Мозаика Парсифаля - Ладлэм Роберт (книги txt) 📗
Сообщение из Рима легло бы дополнительным грузом на плечи государственного секретаря Соединенных Штатов.
– Он, вне всякого сомнения, галлюцинирует, – произнес лысоватый мужчина по фамилии Миллер, кладя перед собой на стол ксерокопию телеграммы. Доктор медицины Пол Миллер был психиатром, непревзойденным авторитетом по вопросам отклонений от поведенческих норм.
– Нет ли в его досье фактов, которые могли бы в свое время послужить для нас сигналом раннего предупреждения? – спросил коренастый рыжеволосый человек в мятом костюме и приспущенном узле галстука на расстегнутом воротничке рубашки. Его звали Огилви, раньше он, как и Хейвелок, был на оперативной работе.
– Ничего такого, что вы смогли бы прочитать, – ответил Дэниел Стерн, один из разработчиков стратегии, сидевший слева от Миллера.
Он имел официальный пост – начальник Управления консульских операций, это название являлось эвфемизмом его подлинного лица – руководителя Отдела секретных операций государственного департамента.
– Но почему же? – спросил четвертый стратег. В своем строгом костюме весьма консервативного покроя, он, казалось, сошел с рекламы компании «Ай-Би-Эм», помещенной в «Уолл-стрит джорнел». Этот человек сидел рядом с Огилви, его фамилия была Даусон, и он являлся специалистом по международному праву. – Но почему так? – продолжал он. – Не хотите ли вы сказать, что в его досье имеются существенные пропуски?
– Да. Вы помните ту манию секретности, которая преследовала нас многие годы назад. С тех пор никто не удосужился пересмотреть документы, и досье осталось неполным. Но ответ на вопрос Огилви там, по-видимому, все же удастся найти. Тот самый сигнал, что прошел мимо нашего внимания. Он в конце концов полностью себя исчерпал. Сжег себя целиком, если можно так выразиться.
– Что вы хотите этим сказать? – Огилви наклонился вперед, выражение его лица вряд ли можно было назвать приятным. – Будь я проклят, если мы не обязаны строить наши оценки на доступных, проверенных фактах.
– Вряд ли мы сможем этим чего-нибудь достичь. Хейвелок характеризуется великолепно. Отмечаются один-два случая несдержанности. В остальном о нем отзываются как о чрезвычайно эффективном сотруднике, действующем адекватно в самых экстраординарных обстоятельствах.
– Да, но теперь ему мерещатся покойники на железнодорожных вокзалах, – вмешался Даусон. – Почему, спрашивается?
– Вы знакомы с Хейвелоком? – спросил Стерн.
– Весьма поверхностно. Я проводил с ним обычное собеседование, как с любым оперативным работником, – ответил юрист. – Это было восемь или девять месяцев тому назад. Он специально прилетал в Вашингтон. Мне он показался весьма полезным сотрудником.
– Он и был таковым, – согласился руководитель консульских операций. – Всегда готовый к действию, результативный, уравновешенный… очень жесткий, весьма хладнокровный, со светлым умом. Он получил отличную подготовку в весьма юном возрасте и в чрезвычайных обстоятельствах. Может быть, нам следует взглянуть именно в этом направлении. – Стерн сделал паузу, взял со стола довольно большой конверт и осторожно снял с него ярко-красную пластмассовую полоску, идущую вдоль боковой стороны. – Это полное досье о прошлом Хейвелока. То, с чем мы познакомились раньше, было обычным и не содержало ничего экстраординарного. Выпускник Принстона, докторская степень по истории Европы, ученая степень по славянским языкам. Домашний адрес: Гринвич, Коннектикут. Сирота военного времени, доставленный в Штаты из Англии и усыновленный супружеской четой по фамилии Уэбстер. Благонадежность обоих Уэбстеров была проверена. Мы познакомились с рекомендацией Мэттиаса – уже в то время его мнение принималось во внимание. Шестнадцать лет тому назад перед кадровиками государственного департамента предстал чрезвычайно одаренный выпускник ведущего университета, готовый работать за мизерное жалованье и даже согласный на совершенствование знания языков, и при этом – на занятие нелегальной деятельностью. Но в лингвистическом совершенствовании потребности не возникло. Чешский был его родным языком, и оказалось, что он владеет им значительно лучше, чем мы могли предполагать. Отсюда и начинается та часть истории, где следует искать причины срыва, свидетелями которого мы сейчас стали.
