Господин Никто - Райнов Богомил Николаев (онлайн книга без .TXT) 📗
— Например?
— Например, что вас приводит сюда? Надеюсь, вы не станете меня убеждать, что не можете дышать без меня.
— Не беспокойтесь. Я лгу более умеренно, чем вы.
— В таком случае?
— Мой бедный друг! Сколько лет вам еще надо прожить на свете, чтобы понять такую простую вещь: самое большое удовольствие для женщины — удовлетворять свое любопытство. Вы разбудили мое любопытство. Ваше обращение к содействию посредника, чтоб привести меня сюда, отшельничество в этом доме, который явно вам не принадлежит, не говоря уже о ворохе небылиц, преподнесенных мне, — все это почти загадочно.
— Никак не предполагал, что во мне есть что-либо загадочное. Но раз так, постараюсь и впредь держаться в том же духе, чтоб не лишиться такой клиентки, как вы.
Франсуаз встает, прохаживается по веранде и останавливается у моего кресла. Маневры эти кажутся заранее продуманными, однако не исключено, что они вызваны простой неловкостью. Я не отношусь к числу забавных собеседников. На сей раз я не в состоянии отвести глаз от стройной, статной фигуры — крупным планом она закрыла передо мной весь горизонт. Словно загипнотизированный, я поднимаюсь перед нею на ноги.
— Скажите, Эмиль… — Она умолкает, будто ей трудно было впервые назвать меня по имени.
— Что сказать? — спрашиваю я с пересохшим ртом, пытаясь что-нибудь разглядеть во мраке ее глаз.
— Скажите… вы действительно любите меня?
— Не говорите глупостей. Между такими, как мы, не может существовать любви, — отвечаю я.
И плотно обнимаю округлые крепкие плечи.
После Морзе наступает очередь тайнописи с ее рецептами, химикалиями и техническими условиями. Господин Гаррис неисчерпаем и непогрешим, как подлинная энциклопедия. Довольно объемистая и полезная энциклопедия, которая едва ли скоро увидит свет, иначе ее пришлось бы озаглавить «Справочник шпиона». Скверно то, что в один из ближайших дней Гаррис унесет свой черный портфель и начнет давать лекции новому дебютанту, а меня пошлют сдавать практический экзамен по шпионажу в страну, из которой мне с трудом удалось выбраться.
Скверно и другое. По ходу занятий день ото дня мне становится все яснее, что учение мое близится к концу. Пока что мы вращаемся в области теории. Но еще в Болгарии я слышал немало историй, подобных моей, и знаю, что очень скоро на смену Гаррису явится Дуглас или кто-нибудь другой и предложит мне конкретный план операции, который я должен буду не только выучить назубок, но и выполнять на практике.
Единственная моя утеха в эти дни напряженного ожидания — Франсуаз. Мое предположение, что после первой физической близости наступит безразличие или досада, не оправдалось. Может быть, потому, что, как это редко случается, в самом деле очень редко, Франсуаз оказалась женщиной именно в моем вкусе. Мне хочется сказать, что у нее нет ничего общего с теми, о которых говорят «сладкая женщинка». Сладкое всегда в конце концов, а порой и в самом начале начинает горчить. Вы ищите холодный освежающий напиток, а получается липкий сироп нежностей и воркования. С Франсуаз подобные нежности не грозят. После нашей первой бессонной ночи, проведенной в опьянении, она ограничилась тем, что сказала мне сквозь полуоткрытую дверь ванной комнаты:
— Ты оказался ужасно изнурительным, первобытным любовником. Хорошо, что не все мужчины похожи на тебя.
Ее нежности и в дальнейшем мало чем отличались от этой, что все же лучше, чем если бы она повисла у меня на шее и заныла: «Миленький, скажи, как ты меня любишь!» Особенно если учесть, что рост у нее метр семьдесят два и соответствующий этому вес.
Франсуаз обычно приходила под вечер. Программа ее визитов постоянно была одна и та же — умеренное питье, умеренная закуска, самодеятельный ужин и любовь без лишних разговоров. Другой, менее подозрительный человек, вероятно, решил бы на моем месте, что женщина прочно и надежно привязалась к нему. Я же придерживался того мнения, что мы вот-вот услышим друг от друга нечто такое, чего мы всячески стараемся не произносить и что не имеет ничего общего с отношениями двух полов.
