Джин Грин — Неприкасаемый - Горпожакс Гривадий (библиотека электронных книг .txt) 📗

Аресты во Франкфурте — группа студентов планировала побег Грина из американской военной тюрьмы!

Поначалу Джин ничего не знал о своей новой славе: в камеру-одиночку ему доставляли газеты с вырезанными цензором сообщениями прессы, касавшимися его дела. Но после того, как он провел двухнедельную голодовку и пресса неведомыми путями узнала об этом и подняла шум, начальник тюрьмы разрешил доставлять ему газеты без цензуры. Ему было позволено даже заказывать книги в тюремной библиотеке и центре Информационного агентства США во Франкфурте-на-Майне. Джин читал целые дни напролет.

С усмешкой, адресованной прежнему Джину, он прочитал о том, что последняя книга его бывшего кумира Яна Флеминга «Пистолет» разочаровала всех поклонников покойного писателя, а американцы выпустили кинопародию на Джеймса Бонда, агента 007, под остроумным названием «Агент 03/4».

Читая книгу за книгой, он поражался вопиющему своему невежеству. Ведь в медицинском колледже он успевал читать одни только медицинские книги, а в армии не оставалось времени для чтения. Теперь он понимал, какую ошибку сделал в жизни, предав Александра Флеминга, изобретателя пенициллина, ради изобретателя «бондитизма» Яна Флеминга.

Как-то капитан Лерой Бедфорд пришел с каким-то вороватого вида доктором Тайссепом из комитета «Свободная Европа».

— Если вы будете благоразумны на суде, — сказал Джину этот лощеный господин, — мы сможем предложить вам высокооплачиваемый пост здесь, на радиостанции «Свободная Европа», или в НТС на радиостанции РИАС в Западном Берлине, или же в одном из антикоммунистических учебных центров в Западной Европе.

Джин отказался от этой взятки. Он еще в Форт-Брагге узнал, что во Франкфурте-на-Майне дислоцируется один из главных европейских разведцентров США и что между американской пропагандой и разведкой существует прямая связь. Личность этого жуликоватого доктора с бегающими глазами была ему предельно ясна.

И наконец настал день, когда капитана Бедфорд объявил Джину:

— Это наш последний разговор, Грин. Завтра — «корт-маршал» [113]. В последний раз советую тебе признать себя виновным, покаяться на суде и просить о снисхождении. Это произведет хорошее впечатление на прессу, а следовательно, и на суд. Я могу обещать тебе, что тогда ты отделаешься разжалованием и четырьмя месяцами тяжелых работ. Если же ты встанешь в героическую позу «конщиенщес обджектор» [114], как какой-нибудь «яйцеголовый», то тебя трахнут по твоей упрямой башке всем сводом законов. Так и знай. К тому же такого предательства тебе не простит ЦРУ, а у «фирмы», как ты знаешь, длинные руки. Руки, охватывающие весь этот шарик. Будь благоразумен, Грин! Тебя, конечно, не повесят — последний смертный приговор военный суд США вынес четыре года назад за шпионаж. Однако не забывай: тебя будет судить, согласно Единому кодексу военной юстиции, не суммарный военный суд, не специальный военный суд, а генеральный военный суд — суд высшей инстанции, который разбирает самые тяжкие преступления и выносит приговоры от пожизненного заключения до смертной казни. Считай, что камера в военной тюрьме тебе обеспечена. Будь спокоен, генеральный военный суд из тебя сделает франкфуртскую сосиску.

Джин часто вспоминал теперь рассказы бывалого Бастера, не раз сидевшего в «бриге» — военной тюрьме:

«Как доставили меня в „бриг“, первым делом вываляли в каком-то ДДТ, как пирог в муке. Потом одна минута под душем. Напялили арестантскую форму. Отвели в одиночку. Тут я перестал быть Бастером и стал номером триста тридцать пять. „Сэр, арестант номер триста тридцать пять просит разрешения сходить в сортир, сэр“. К тюремщикам мы обращались только по такой строгой форме. Скажешь „сэр“ только раз, сразу кулаком в зубы. „Триста тридцать пять! Убери койку!“ Так обращались ко мне. Часы полного одиночества. Глазок. За ним — закон. За ним — слепая, мстительная, жестокая власть. Били нещадно, издевались как только могли. Чуть что — изобьют, кинут под душ, опять изобьют. Два часа гимнастики в самом бешеном темпе. Кормили, правда, сносно: на первое гороховый суп, свиная отбивная с брокколи и подливкой. Затем — жидкий кофе. Все в жестяной посуде. На обед давали пять минут.

