Вместе с Россией - Иванов Егор (книги без сокращений txt) 📗
На всех углах, в трактирах и ресторанах, в салонах и лавках — восхваляли Францию, верили, что она не оставит Россию в беде. Одновременно поругивали англичан, не проявивших еще своего истинного отношения к кризису, потрясшему Европу. Никто не был уверен, что Альбион встанет на сторону России и Франции, случись война с германцами.
В эту удушающую жару, когда даже легкие бризы с Финского залива не освежали сколько-нибудь заметно пропитанной гарью атмосферы, мало кто из чиновного и служилого мира сидел в Петербурге. Движение наблюдалось лишь вокруг Дворцовой площади, где располагались министерство иностранных дел, Генеральный штаб, Военное министерство: туда и сюда сновали курьеры, чиновники, офицеры… Работа здесь шла даже в воскресенье, предназначенное православным людям для отдыха и покоя.
Покоя не было и послам, а из-за них и всей остальной дипломатической челяди. Попробуй-ка побегай по всему городу по удушающей жаре на встречи со своими русскими и прочими знакомыми, выведай у них, что они думают обо всей этой ситуации, выпей с ними бессчетное количество бокалов и бокальчиков, а вечером, не дающим прохлады, садись пиши доклад, да еще потом подготовь донесение к отправке в МИД…
Сергей Дмитриевич Сазонов трудился в эти дни от зари до зари. В субботу, 25 июля, в три часа пополудни он принял французского и британского послов вместе. Более экспансивный Палеолог, не дав и рта раскрыть флегматичному Бьюкенену, сообщил господину министру, что вчера германские послы в Париже и Лондоне вручили французскому и английскому правительствам ноту, в которой содержится требование, чтобы австро-сербская ссора была покончена исключительно между Веной и Белградом.
— Они хотят запугать нас! — почти взвизгнул Палеолог и зачитал последние слова ноты: — «Германское правительство делает все, чтобы конфликт был локализован, ибо всякое вмешательство третьей державы должно, по естественной игре союзов, вызвать неисчислимые последствия».
— Неужели вы поддадитесь наглым германским требованиям? — вопрошает французский посол, закончив чтение.
— Имею честь сообщить вашим превосходительствам, — откидывается в своем кресле министр, — что сегодня утром в Царском Селе под председательством государя состоялось важное совещание с военными. Его величество принял решение мобилизовать Киевский, Московский, Казанский и Одесский военные округа, имеющие быть нацеленными против Австро-Венгрии. В общей сложности это составит тринадцать корпусов…
— Но это всего лишь частичная мобилизация!.. — комментирует Бьюкенен.
Министр обращается к нему. Он всеми силами, стараясь придать своей английской речи максимум убедительности, настаивает на том, чтобы Англия более не медлила с переходом на сторону Франции и России, когда на карту поставлено не только европейское равновесие, но и сама свобода Европы.
…Кабинет министра выходит окнами на Дворцовую площадь. На противоположной ее стороне у подъездов скопилось несколько штабных автомобилей. Мимо дипломатов смотрит в окно с портрета российский канцлер Горчаков, не столь далекий предшественник Сазонова. Выражение лица на полотне слегка брезгливое, не без хитрости и ума. Кажется, что его взгляд уведен в сторону не случайно — «железный канцлер», как называли современники Горчакова, не одобряет альянса России с Францией и Англией, хотя и видит опасность со стороны Германии.
Палеолог хорошо знает дипломатическую историю России. Он указывает на портрет канцлера и говорит, обращаясь к послу Великобритании:
— Дорогой сэр Джордж! В этом самом кабинете в июле 1870 года князь Горчаков заявил вашему отцу, сэру Эндрью, что германские честолюбивые замыслы опасны. Не Россию должен беспокоить рост германского могущества. Пусть современная Англия не совершает той ошибки, которую она когда-то сделала…
Палеолог намекает на то, что Англия толкнула Россию на несколько десятилетий в объятия Германии и что нынешняя политика Альбиона, уклоняющегося от четкого определения своей позиции, — на руку Берлину. Бьюкенен понимает коллегу.