Но вот в один прекрасный день господин Гаррис сообщил мне, что на этом наши занятия заканчиваются, и безучастным голосом пожелал мне успеха в их практическом применении.
Вечером, когда мы с Франсуаз, сидя, как обычно, под оранжевым навесом, употребили привычные дозы алкоголя и обменялись колкими любезностями, я решил, что пора заговорить. Первым всегда вынужден говорить более слабый. Таково правило игры, и тут уж ничего не поделаешь — не я его придумал.
— Дорогая Франсуаз, твои остроты, хоть они и проверены временем, довольно однообразны. Что ты скажешь, если мы переменим тему?
Эта реплика не выражала ничего примечательного, зато мой взгляд был достаточно красноречив.
— А что ты скажешь, если мы переменим место? — вопросом на вопрос отвечает Франсуаз. — Мы с таким упорством сидим под этим навесом, что у меня появилось ощущение, будто я на всю жизнь сделалась оранжевой.
Она встает, спускается по трем мраморным ступеням и углубляется в сад, куда мы ни разу не догадались пойти прогуляться. Я следую за ней и, когда мы достигаем темной аллеи вдоль кипарисов, спрашиваю:
— По-твоему, нас подслушивают?
— А ты как считаешь?
— Трудно сказать…
— Говори тогда, что у тебя.
— Франсуаз, я хочу уехать в Париж!
— Ну и валяй. Счастливого пути.
— Не могу без тебя. Я хочу сказать — без твоей помощи.
— Почему не можешь?
— Потому что я в безвыходном положении. Ты единственная можешь меня спасти.
— Выходит, дошло до того, что тебя должна спасать какая-то надменная шлюха, как ты изволил меня назвать перед твоим Дугласом?
— У тебя изумительно острый слух…
По сути дела, даже самый острый слух не смог бы уловить моей реплики среди шума ночного заведения на расстоянии трех метров. Но мне известно, что слух иногда обостряется при помощи специальных устройств. Только в данный момент мне было не до таких деталей.
— Франсуаз, ты отлично понимаешь, почему я сижу в этой вилле и чем я тут занимаюсь…
— Допустим. А с какой целью?
— Меня готовят к тому, чтоб забросить в Болгарию. Едва успел я оттуда бежать полгода назад, как они снова хотят меня туда вернуть…
— И ты умираешь от страха. Не так ли?
— Дело не только в страхе. Это будет конец всем моим намерениям, всем мечтаниям. Всю жизнь я рвался в Париж… Во Франции воспитывался мой отец… я с детства лелеял эту мысль…
— Хорошо, хорошо. Только не заплачь.
Сила была на ее стороне, и женщина играла твердо. Плакать я не намеревался, но замолчал, так как почувствовал, что исповедь тут ни к чему и мне надлежит отвечать на вопросы, ставить которые дано другому. Благо, к этому мне не привыкать.
В тени кипарисов смутно белеет скамейка, но Франсуаз проходит мимо и останавливается лишь в конце аллеи. Она подает мне знак подойти к ней поближе и говорит полушепотом:
— Ты не возражаешь, если мы вернемся к самому началу, а?
Мы так и сделали.
Женщина мастерски задает вопросы — качество, которое я в ней оценил при первом же нашем водевильном разговоре. Каждый вопрос бьет в одну узловую точку, допрос ведется ловко, держит меня в напряжении, и через каких-нибудь пятнадцать минут Франсуаз вырывает из меня все то, на что греческая полиция расходовала долгие часы.
— Случай с Младеновым, возможно, представит для нас известный интерес, — замечает брюнетка по окончании допроса. — Неясно одно — чем ты сам можешь быть для нас полезен…
— Послушай, Франсуаз, я выполню любую задачу, которую вы поставите передо мной… Я люблю Францию…
Женщина задумчиво глядит на меня своими большими темными глазами, смутно поблескивающими во мраке аллеи.
— Человек, который не любит собственную страну, едва ли способен любить другую, Эмиль.
Я молчу. Эта кобра знает мое уязвимое место.
— Но это не столь важно. Среди таких, как мы, о любви говорить не принято, ты сам сказал. Беда в том, что тобой сейчас владеет страх. Весьма возможно, значит, что он тебя не покинет и завтра. Не думай, что страшно лишь там, в Болгарии.