Душа, само собой, изныла по выпивке. Раз я послал охранника подальше — он отлупил меня прикладом автомата и рукояткой «кольта», швырнул в карцер, в каменный мешок, на хлеб и воду. Потом я стал повежливей. На бритье — три минуты, справить нужду — две минуты. Подъем в пять ноль-ноль, вечерняя поверка в двадцать один ноль-ноль. Офицеры в тюрьме не работали, а наш брат не только драил тюрьму, но и добывал камень в карьере. Помахал я там шестнадцатифунтовой кувалдой. В общем, по сравнению с военной тюрягой гражданская — санаторий! Но самая страшная тюрьма из всех — это военная тюрьма Форт-Ливенуорта». Не проходило часа, чтобы Джин, сгорая от бессильного гнева, не думал о Лоте. Где он? Куда пропал? Неужели вышел сухим из воды там, в России?..

Это было на второй день после дуэли Джина и Лота в бассейне…

Николай Николаевич плыл в теплой воде голубого прозрачного океана.

Рыбы, водоросли, скалы — все это на этот раз не интересовало его. Это вроде и было и не было. Оно жило отдельно, вне его.

Тепло, покой и движение — вот что ощущал он в этом сне, бездумном и расторможенном.

Вдруг он услышал звук — что-то скрипнуло. В глаза ударил яркий свет.

Нервный ток пробежал по телу — и он проснулся. Над ним, прислонившись к стене, стоял Рунке. Николай Николаевич закрыл глаза, пытаясь сообразить, что происходит, затем судорожно протер веки, и снова перед ним, прислонившись спиной к стене, стоял Рунке.

— Что происходит? — по-русски спросил Николай Николаевич.

— Не волнуйтесь, профессор, — ответил по-немецки Рунке. — У меня чрезвычайное сообщение.

Лот сделал вид, будто он очень взволнован. Николай Николаевич посмотрел на часы: было четверть шестого. За неплотно прикрытыми шторами едва брезжил сероватый рассвет.

— Как вы сюда попали, господин Рунке? — спросил он.

— Пройдемте в кабинет, и я вам все объясню. Только неотложное дело могло заставить меня прийти к вам в такую рань.

Николай Николаевич, еще весь во власти смутного сна и странного пробуждения, подчинился воле Лота и в пижаме, стараясь не будить Ингу, прошел в свой кабинет. В кабинете горел свет, шторы были задернуты.

— Что здесь происходит… в моем кабинете? — спросил Николай Николаевич, на ходу соображая, как ему поступить.

— Что вы имеете в виду, профессор?

— Как вы сюда попали?

— Сразу же начну с главного, — Лот не повысил голоса, — вам привет от профессора Хаткинса.

— Откуда вы его знаете? Он ведь американец.

— Я привез вам из Нью-Йорка от профессора Хаткинса поклон и письмо. Наш комитет в лице профессора Хаткинса, а также ваших коллег по конгрессу — сэра Вильяма Мацера и господина Джеральда Гриннапа — ждут вас.

— Прекратите нести вздор.

— Они мечтают работать вместе с вами в лучшей экспериментальной лаборатории управления национальной безопасности США на самой совершенной электронной вычислительной аппаратуре.

— Значит, вы мне предлагаете измену Родине? Значит, Росток, концлагерь и Буш — все это липа?

— Лучшие свои годы ваш отец провел в США. Вы остались здесь случайно в 1920 году, во время эвакуации из Крыма. Вам было пять лет, когда вас поместили в сыпнотифозную палату третьего временного эпидемического госпиталя в Севастополе. Оттуда вас передали в детский дом. К тому времени ваши родители уплыли в Турцию на пароходе «Херсон» с остатками кавалергардского полка, к которому когда-то принадлежал ваш отец. Документы затерялись, а вы помнили лишь, что вас зовут Колей. По детдомовскому обычаю вас зарегистрировали как Николая Николаевича Николаева. На самом деле вы Николай Павлович Гринев, сын белоэмигранта. Вас ждет наследство..