Твердый сплав (Повесть) - Воеводин Евгений Всеволодович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
— Ну, все, — поднялся, наконец, Пылаев. — Хватит на сегодня. Спи. И пусть тебе приснится… она.
— Кто «она»? — смутился Шилков.
— Брось хитрить, я уже знаю, — шутливо погрозил ему пальцем Пылаев.
— Да откуда вы знаете?..
Шилков и не заметил, как выдал себя. Спроси он: что вы знаете? — и Пылаев, который не знал ровным счетом ничего, отделался бы какой-нибудь шуткой. Уходя и прикрывая за собой дверь, Пылаев сказал шепотом:
— Эх ты, конспиратор!
Иногда по вечерам в квартире Трояновского разворачивались настоящие баталии. Приходил сосед и давнишний друг профессора — сталевар Максимов. Глаша в эти вечера допоздна варила крепкий кофе: старики за спорами выпивали кофейник, а то и два… Наутро Глаша, по пути в магазин, обязательно останавливалась поговорить с дворничихой и рассказывала, что «наши совсем с ума посходили», что «в кабинете не продохнуть» — так накурили и что Максимов все-таки зря спорит с «моим»: «мой-то, надо понимать, побашковитее будет».
Споры у них шли, как правило, вокруг преимуществ и недостатков основной или кислой футеровки, схватывались они и по поводу раскисления шлака. Максимов, ухватив карандаш коротенькими темными пальцами, неловко выводил на бумаге формулы. И, если Глаша пыталась помешать им, намекнуть, что час уже поздний, что Трояновскому вредно сидеть в этаком табачном дымище, Максимов яростно кричал глуховатой домработнице:
— А ты, мамаша, иди… Сталь варить — не кофей. Иди, иди с богом, со Христом…
А недавно Максимов пришел к Трояновскому не спорить. Он принес своему ученому другу несколько листков бумаги, на которых его корявым почерком — почерком поздно научившегося грамоте человека — были выведены расчеты скоростной плавки и кое-как набросана схема завалки шихты. Трояновский, беспрестанно поправляя очки, вглядывался в формулы, что-то бурчал себе под нос, разводил руками:
— Все верно. Золотая у тебя голова, Степан! Только… недолго тебе, брат ты мой, на своей печи сидеть: будешь варить мой сплав, я уже договорился с кем надо.
— Без меня договорился? Женил, значит?
— Каюсь, женил. И тебя и Льва Петровича.
Максимов, шевеля обожженными бровями, проворчал, уже успокаиваясь:
— А, ну тогда ничего. Если со Львом Петровичем — тогда можно. Честно говоря, ведь с самого начала это его думка была — об увеличении веса шихты на скоростной.
С утра в литейном цехе собралось много народу, здесь стоял сдержанный гул голосов, и казалось, что только два человека совершенно спокойны. Савченко сам обошел и проверил опоки, заглянул в ковш — нет ли трещин или мусора, а то пропадет вся плавка.
Когда Максимов поднял над головой руку в толстой асбестовой рукавице, наступила тишина: сейчас дадут металл. Замер и Савченко. Но в это время кто-то тронул его за рукав и проговорил почему-то шепотом:
— Вас в партком. Просили срочно.
— Что там еще? — нахмурился Савченко. — Секретарь здесь, кто же вызывает?
— Не знаю, военный какой-то.
— Сейчас, — отмахнулся Савченко. — Передайте, пусть подождет.
В партком он вошел, вытирая платком красное, потное лицо и щуря глаза: после ярко-белой струи расплавленного металла все вокруг сейчас показалось тусклым и бесцветным. Он не сразу разглядел, что за военный поднялся ему навстречу, и не сразу расслышал, что тот говорит.
— Немного не вовремя вы приехали, — извиняясь за то, что Шилкову пришлось ждать, сказал Савченко. — Тут у нас событие, можно, сказать.
— Да, мне говорили… Но с плавкой все в порядке?
— Вроде бы в порядке, только вот мокрый совсем. Жарища там у нас… Так я вас слушаю, товарищ капитан.
И Шилков, как это было продумано заранее, сказал, в упор глядя на Савченко:
— Нас интересует все, что касается разгрома рабочего отряда и, в частности, гибели инженера Трояновского и сталевара Дробышева. Вы ведь были в этом отряде?