— Вы прекрасно знаете, что убеждаете сейчас того, кто и так уже убежден, — бросает он, делая жест безнадежности, свидетельствующий о том, что ему самому непонятно молчание его правительства.
Троица дипломатов расстается, несколько подавленная неясностью положения.
На следующий день, в воскресенье, просторный салон перед кабинетом министра иностранных дел Российской империи снова принял в свою сень французского посла. Палеолог примчался сюда по первому звонку Сазонова, который захотел рассказать союзнику о только что состоявшейся беседе с австрийским послом графом Сапари. Министр сам вышел в приемную, чтобы пригласить Палеолога. Он предложил гостю занять место у курительного столика и, едва раскурив сигару, начал без всякого предисловия:
— Я побудил графа Сапари к откровенному и честному объяснению…
Палеолог приготовился слушать и запоминать, чтобы как можно точнее сочинить депешу Пуанкаре.
Спокойный и даже суховатый в обычном состоянии, министр вдруг красочно начал рассказывать, как он читал графу Сапари текст австрийского ультиматума сербам, как отмечал недопустимый, оскорбительный и нелепый характер главных статей.
Французский посол понял, что министр очень возбужден, но в его задачу не входило охлаждать страсти. Скорее наоборот.
— А потом я сказал ему самым дружеским тоном, — продолжал Сазонов: — «Чувство, породившее этот документ, справедливо, если у вас не было иной цели, как защитить вашу территорию от происков анархистов. Но форма не может быть одобрена…» Я предложил ему взять назад австрийский ультиматум, изменить его редакцию. Только тогда может быть достигнут благоприятный результат…
«О каком результате он говорит? — с возмущением подумал Палеолог. — Неужели он всерьез полагает, что переговоры между Петербургом и Веной способны дать хоть какой-нибудь результат? Ведь Извольский должен был дать ему понять ясно и нелицеприятно, что войну надо начинать сейчас, иначе Германия станет слишком сильной».
Но вслух посол поздравил министра с удачно проведенным разговором.
Сазонов вытер белоснежным платком внезапно вспотевшую лысину. Он словно угадал мысли посла и взволновался еще больше. Дрожащим голосом он принялся объяснять свое поведение.
— Я вынужден спасать дело мира… Его величество не без влияния государыни, вероятно, прилагает все усилия, чтобы заставить Германию отказаться от мысли о войне. Он готов передать дело в Гаагский международный трибунал, он намерен побудить Сербию принять как можно больше статей австрийского ультиматума, чтобы решить дело миром…
— Ни в коем случае! — взорвался посол. — Если бы мы имели дело только с Австрией! Тогда бы у меня оставались еще надежды… Главное — это Германия! Она обещала своей союзнице большой триумф; она убеждена, что мы не осмелимся до конца противиться ей, что Тройственное согласие уступит, как оно уступало всегда. Но на этот раз мы не можем более уступать…
Сазонов провел рукой с платком перед глазами, словно отгонял какое-то страшное видение.
— Мой дорогой посол! Ужасно думать о том, что готовится!..
Спокойно и неторопливо работала в эти дни только военная машина Российской империи. Пожалуй, даже слишком спокойно.
После первого порыва, вызванного месяц назад убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда, когда разведка перешла на усиленный режим и уже смогла доставить кое-какие сведения о секретной мобилизации, проводимой Срединными империями, основные колеса механизма Генерального штаба вернулись к старому ритму вращения. Многие офицеры находились в летнем отпуску и не догадывались о серьезности положения. Только несколько генералов и полковников, умудренных опытом прошлых войн, примчались в свои части с иностранных курортов. По дороге через Германию они наблюдали приступы антирусской и антифранцузской истерии, сотрясавшие немецкую нацию. В Берлине толпа побила нескольких русских, рискнувших говорить между собой на родном языке, сыпала проклятия и угрозы в адрес российского посольства.
