Синий перевал - Волосков Владимир Васильевич (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
В квартире Ибрагимова их ждал Вадим Валерьянович. Он был очень утомлен и несловоохотлив. Приказал Антону рассказывать о всех новостях, а сам открыл блокнот и приготовился записывать.
Куда-то мгновенно улетучилась недавняя Антонова уверенность, он разом забыл о «козырях» и намерении попугать доктора своей осведомленностью. Покорно рассказал о всем, что делалось в подразделении, а потом безвольно принял к исполнению очередное приказание.
Сейчас, глядя в живую, шевелящуюся темноту казармы, Антон готов по-звериному взвыть от своего бессилия, от тяжких предчувствий и огромной усталости, парализовавшей все его чувства. Он боится чекистов, боится разоблачения, боится суровых законов военного времени, но еще больше боится выполнить приказ ненавистного Вадима Валерьяновича. И в то же время понимает, что выполнит, ибо ужас, испытываемый перед доктором, всего сильнее — он знает об Антоне все.
Синий перевал
Марфу Ниловну обнаружили на барахолке. Она торговала залатанными брезентовыми и хлопчатобумажными спецовками да наволочками, сшитыми из ветхих простыней. Неимущий эвакуированный люд был рад и этому гнилому товару — торговля шла бойко.
По просьбе Бурлацкого, Марфу Ниловну допрашивают оперуполномоченный местного управления госбезопасности и следователь уголовного розыска. Сам Бурлацкий сидит возле приоткрытой двери в смежной комнате и записывает наиболее существенные показания. Вернее, готов записывать. На самом же деле с трудом сдерживает зевоту, а карандаш так и лежит на столе. Ничего важного Марфа Ниловна не говорит, только всхлипывает и беспрерывно твердит, что у нее сын тоже воюет, что она стара и одинока…
— Так зачем вы все-таки приезжали к брату в Песчанку? — уже в который раз устало спрашивает оперуполномоченный.
— Говорила ведь! Навестить. Брат он мне иль кто? Соскучилась.
— Кончайте юлить, Марфа Ниловна! — сердится следователь. — Нам отлично известны истинные ваши отношения с покойным братом. Что за внезапная вспышка любви? Впервые отправиться к нему в полевую партию… А какова истинная цель вашего визита?
— Никакая. Навестить. — Следует всхлип. — Да уж не отвяжешься от вас… Денег хотела взять. Женщина я одинокая, бедная…
— Тем не менее за последние месяцы умудрились положить на сберкнижку более пятнадцати тысяч рублей. Кто вам их дал?
— Мне? — голос женщины звучит испуганно. — Никто не давал. Кто-то даст… Кому я нужна?
— Значит, вы приезжали к брату за деньгами, — констатирует оперуполномоченный. — Несмотря на то, что в ранних показаниях называли его голодранцем. Имея к тому же крупную сумму на книжке…
— Да чего вы ко мне пристали? Чего вам от меня надо?
— Зачем вы приезжали к брату? Откуда у вас появились столь солидные доходы?
— Откудова… Думаете, воровка я? Накося, не поймаете! — В голосе Марфы Ниловны звучит откровенная злость. — На складе утильсырья работаю. Нечего воровать. А ежели какая рубашонка али штаны попадутся подходящие, так собственными руками штопаю…
Бурлацкому становится совсем скучно. Бесполезная трата времени. Мелкая спекулянтка. Приспособленка.
— Так зачем вы все же ездили в Песчанку?
— Зачем, зачем… Разжуй да в рот положь! Ветошь привезла. Хотела на списанные шмутки сменять. Им все равно — лишь бы по весу… И работы лишней не делать.
Бурлацкому представляется, как к утомленному, продрогшему Студенице заявилась сестра с мешком тряпья… Конечно, так и было. Списанные спецовки и постельное белье полагается изрубить и изорвать в присутствии специальной комиссии. А потом оприходовать, как тряпье-обтир. Народу же в отряде раз-два и обчелся. Кого включать в комиссию, кому рвать и стирать обноски? Ясное дело, жадная старуха рассчитала верно.
— И что же, обменяли?
— А куда денется. Поартачился, поругался… — И опять всхлип.
Бурлацкому ясно: надо кончать допрос — к смерти Студеницы эта базарная пройдоха отношения не имеет.