– Это же дьявольски отдаленное прошлое, – сказал Огилви. – Не могли бы вы нас приобщить к нему? Терпеть не могу сюрпризов, особенно со стороны параноиков в отставке.
– Похоже на то, что нам приходится иметь дело именно с таковым, – вмешался Миллер, взяв со стола телеграмму. – Если мнение Брауна что-то значит…
– Да, значит, – бросил Стерн. – Браун – один из лучших наших людей в Европе.
– Но он из Пентагона, – заметил Даусон. – Анализ – не самая сильная сторона этого учреждения.
– К Брауну это не относится, – возразил начальник консульских операций. – Он черный и, видимо, не без способностей, раз достиг такого высокого положения.
– Как раз это я и хотел сказать, – продолжил Миллер. – Бейлор настоятельно рекомендует нам серьезно отнестись к делу Хейвелока, тот видел то, что видел.
– И что абсолютно невозможно, – сказал Огилви. – Это значит – мы имеем дело с чокнутым. Так что же в его досье, Дэн?
– Сведения о страшных первых годах жизни, – ответил Стерн, открывая папку и перелистывая страницы. – Мы знали, что он чех, и не больше того. Во время войны в Англии находилось несколько тысяч беженцев из Чехословакии, что полностью объясняло его появление в США. На самом деле существовало две версии. Одна из них соответствовала истине, другая была призвана служить прикрытием. Ни он, ни его родители не были в Англии во время войны. Он провел те годы в Праге или ее окрестностях. Это был долгий кошмарный сон, ставший для него страшной явью. В том возрасте, которого он достиг, когда кошмар начался, он уже мог его ощутить. К несчастью, у нас нет возможности проникнуть в его мысли, а это сейчас жизненно важно. – Повернувшись к Миллеру, начальник всех консулов продолжил: – Вы должны нам помочь, Пол. Человек этот чрезвычайно опасен.
– Тогда мне потребуется дополнительное разъяснение, – заявил врач. – Насколько глубоко нам следует копать прошлое и почему?
– Начнем, пожалуй, с «почему», – сказал Стерн, извлекая из досье несколько листов. – С самого раннего детства его преследовал призрак предательства. Этот призрак исчез на некоторое время в юношеском возрасте, когда он учился в школе, а потом в университете. Однако вселявшие ужас воспоминания постоянно оставались с ним. В последующие шестнадцать лет, то есть последние, он вновь вернулся в мир, населенный призраками детства. Возможно, ему довелось видеть слишком много привидений.
– Пожалуйста, конкретнее, Дэниел, – попросил врач.
– Чтобы быть конкретнее, – ответил Стерн, пробегая глазами лист из досье, который он держал в руках, – нам следует вернуться в июнь 1942 года в Чехословакии. На самом деле его фамилия вовсе не Хейвелок. Он Гавличек, Михаил Гавличек, рожденный в Праге, по-видимому, в середине тридцатых годов, точная дата рождения неизвестна. Все документы уничтожены в гестапо.
– Гестапо? – Специалист по международному праву Даусон откинулся на спинку стула, в нем пробудились какие-то воспоминания. – Июнь 1942 года… об этом времени говорилось что-то на процессе в Нюрнберге.
– Да, это был весьма заметный пункт в повестке дня суда, – согласился Стерн. – Двадцать седьмого мая чешские партизаны убили Рейнхарда Гейдриха, известного под прозвищем der Henker, – палача Праги. Партизаны действовали под руководством профессора, изгнанного из Карлова университета и работавшего на разведку Великобритании. Фамилия профессора была Гавличек, и жил он с женой и сыном в поселке Лидице примерно в восьми милях от Праги.
– О господи, – медленно произнес Миллер, уронив телеграмму из Рима на стол.
– Гавличека дома не оказалось, – сухо продолжал Стерн, перелистывая страницы. – Он скрывался, подозревая, что мог быть замечен на месте убийства Гейдриха. Почти две недели отец Хейвелока прятался в подвалах университета. Его не видели на месте покушения, но был замечен кто-то другой, тоже житель Лидице. За смерть Гейдриха пришлось заплатить высокую цену – все мужчины подлежали уничтожению, а женщины насильственной эвакуации: одни в качестве рабочей силы – рабынь на военных заводах, другие, самые красивые, – для утехи офицеров в полевых борделях. Дети же должны были просто исчезнуть. Часть из них подлежала германизации, а часть – уничтожению в газовых камерах.
