Снежный человек (с илл.) - Торбан Раиса Семеновна (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗

Когда бревна поступили в распиловку, пилы сломались одна за другой, и завод стал.

Запасных пил не было. Их надо было привозить из города. Время шло, а заказ оставался невыполненным. Убытков на полмиллиона рублей. Вместо доброй славы — позор и неприятность.

У канадцев был произведен обыск.

Ивенс еще не брал гвоздей со склада. А у Рохкимайнена при обыске нашли только половину гвоздей, хотя он еще не приступал к постройке дома.

Старый Лоазари понял, в чем их обвиняют. Он весь потемнел и тяжело опустился на лавку. Так и сидел сгорбившись, не поднимая головы.

Отец Тодди, бледный, с глубоко ввалившимися глазами и постаревшим лицом, страшно клялся, что он не знает, куда девались гвозди, что он не занимался таким позорным делом. Он честный труженик. Всем своим сердцем он полюбил Советскую страну, свою новую родину, и хотел остаться здесь навсегда. А после он закрыл лицо руками и заплакал.

Тодди стоял за дверью и дрожал всем телом.

Когда отца Тодди арестовали и повели в контору, Тодди слышал, как дедушка, прижимая руки к груди, бормотал про себя:

— Я умру от этого дела, умру…

И весь какой-то вдруг жалкий и старенький, поплелся рядом с Эйно.

Тодди без шапки и пальто побежал вслед за ними.

— Дедушка! — задыхаясь от волнения и бега, кричал Тодди. — Дедушка, подождите, не надо умирать! Я все скажу… все…

Но в контору Тодди не пустили.

— Иди домой, мальчик, — сказал Большаков. Морщины вокруг его рта казались сегодня глубже, а скулы острее.

— Я хочу вам что-то сказать, только вам одному, — лепетал Тодди. — Они не виноваты… Это я… Отпустите их…

Большаков ввел Тодди к следователю. Внимательно и серьезно выслушал следователь рассказ Тодди о человеке с рассеченной губой.

— Это Кондий! — воскликнул Василий Федорович. — Это его работа…

— Хорошо, — сказал следователь. — Кондий — низкий, бесчестный человек, за деньги продающий свою Родину врагам, наш с вами враг… но как ты, Тодди, неглупый парень, сын честного рабочего, мог вступить в сделку с неизвестным тебе, подозрительным человеком? Как ты решился, потихоньку, не спросив старших, продать ему гвозди, выданные вам товарищем Большаковым из государственного склада для постройки вашего дома?

Тодди опустил голову.

— Ну, отвечай…

— Я понимаю, что совершил преступление, — заговорил Тодди, глотая слезы, — понимаю, что опозорил перед всеми нашу семью, чуть не посадил в тюрьму папу и дедушку…

— А нанесенный Советскому государству убыток в полмиллиона золотых рублей, это ты понимаешь, Тодди? — строго спросил Большаков.

— Понимаю, — пролепетал Тодди, — все, все понимаю… О, что я сделал! Что я сделал! — с отчаянием зарыдал Тодди.

Дедушка Лоазари крепко любил своего слишком самостоятельного внука и не мог вынести его слез. Дедушка поднялся со скамьи и прерывающимся от волнения голосом обратился к следователю:

— Товарищ следователь, выслушайте меня… Тодди не плохой мальчик… совсем не плохой… Когда его отец заболел и мы не посылали семье ни одного цента, Тодди пришлось бросить школу. Он целыми днями пропадал на улицах большого города. Он что-то покупал, продавал газеты, яблоки, спички… И умудрялся к вечеру приносить домой немного денег и еды. Тодди кормил семью… Нужда, вечная нужда и проклятая улица чужого города испортили моего мальчика… но он — не плохой, нет…

Следователь молчал. Он знал людей и понимал их.

Тодди решился взглянуть на следователя. В его суровых, усталых глазах он увидел не осуждение своему проступку, а глубокое сожаление.

И Тодди захотелось совсем исчезнуть, только бы не чувствовать этого взгляда.

— Зачем тебе были нужны деньги, Тодди? — спросил следователь.

— Я хотел разбогатеть… иметь деньги на черный день… не для себя… — сквозь слезы добавил Тодди.

