ничего более. Филипп знал, как заниматься любовью, в то время как ты пальцем до меня боялся дотронуться. Филипп умел шутить, а ты только рассуждал да занимал меня своим Ван Гогом. Филипп хорошо танцевал и имел деньги на красивые заведения, а я была бедной девочкой и красивые заведения раньше видала лишь сквозь витрину и, сказать по правде, они привлекали меня больше твоих прогулок вдоль шоссе, от которых у меня ноги начинали болеть. Ох, ноги мои! Не надо было про это заговаривать… Ты, похоже, никогда не мог предложить женщине иного развлечения, кроме прогулок пешком — что тогда… что сейчас…
— Я не виноват, что отец у меня был железнодорожником, а не виноторговцем.
— Я — тем более. И перестань говорить про свою Марианну.
Чем дальше шли они по узкой улице, тем на ней становилось многолюднее и шумнее. Словно они оставили позади ночь, а вошли в призрачный день — день с черным небом и электрическими лучами, но с движением и суматохой любого дня. Они с трудом протискивались между носильщиками с мешками и ящиками на плечах, между вагонетками, грузовиками и ручными тележками, между прохожими — такими как они, у которых тут не было никакого дела, но которые все же бессмысленно толкались среди тех, кто действительно работал.
— Зайдем вон туда, — предложил Робер, показав на угловое кафе. — На вид скромное.
— Как сказать. В передней-то части скромно, а в задней только крупные банкноты и гуляют. Эх… Для одного раза можем и в передней испробовать…
Заведение внешне ничем не отличалось от ночных кафе в этом квартале, куда носильщики и мелкие торговцы частенько забегали выпить рюмку или отведать теплого супу. Только было оно из тех дыр, которые кто знает как вошли в моду и превратились в притон для публики из другого мира — мира кабаре и театров, — и она постепенно вытолкала оборванцев в тесное пространство между витриной и баром, превращая их в живописное выражение местного колорита.
По ту сторону низкой перегородки столы с льняными скатертями были в основном свободны, но сесть туда было немыслимо. С этой стороны стоял один-единственный стол с залитой вином старомодной мраморной плитой, окруженный шумной компанией носильщиков.
— Могли бы перекусить на прилавке, — сказал Робер. — Так сэкономим и на чаевых.
— Есть стоя? Ты с ума сошел? Да для меня половина удовольствия от пира был бы стул — особенно если мягкий.
Они повернулись и уже хотели выйти, когда в дверь ворвалась шумная компания — три женщины в вечерних платьях и четверо мужчин в смокингах. Все это общество было порядочно пьяно и явно любой ценой стремилось к тому, чтобы это не осталось незамеченным. Мужчины размахивали руками, комментируя что-то ужасно смешное, а женщины издавали визги, которые должны были означать кокетливый жизнерадостный смех.
Робер с Mарианной хотели протиснуться между пьяными, но один из весельчаков внезапно схватил Марианну за локоть и восторженно воскликнул:
— Боже мой, Мари! Какой сюрприз!
— Удовольствие — чисто твое, — пробормотала Марианна, высвобождая руку.
— Какой сюрприз! — повторил пьяный, вновь поймав ее за локоть. — И как раз в тот момент, когда я ломаю себе голову, откуда же придет моя дама. Вот она какова судьба-то, а?
— Твоя судьба меня волнует мало, — снова пробормотала Марианна и с силой высвободилась.
— Нет, ну вы поглядите только, какая она гордая, — с мокрой усмешкой сказал тот, и на этот раз обхватил ее за талию. — Только ты этот номер где-нибудь в другом месте играй. На эту ночь ты моя сабинянка — и точка.
Остальные потвердили его заявление пьяным смехом.
— Браво! И вперед! — воскликнул кто-то. — Умираю от голода… Умираю от голода по прелестной бутылке.
Mарианна вырывалась, но напрасно. Тот крепко держал ее за талию и она в своем бессилии отцепиться залепила ему пощечину.
— А, кошечка начинает царапаться… Ничего, пусть поцарапается, так еще сильнее возбуждает, — прокомментировал весельчак и потащил ее к внутреннему отделению.
Робер, до этого момента наблюдавший сцену с каким-то сонным безразличием, сделал два широких шага и схватил пьяного за плечо.
— Оставь ее!
— А этот откуда выскочил? — удивился весельчак. — Это что такое? Предыдущий клиент?
— Оставь ее! — повторил Робер и встряхнул его.
— О, смотри-ка, клиент-то — настойчивый. Только он и не подозревает, что преимущество-то — за мной. Что я спал с его любовью еще до того, как он допускал ее существование.
Он отпустил Марианну и неожиданно ударил Робера в лицо с таким порывом, что зашатался сам. Робер нагнулся и со всей силы ткнул пьяному головой в живот. Тот скорчился на полу, но на художника тотчас же накинулись его приятели.
Они были сильно пьяны и не всегда попадали кулаками в цель, но их было трое, и Робер напрасно пытался их одолеть и лишь молотил куда попало, а кружившейся от ударов головой смутно слышал комментарии носильщиков.
