Мозаика Парсифаля - Ладлэм Роберт (книги txt) 📗
– Оставьте его в покое. Да будет вам известно, я не беседовал с ним уже несколько месяцев. – Хейвелок неожиданно выпрямился и взглянул на француза. – Давайте поймаем такси и поедем в посольство. Я знаю там кое-кого. Могу представить вас атташе, работающему по высшему классу; скажу, что у вас есть товар, который я не могу приобрести за неимением средств и интереса. Заметано?
– Вы же прекрасно знаете, что я не могу этого сделать! И умоляю… – Граве не успел высказать просьбу.
– Хорошо, хорошо. – Майкл повернулся к парапету и стал смотреть на воду. – В таком случае сообщите мне либо номер телефона, либо место для будущего контакта с нужным человеком. Я позвоню, и вы выслушаете мое предложение.
– Какую цель вы преследуете? К чему все эти шарады?
– Здесь нет никакой шарады. Как вы изволили заметить, мы давным-давно знаем друг друга. Я окажу вам услугу и тем самым, возможно, смогу убедить вас в своей искренности. Надеюсь, при случае вы сумеете убедить в ней и других. А может быть, сами проявите инициативу в этом направлении. Как вы относитесь к такому варианту?
Француз чуть перегнулся через парапет, слегка повернул голову и уставился на Хейвелока.
– Благодарю вас, Майкл, но я вынужден отказаться. Зная, на какие выходки способен сатана, я предпочитаю работать со знакомыми мне деятелями второго разбора и не водиться с новыми людьми, пусть даже самыми блестящими. Мне кажется, я вам верю. Продолжай вы работать, не стали бы передавать такой источник информации, даже первоклассному атташе. Я великолепно законспирирован, у меня безупречная репутация. Вам могли бы потребоваться мои услуги. Да, я верю вам.
– Теперь моя жизнь станет легче. Не храните ваши убеждения в тайне.
– А как насчет ваших оппонентов из КГБ? Будут ли они убеждены в вашей искренности?
– Вне всякого сомнения. Их агенты, полагаю, послали донесение на площадь Дзержинского еще до того, как я поставил последнюю подпись на бумагах об отставке.
– А если они решат, что это какая-то комбинация?
– Тогда тем более у них будут все резоны оставить меня в покое. Какой же идиот станет заглатывать отравленную приманку?
– В их распоряжении будет химия. Ведь все вы пользуетесь химикатами.
– Ничего нового я не могу им сообщить. Они все знают. То, что мне известно, претерпело изменения. Меньше всего меня должны опасаться мои враги, что самое забавное в этой истории. Из-за нескольких имен, которые я мог бы назвать, не стоит заваривать кашу. Тем более что не исключено возмездие.
– Но вы нанесли противнику существенный урон. Как насчет их уязвленного самолюбия? Жажда мщения, как вам известно, чувство вполне естественное.
– В данном случае максима неприменима. В части нанесенного урона мы равны. И опять же отмщение не принесет им практической пользы. Никто не станет убивать без цели и причины. Никто не примет на себя ответственность за возможные последствия. Звучит нелепо? Не так ли? Почти в духе викторианских времен. Поймите, мы полностью выходим из игры, когда перестаем работать. В этом, Граве, ирония нашей жизни и ее, если хотите, конечная бесполезность. Когда мы выходим из игры, нам становится безразлично. И нет причин кого-то ненавидеть. Тем более убивать.
– Прекрасно сказано, мой друг. Вы, видимо, неоднократно размышляли над этими проблемами.
– С недавнего времени у меня появилась масса свободного времени.
– Есть люди, очень заинтересованные в ваших наблюдениях и выводах, в той роли, которую вы играли в жизни – я имею в виду в вашей прошлой жизни. И тут нет ничего удивительного. Эти люди поражены депрессивно-маниакальным психозом. Угрюмые, а через секунду сияющие; готовые на любое насилие, а через минуту распевающие псалмы о земных бедствиях и печалях. У них частенько проявляются параноидальные черты: я нахожу их в некоторых мрачных аспектах искусства классицизма. Вижу секущие диагонали полотен Делакруа в психике многонациональных государств. В психике столь активной и столь противоречивой. Такой исполненной подозрений… такой советской.
Хейвелок затаил дыхание. Теперь он с изумлением взирал на Граве.