В устремленном на него взгляде, кроме суровости, Тодди уловил снисхождение и теплоту. О! Тодди готов сделать все, все, все, только бы загладить свою вину!

— Господин следователь! Папа! Дедушка! Простите! Я больше не буду, я исправлюсь. Ведь я хотел только на черный день… на черный день, — рыдал Тодди…

Взрослые молчали, но каждый из них по-своему глубоко переживал горе и отчаяние Тодди.

— Не плачь, мальчик, не плачь… — следователь мягко притянул Тодди к себе. — Не надо думать о черных днях… В нашей стране дети не должны знать черных дней. Для них — радость и любовь. Прекрасные, мудрые люди нашей страны живут и работают для того, чтобы не только наши дети, но дети всего человечества забыли о черных днях…

Глава XIII. ЗИМНИЕ ДНИ

Декабрь. Холодно и снежно.

Замерзли бурливые речки. Застыли прозрачные воды лесных ламбушек. Их не отличить от маленьких лесных полянок. Все бело.

Сухая, каменистая земля нарядилась в белый пушистый тулуп, расшитый узкими ленточками лыжных следов.

Голубовато-серой парчой мерцает среди темных оснеженных деревьев ледяная дорога.

Тяжелые панко-реги, [20] трактор с прицепом и простые крестьянские сани растянулись по всей ледянке.

Они везут длинные бревна на лесную биржу, на берег озера, к плотбищу. Сложенные в штабели, бревна останутся там до весны.

А весной, когда солнышко растопит лед, сплавщики длинными баграми столкнут их в воду. Только часть бревен пойдет свободно, «молем». А другую, большую часть, сплавщики пропустят через сплоточный стан.

Бревна, связанные громадными цепями в аккуратные пачки, потянутся за варповальной лодкой. Лодка перетащит бревна в другой конец озера, на лесопильный завод. На заводе их распилят. И вместо черных бревен получатся душистые гладкие доски и бруски.

Их отправят в разные концы нашей страны и за границу. И все будут строить, строить… «Только мы больше всех!» — как уверяет Юрики.

Обгоняя транспорт, мчит легкие сани маленькая, шустрая лошаденка.

Седока почти не видно. Он утонул в массе всяких пакетов, свертков, ящичков и узелков. Придерживая все это добро локтями и спиной, он весело отвечает на приветствия лесорубов и возчиков.

— Вы из города, Иван Фомич? — кричат ему лесорубы.

— Из города, — отвечает учитель и придерживает вожжи. Лошаденка с разбегу уткнулась мордой в сани молодого возчика.

— Это вы для елки накупили столько добра?

— Для елки, — улыбаясь, отвечает учитель.

— И танцы будут?

— Будут.

— А нам можно прийти? — допытывается молодой возчик.

— Можно, если ребята пригласят, — смеется Иван Фомич.

— Эй, пропустите учителя! — звучат в морозном воздухе грубоватые голоса.

Передние сворачивают немного в сторону.

Лошаденка учителя вырвалась вперед и помчалась к поселку лесорубов.

Самого поселка еще не было видно. Только дымки жарко горящих очагов поднимались из-за леса в небо прямыми столбами.

Суровая зима нахлобучила снежные шапки на высокие, светлые избы и просторные бараки. Черные низенькие бани на задах совсем потонули в снегу.

Учитель проехал поселок и, нигде не останавливаясь, направил лошадь к школе.

Застыло озеро. Все в торосах. Оно кажется огромным вздыбленным полем…

Крутой, скалистый берег детвора использовала как горку для катанья. Десятки ребячьих ног и саней отполировали узенькую дорожку, идущую по самому краю обрыва. Она обледенела и сделалась очень скользкой.

Кататься с обрыва — страшно и весело. Чуть тронешь сани, они скользнут вниз… и летишь, летишь — дух захватывает. Если не перевернешься, можно вылететь на самую середину озера. Очень здорово!

А вот забираться на обрыв — трудно. Лезешь, лезешь, поскользнешься — и обратно.

Юрики уже второй раз поднимается и не может удержаться. Он падает и скользит вниз, сбивает с ног идущих за ним ребят, и все они вместе катятся под горку со своими салазками.