Случай в Момчилово [Контрразведка] - Гуляшки Андрей (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Вторым по старшинству на военно-геологическом пункте был старший геолог Боян Ичеренский. У него тоже были свои особенности, но к нему мы еще вернемся. Ведь когда на Илязовом дворе произошло нападение, его не было в Момчилове. Он уехал на мотоцикле в Пловдив к своей жене. Он устремлялся туда каждую субботу пополудни и возвращался к обеду в понедельник. Майор хмурился — его злили эти опоздания, он грозился строго наказать Ичеренского, но все это напоминало грозовую тучу без дождя.
Под началом Бояна Ичеренского был горный инженер Кузман Христофоров. Я и сам человек сдержанный от природы, но сдержанность Кузмaнa превосходила мою примерно в тысячу раз. Этот поразительно мрачный субъект был просто неподражаем. Высокий, сухой, рано поседевший; блуждающий взгляд его серых, как остывшая зола, глаз, казалось, видел все и в то же время ничего не замечал. Вот таков был внешне горный инженер Кузман Христофоров. Он носил модные, но всегда неряшливые, мятые костюмы, дорогие ботинки, которые редко видели щетку, его рубашки — большинство из них с иностранной этикеткой на изнанке — пропитались запахом пота и табака, а воротнички всегда были грязными.
Я человек молчаливый, хотя многие почему-то придерживаются иного мнения. Но молчаливость Кузмана была особенной, она напоминала, если ветеринарному врачу позволительно выразиться образно, пасмурный осенний предвечерний час, была мрачной, отталкивающей, гнетущей. В его плечах, жилистых руках, крепкой шее чувствовалась сила, но движения были медлительные, вялые, а голос звучал глухо, как будто храп из воспаленного горла.
В ту пору я думал, что этот человек пережил или переживает тяжкие любовные муки. Мне помнится, что несколько лет назад, когда одна любимая девушка вышла замуж, мой голос стал тоже каким-то беззвучным, словно я страдал ангиной. У меня не было желания ни бриться, ни чистить ботинки. Я запомнил все это потому, что именно в то время девушка, о которой идет речь, решила вступить в брак с одним моим другом детства. Она любила белые платья, и у нее был маленький вздернутый и довольно несерьезный носик.
Четвертым в группе был капитан артиллерии Матей Калудиев. О нем я также расскажу позже, потому что в то воскресенье и он отсутствовал. Но раз речь зашла о капитане, я не могу не отметить уже сейчас одного печального обстоятельства. Сей красавец с телосложением античного атлета, да к тому же еще артиллерист, неожиданно проявил поразительный и необъяснимый интерес к медицине. На это мне однажды намекнула доктop Начева, моя коллега, когда я совершенно случайно спросил у нее, почему он так часто посещает амбулаторию.
— Интересуется медициной, — скромно ответила она.
— А почему бы ему не обратить внимания на мою медицину? — спросил я — Сап и куриная чума тоже довольно интересные болезни. Она согласилась, что и эти болезни интересны.
— Притом я у него под боком, — стоял я на своем, стараясь казаться совершенно безразличным, — а до твоей амбулатории, в Луки, человеку приходится топать добрых двенадцать километров!
— О, это пустяк, — сказала она. — Ведь у капитана новенький мотоцикл!
Между прочим, я должен заметить, что у доктора Начевой точно такой же вздернутый носик, как у той девушки, которая вышла замуж за моего друга. Кроме всего прочего, ее тоже звали Катей. И эта Катя, как и та, прежняя, слушала меня очень рассеянно, и слова мои как будто не достигали ее ушей.
Так вот в ту пору капитан Калудиев упорно продолжал наведываться в Луки, и мне не оставалось ничего другого, как вытащить из шкафа мой старый сачок для ловли бабочек.
5
— Ну как, доктор, очнется он? — допытывался у меня председатель кооператива, испуганно всматриваясь в лицо раненого. Он жался к стене и напрасно силился придать себе бравый вид.
— Надо полагать, — сказал я. — Если нет сотрясения мозга, он через час придет в себя.
— Только бы выжил, бедняга! — вздохнул председатель.
Майор Инджов молчал и мрачно сопел. Он так нахмурил свои пышные брови, что они нависли над его крючковатым носом, как соломенная стреха.
