Мозаика Парсифаля - Ладлэм Роберт (книги txt) 📗

– Здесь об этом не сказано, сэр, – ответил Брэдфорд, кивнув Бруксу. – За исключением слова «наживка», которое относится к Хейвелоку. Как вы помните, он решил не проводить захват Хейвелока в Афинах. Ростов знает о весьма необычных отношениях, существующих между Майклом Хейвелоком и Энтони Мэттиасом. Оба чехи, учитель и ученик, оба из тех, кто выжил… во многих отношениях отец и сын – в общем, два сапога пара. А если кто-то из них или оба связаны с кем-то в Москве? Если да, то с какой целью? Непредосудительные цели можно исключить, поскольку в таком случае незачем скрывать эти связи. Несколько месяцев назад мы уже задавались вопросом о том, что задумал Мэттиас и какая роль в этом отводится Хейвелоку. Чтобы это выяснить, мы устроили спектакль на Коста-Брава.

– Но тут появился Парсифаль, и все остальные проблемы на этом фоне оказались несущественными, – вмешался Беркуист. – Мы оказались прижатыми к стене. И мы все еще прижаты к стене. Правда, она с той поры выросла, стала мощнее и даже раздвоилась, так что теперь мы оказываемся спиной к ней, в какую бы сторону ни повернулись. К поискам Парсифаля добавились поиски еще одного человека. Кого-то, находящегося здесь, среди нас, того, кто следит за каждым нашим шагом. Советский агент, способный достать секретный код из Москвы и изменить ход операции на Коста-Брава… Господи, мы просто обязаны обнаружить его! Если он доберется до Парсифаля раньше нас, то он и тот безумец в Кремле, которому он служит, смогут диктовать нашей стране любые условия.

– Вы же прекрасно знаете, где его искать, – откликнулся генерал. – Так отловите его! Ясно, что он принадлежит к самой верхушке госдепартамента, имеет доступ к посольской секретной связи и, очевидно, дьявольски близок к Мэттиасу. Ибо, если я вас правильно понял, именно он подставил Каррас. Он достал этот знаменитый шифр, он поместил шифр в ее чемодан, он фактически приговорил ее к смерти.

– Думаю, он организовал не только шифр, но и все остальное, – задумчиво произнес Брэдфорд. – Чемодан перебежчика от Баадера-Майнхоф, наши собственные шифры и инструкции из Москвы. Одним словом, все, что обнаружилось в Барселоне… неизвестно откуда и непонятно как.

– Полагаю, дальнейшее давление на Мэттиаса бесполезно, – полуутвердительно, полувопросительно произнес Брукс.

– Бесполезно, – ответил Брэдфорд. – Он не скажет ничего нового. «Улики неопровержимы. Все соответствует истине. Все данные поступили ко мне по особым каналам».

– До святого Антония донесся благовест! – взорвался президент.

– «Крот» в госдепе! – не мог успокоиться генерал. – Господи, да неужели его так трудно вычислить? Со сколькими сотрудниками мог переговорить Стерн? О каком отрезке времени идет речь? Несколько минут? Несколько часов? Надо просто установить, с кем он общался в тот день, вот и все!

– Стратеги из Консульских операций работают в обстановке строжайшей секретности, – сказал Брэдфорд. – У них нет расписания встреч и совещаний. В случае необходимости они просто звонят нужному человеку из госдепа, ЦРУ или Совета национальной безопасности и немедленно получают аудиенцию. Никаких протоколов при этом, естественно, не ведется. Все это делается из соображений внутренней безопасности. Любая записка такого рода заинтересованному человеку может дать массу важнейшей информации.

– Исказить любой ценой поток правдивой информации, – задумчиво, как бы про себя, произнес президент.

– По нашему мнению, Стерн мог говорить с кем-то из шестидесяти – семидесяти пяти сотрудников госдепа, – продолжил Брэдфорд. – И скорее всего, эта цифра занижена. Надо учесть, что есть авторитетные лица в группах специалистов и специалисты среди известных авторитетов, у каждого из которых допуск по максимальной степени секретности. Список может оказаться бесконечным.

– Но мы же говорим только о государственном департаменте, – с нажимом произнес седовласый Брукс. – И всего о четырех часах, которые прошли между последним разговором Стерна с Римом и окончательным утверждением начала операции на Коль-де-Мулине. Это значительно сужает сферу поиска.