В геологическом управлении старшего лейтенанта ждет очередная неудача. Получив от нормировщиков пачки старых сменных рапортов песчанского отряда, он долго листает их, но почерка, сходного с тем, что в тетрадке, обнаружить не может. Проходит час за часом, растет гора просмотренных рапортов, а результат прежний — не видит Бурлацкий нужного почерка.
Рапорт должен заполнять и подписывать сменный мастер. Поскольку ничего обнаружить не удается — значит, почерк в тетрадке принадлежит не сменному мастеру. Тогда кому? Механику, шоферу, коллектору? Но таких специалистов у Студеницы не было…
Бурлацкий вспоминает то время, когда сам работал гидрогеологом. В ту пору существовали точно такие же порядки. Впрочем, помнится, старые мастера, к которым рабочими ставили более грамотных мальчишек, предпочитали, чтобы рапорты заполняли эти мальчишки, а они, сменные мастера, лишь подписывались. Так что из того? Не заставишь же всех бывших мастеров и рабочих отряда Студеницы писать диктант! Нежелательно.
Но все же выход надо найти. Любой работник так или иначе оставляет после себя собственноручно написанные документы. Хотя бы то же заявление о приеме на работу или какую-нибудь анкету… А что еще? Расписывается в платежных ведомостях, расходных ордерах…
Осененный догадкой, Бурлацкий возвращает рапорты нормировщикам, а сам спешит в бухгалтерию. Требует у расчетчиков старые авансовые отчеты по песчанскому отряду.
И опять перед глазами мелькает документ за документом. Сидя в пустынной камералке, Бурлацкий все-таки прячет тетрадку под бумагами, а сам сравнивает, сравнивает… До тех пор, пока не начинает рябить в глазах. Заставляет себя откинуться на спинку стула. Хочет думать о другом. Получается плохо. Наверное, оттого, что, помимо дел, думать Бурлацкому почти не о чем. Правда, где-то в Караганде живут мать, сестра и отчим, но это очень далеко. И во времени и в пространстве…
Отца Николай не помнит. Сибирский крестьянин-переселенец, в гражданскую войну он погиб от пули белогвардейца-кулака. Мать поехала в родные края — под Вологду. Через несколько лет вышла замуж за приезжавшего в отпуск шахтера. Уехала. Николай стал жить у бабушки.
Только и осталось в памяти — старая покосившаяся изба на косогоре, морщинистое доброе лицо бабки Агриппины да сельское стадо, при котором каждое лето состоял подпаском. И еще классные комнаты: сначала в сельской школе, потом в интернате, потом на рабфаке, потом в институте.
Кажется, всю жизнь то и делал, что учился. После института учился практической работе в поле. Только-только освоился — был направлен с комсомольской путевкой в органы госбезопасности. И опять учеба. Учился военному делу, караульной службе, оперативным навыкам и еще многому-многому… Все время под чьим-то началом, под чьим-то руководством, все время в учениках. Лишь теперь первое самостоятельное задание. И как-то не хочется думать ни о чем, кроме него.
И вновь мелькает документ за документом — бесчисленное количество строк и подписей. Все же много порождается писанины даже крохотным буровым отрядом, в котором нет ни одного канцелярского работника! Но… Стоп! Что это? Посторонние мысли вон.
Бурлацкий неторопливо роется в пачках документов. Уже не вглядывается в строки. Ищет определенную фамилию. Вот перед ним три авансовых отчета. Так и есть. Ошибки быть не может. Почерк сменного мастера Коротеева!
Коротеев? Каков он из себя? Фамилия знакомая, но лица Бурлацкий вспомнить не может, хотя отлично знает, что не раз видел его в казарме. Впрочем, теперь это не имеет значения. Теперь этот неприметный Коротеев никуда не денется.
Чувствуя огромное, опустошающее облегчение, Бурлацкий поднимается со стула, с наслаждением потягивается, улыбается своим веселым мыслям: как-то крякнет железобетонный Селивестров, когда узнает новость!
А мысли Селивестрова в самом деле далеки от Бурлацкого и сделанных им открытий. Майор завершает очередное путешествие по району. Ищет Синий перевал. Не допускает мысли, что он, фронтовой офицер, отступит, не найдет то, что сумел найти покойный труженик Студеница.