Инженер Кузман Христофоров стоял в углу комнаты в позе арестанта, не поднимая глаз от пола. На его лице не было признаков ни тревоги, ни удивления. Он казался крайне раздосадованным, сердитым на все и вся за то, что прервали его сладкий предутренний сон.
Майор взглянул на часы. Скоро пять.
— Через пятнадцать минут приедет доктор Начева, — сказал он. — Отсюда до Луг всего двенадцать километров.
— Двенадцать километров — это два часа ходьбы, — равнодушно заметил Кузман и зевнул.
— Я говорю, пятнадцать минут. — Майор нахмурился и, высунувшись из окна, спросил старшину — Ты выставил охрану возле пункта? — Получив утвердительный ответ, он покосился на Кузмана Христофорова и сказал. — Я велел доктору Начевой ехать на кооперативном грузовике, и значит, она будет здесь через пятнадцать минут. Ясно?
Кузман пожал плечами, снова зевнул и промолчал. Кофе закипел и с шипением полился через край; я снял его со спиртовки.
— Вы, товарищ майор, проверили, в доме ничего не похищено? — спросил председатель.
— Это дело милиции, — резко ответил майор. — Я увидел только то, что сразу бросилось в глаза. — Он начал перечислять: — Разбито стекло, взломан шкаф, исчезли две тысячи левов — Помолчав, он добавил: — Одна топографическая схема. План.
— Вот это уже скверно! — Председатель вздохнул и вытер ладонью лоб. — Схема, говоришь?
Майор молчал.
Я снова пощупал пульс раненого и удовлетворенно кивнул. Ритм заметно улучшился.
А где старший геолог? — неожиданно спросил майор. — Где Боян Ичеренский?
Кузман вздрогнул, по его тонким губам проползла ироническая усмешка.
Майор опустил голову. Видимо, его смутил собственный вопрос — ведь он сам прекрасно знал, где его помощник. Хорошо, что не спросил о капитане — при этой мысли и я готов был усмехнуться, подобно Кузману, только, конечно, по другому поводу.
Я налил кофе в чашку, присел к раненому и положил ему на лоб руку. У него вдруг дрогнули веки, меж ресниц дважды чуть проглянули помутневшие зрачки… Я назвал его по имени, слегка потормошил за плечо. Пострадавший глубоко вздохнул.
— Ты меня слышишь? — спросил я. У него шевельнулись губы.
— Все в порядке, — улыбнулся я, победоносно оглядев всех. Старшина Георгий шмыгнул носом, и я увидел, как он в смущении отвернулся. Майор перевел дыхание, пошарил в карманах куртки и вынул леденец. Последнее время он старался меньше курить и потому ел много конфет. Развернув леденец, он сунул его в рот и, разгладив пальцами бумажку, принялся делать из нее кулечек.
Председатель тоже вздохнул с облегчением и вытер со лба пот. Кузман Христофоров остался таким же непроницаемым и мрачным — только в глазах его словно вспыхнула искра.
Я подложил под голову раненого еще одну подушку, поднес к его губам чашку с кофе и предложил отпить. Вначале он, казалось, не понимал моего голоса или не понимал, чего от него хотят, и продолжал лежать с неподвижным лицом и опущенными веками.
И вдруг голошеий петух тетки Спиридоницы захлопал крыльями и снова принялся горланить в небо своим надтреснутым баритоном. Это был такой душераздирающий крик, что раненый открыл глаза и взгляд его сразу прояснился. Некоторое время он смотрел на нас с недоумением, недоумение сменилось удивлением, и наконец, сдвинув рыжие брони, он глубоко и тяжело вздохнул.
Потом он отпил несколько глотков, медленно провел дрожащей рукой по губам, снова вздохнул и уставился на председателя.
Под этим пристальным неподвижным взглядом председатель стал переминаться с ноги на ногу, зашевелил пальцами; на его короткой шее даже вздулись жилы.
— Как же это случилось, Стоян? — спросил он, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости. — Кто с тобой этакое сотворил?
Все затаили дыхание и смотрели на раненого.
Стоян приподнял голову и снова сдвинул брови.
Все это, бай Гроздан, случилось как-то совсем неожиданно! — он провел языком по посиневшим губам и глубоко вздохнул. — Пожелал мне «спокойного дежурства» и пошел себе, тут я полез в карман за сигаретами, а он вернулся, я даже не слышал… Налетел такой вихрь — как тут услышишь!