– Кем бы он ни был, он тоже прекрасно понимает это, – возразил Брэдфорд. – Именно поэтому он постарался скрыть свои перемещения. Проверка журнала прихода и ухода ничего не даст.

– Неужели никто так и не видел Стерна? – стоял на своем Брукс. – Ведь вы наверняка провели опрос.

– Да, и постарались не привлекать лишнего внимания. Ни один из опрошенных не признал, что видел его в интересующие нас двадцать четыре часа. Но мы и не ожидали ничего иного.

– Его никто не видел? – недоверчиво нахмурился генерал.

– Кое-кто видел, разумеется, – кивнул Брэдфорд. – В частности, секретарь внешней приемной на шестом этаже секции «Л». Даусон оставил для Стерна записку, и тот взял ее по пути к лифту. Он мог быть в одном из семидесяти кабинетов, расположенных за этой приемной.

– Кто в то время находился на месте? – Посол, не успев закончить своей фразы, энергично мотнул головой, показывая, что сам понимает бессмысленность подобного вопроса.

– Вот именно, – отреагировал не на слова, а на жест Брэдфорд. – Это не поможет. Судя по журналу регистрации, в это время на своих местах находилось двадцать три человека. Там проходили совещания, инструктажи, секретари вели протоколы; местопребывание каждого было проверено. Ни один из присутствовавших не отлучался на такой срок, чтобы успеть позвонить в Рим.

– Но, черт побери, вам же нужно разобраться всего с одним этажом! – воскликнул генерал. – Семьдесят пять кабинетов – семьдесят пять человек. Не сто пятьдесят или тысяча. Всего семьдесят пять; и один из них – ваш «крот»! Начните с ближайшего окружения Мэттиаса и вытяните из них все, что они знают. Если потребуется, поместите всех до одного в клинику!

– Возникнет паника. Весь государственный департамент будет деморализован, – сказал Брукс. – Если не… существует целая клика, особая группа среди его приближенных.

– Вы не знаете, что это за человек. – Брэдфорд сплел пальцы под подбородком, подыскивая слова. – Он же первый, единственный и неповторимый Доктор Мэттиас, учитель, просветитель, генерал идей. Сократ с Потомака, вокруг которого собираются толпы повсюду, где он появляется. Он превозносит тех, кто увидел исходящее от него сияние, и с невероятным сарказмом жестоко побивает тех, кто оказался Фомой неверующим. При этом он умеет облачить эту жестокость в исключительно смиренные фразы. Как случается со многими самопровозглашенными арбитрами элитарных кругов, его высокомерие делает его дьявольски непостоянным. Какая-то группа попадает ему на глаза, и ее члены тотчас превращаются в его милых, любимых сыновей и дочерей. Но это продолжается лишь до той поры, пока не возникает следующая группа и он не выступает в нужный момент со льстивыми речами. Так происходит смена придворных, перед которыми он может вещать дальше. За последний год эта черта характера, естественно, получила развитие, но присутствовала она в нем всегда. – Здесь Брэдфорд позволил себе улыбнуться, хотя улыбка вышла натянутой. – Впрочем, я могу быть предвзятым по отношению к нему, ведь мне не приходилось попадать в круг избранных.

– А как вы думаете, – поинтересовался посол, – почему вас туда не пускали?

– Точно не могу сказать. За мной сложилась определенная репутация. Вероятно, она его не устраивала. Но, скорее всего, потому, что я давно и очень пристально наблюдаю за ним. Мне это нравилось, тем более что я понимал, что это его тоже не устраивает. Понимаете, люди, подобные ему, обычно ведут «лучших и талантливейших» весьма странными путями. Многие мои коллеги достигли профессиональных высот, и я не думаю, что Мэттиасу это по вкусу. Ведь профессионализм предполагает трезвость взгляда. Томизм [45] уже не популярен; слепая вера может испортить зрение и способность смотреть вперед. – Брэдфорд подался вперед и пристально посмотрел на Хэльярда. – Прошу прощения, генерал. Я отвлекся. Дело в том, что я не могу вычленить отдельную группу без гарантии того, что мы не спугнем «крота» раньше, чем обнаружим его. В этом я уверен. Если мы обнаружим его, он выведет нас на человека, которого мы зовем Парсифалем. Возможно, этот человек временно и потерял его, но он знает, кто такой Парсифаль.