– Почему вы так поступаете?
– В этом нет большой беды. Не знаю, что бы я доложил им, если бы пришел к другому выводу. Но теперь, когда я вам поверил, я скажу, что подверг вас испытанию.
– Значит, Москва полагает, что я все еще в игре?
– Я выскажу им свое суждение – вы больше не работаете. Другой вопрос, как воспримут они мой вывод.
– Почему бы им не поверить, – произнес Хейвелок, не отрывая глаз от воды.
– Ничего не знаю. Мне будет вас очень не хватать, Майкл. Вы при всех обстоятельствах вели себя как цивилизованный человек. Кроме того, вы не американец по рождению, не так ли? А европеец.
– Я американец, – спокойно ответил Хейвелок, – истинный американец.
– Во всяком случае, вы много сделали для Америки. Итак, если вы передумаете или за вас передумают, разыщите меня. Мы всегда найдем общий язык.
– Вряд ли такое произойдет, но тем не менее благодарю.
– Очень рад, что не услышал прямого отказа.
– Стараюсь быть вежливым.
– Цивилизованным. До свидания, Михаил. Предпочитаю имя, которое вы получили при рождении.
Хейвелок, слегка повернув голову, краем глаза наблюдал, как Граве хорошо отрепетированной изящной походкой направился к выходу с моста. Элегантный француз не позволит, чтобы его подвергли изнуряющему допросу люди, которых он глубоко презирает. Очевидно, ему очень хорошо заплатили. Но с какой стати? В Амстердаме было ЦРУ. ЦРУ не поверило ему. КГБ оказался в Париже, но и КГБ не поверил. Почему?
Так обстояли дела в Париже. На что еще они пойдут, чтобы и дальше держать его под микроскопом?
«Дельфийский оракул» принадлежит к числу небольших афинских гостиниц, где вам не дают забыть о том, что вы обретаетесь в Греции. Номера здесь окрашены в белый, ослепительно белый и невозможно белый цвета. Взгляд постояльца, видимо, должен отдыхать на крикливо-ярких, писанных маслом полотнах. Набивший руку на копировании открыток художник изобразил на вставленных в пластиковые рамки картинках все приметы античного мира: храмы, форумы и, конечно, оракулов. Узкие двустворчатые двери в номере вели на миниатюрный балкончик, где умещались два крошечных стула и лилипутский столик. Здесь гости могли наслаждаться по утрам своим черным кофе. В просторном вестибюле и кабинах лифта не было спасения от народной музыки – в оркестрах явно преобладали струнные инструменты и медные тарелки.
Хейвелок вышел из лифта вместе со смуглой женщиной. Когда двери закрылись, музыка исчезла и оба с облегчением вздохнули.
– Зорба решил передохнуть, – сказал Майкл, указав налево, где находился его номер.
– Остальной мир, наверное, считает нас психами, – рассмеялась женщина. Она поправила темные волосы, одернула длинное белое платье, великолепно оттенявшее ее оливкового цвета кожу, подчеркивавшее пышность бюста и изящество талии. Женщина говорила по-английски с сильным акцентом, культивируемым на средиземноморских островах, ставших местом отдыха богачей региона. Это была дорогая куртизанка, чьими услугами пользовались принцы коммерции и их наследники, – по сути дела проститутка с добрым веселым нравом, неглупая, готовая рассмеяться на хорошую шутку, понимающая, что на ее занятие природа отпустила ей не так уж много времени.
– Вы спасли меня, – сказала она по пути к номеру, сжимая руку Хейвелока.
– Я вас похитил.
– Термины, которые частенько взаимозаменяются, – произнесла женщина и вновь рассмеялась.
На самом деле имело место и то, и другое. Майкл случайно наткнулся на человека, с которым вместе работал в этом секторе пять лет тому назад. Бывший коллега устраивал ужин в кафе неподалеку от «Дельфийского оракула». Хейвелок принял приглашение. Женщина оказалась там же в сопровождении бизнесмена чрезвычайно грубой наружности и вдобавок значительно старше себя. Алкоголь сделал свое дело. Хейвелок и женщина сидели рядом, соприкасаясь бедрами и руками. Они обменялись взглядами – сравнение совершенно очевидно оказалось в его пользу. Вскоре Майклу и куртизанке с островов удалось тихонько улизнуть.