Савченко, все еще щурясь, в последний раз вытер лоб и, скомкав платок, сунул его в карман.
— Ну, об этом я могу рассказать много.
Все, что услышал от него Шилков, уже было известно ему. Они сидели вдвоем в большом кабинете секретаря парткома, им никто не мешал, и Шилков решил, что он не уйдет отсюда, пока не узнает от Савченко всех, даже самых мельчайших, подробностей.
— А девочку вы помните? — спросил он. — Она шла с отрядом.
— Нет, — качнул головой Савченко. — Девочка с отрядом не шла, мы ее встретили уже в лесу, и пробыла она у нас, ну, от силы минут двадцать. Кажется, Дробышев начал писать какое-то письмо… Потом немцы… Я, когда увидел, что все кончено, побежал в ту же сторону, куда ушла эта девочка…
— Хорошо, — сказал Шилков. — Но почему вы ничего не сообщили впоследствии семье Дробышевых о его гибели?
— Между прочим, я не знаю — погиб он или нет. Вот гибель Трояновского я видел.
Шилков, который рассчитывал получить от Савченко новые подробности, вышел из заводоуправления разочарованным. В сущности, все, что было у него сейчас записано в блокноте, только повторяло уже известное — да иначе не могло и быть: ведь профессор рассказывал Пылаеву о гибели сына тоже со слов инженера Савченко.
Одно обстоятельство убедило Шилкова, что Савченко действительно был в отряде: он помнил девочку, Наташу Гуро, и даже то, что Дробышев хотел передать с ней какое-то письмо. Что же, Шилков не удивился, что память Савченко сохранила такие, казалось бы, мелочи.
В тяжелые минуты, когда кругом смерть, и мелочи запоминаются. Ведь помнит же Шилков — и, наверно, не забудет никогда в жизни, — как на фронте он упал рядом с комбатом и, когда очнулся, услышал тихое тиканье: комбат был мертв, а часы у него шли… Мелочь, пустяк. В памяти стерлись куда более значительные события, а это — осталось.
Шилков дошел до набережной. На середине реки чернели большие, незамерзшие полыньи, над ними поднимался пар. Люди шли по льду на противоположный берег, обходя страшные места, и Шилкову подумалось: зачем они идут через лед, какое ухарство! Мост ведь рядом.
Люди перешли реку и поднялись на набережную неподалеку от Шилкова. Это были студенты — смеющиеся, веселые, и все с чемоданчиками вместо портфелей: такая уж нынче была у студентов мода. «Там же Институт стали… — внезапно догадался Шилков. — Общежитие… и…»
Он сам спустился на лед и, скользя коваными каблуками, быстро пошел по проторенной тропке на другой берег. Дойдя до середины реки, он усмехнулся: «Какое ухарство… Мост ведь рядом…»
Против высокого серого здания, выходящего окнами на реку, он остановился. В институте, надо полагать, кончились лекции, и теперь все время хлопали двери, выпуская студентов. Шилков стоял напротив дверей и, закуривая, исподлобья поглядывал на выходящих. Незнакомые люди шли и шли, перекидываясь шутками. Неподалеку затеяли игру в снежки, и один крепкий снежок ударился в стенку возле Шилкова, рассыпался, оставив большую белую отметину.
«Зачем я сюда пришел? В конце концов этого просто нельзя делать… Я — следователь, она — свидетельница. Я не имею права…»
Он уже повернулся, чтобы уйти, когда к подъезду лихо подкатила машина кофейного цвета. Шилков мельком успел разглядеть сидевшего за рулем: его лицо показалось капитану знакомым; долго вспоминать не пришлось — этого молодого человека он видел с Асей там, в театре…
«Тем более, — думал Шилков, ища глазами автобусную остановку. — Черт знает что это такое: кажется, вам давно не восемнадцать лет, товарищ капитан».
7
В последних числах февраля погода вдруг переменилась. Сразу раскисли, стали серыми сугробы, наваленные вдоль улиц, закапало с крыш, и словно пахнуло весной, оттаявшей землей, свежей весенней влагой. Ночами немного подмораживало, но с утра опять задувал теплый ветер, и на домах выступала ровная изморозь. Ребятишки по дороге в школу непременно прикладывали к стенам руки, и теперь на домах рядами тянулись четкие, будто нарисованные, отпечатки детских ладошек.
