Портной из Панамы - ле Карре Джон (электронные книги бесплатно txt) 📗
Дважды он спрашивал, как пройти. И всякий раз ему указывали неверное направление. Первый раз стайка ангелов со всей искренностью посоветовала ему пересечь площадь, где он стал прекрасной движущейся мишенью для залпового огня, что велся из окон и дверей зданий, окружавших площадь с четырех сторон, причем применялись здесь ракеты с несколькими боеголовками. И хотя он смеялся, улыбался, картинно прикрывал голову и всячески давал понять, что понимает и оценивает шутку, это просто чудо, что ему удалось добраться до банка на противоположной стороне с целыми глазами, ушами и яйцами.
И без единого ожога на теле, несмотря на то, что ракеты были далеко не шуточными, и в целом все это было вовсе не смешно. Это были высокоскоростные ракеты, плюющиеся пламенем и направляемые на него с близкого расстояния какой-то веснушчатой рыжеволосой амазонкой с костлявыми коленками и в полинялых шортах. Она назначила себя командующей небольшим артиллерийским подразделением и выпускала свои смертоносные хвостатые ракеты одну за другой, а сама при этом подпрыгивала и жестикулировала самым непристойным образом. И еще она курила — что именно, догадаться было нетрудно, — а между затяжками выкрикивала команды своим войскам, сгруппировавшимся вокруг площади: «Оторвите ему член, поставьте этого гринго на колени!» Затем новая затяжка и новая команда. Но Пендель был хорошим человеком, и к тому же его охраняли ангелы.
Во второй раз ему указали другую дорогу, уже по ту сторону площади, вдоль ряда домов с верандами, на которых сидели разодетые в пух и прах белые, а внизу были припаркованы их новенькие блестящие «БМВ». И Пендель, проходя мимо одной такой веранды, где царил оглушительный шум, вдруг подумал: да ведь я вас знаю, ты сын или дочь такого-то и такого-то, о господи, как же быстро летит время. Но их присутствие здесь мало заботило или удивляло Пенделя, не волновало и то, что эти люди могут узнать его, потому что дом, в котором застрелился Мики, находился уже совсем рядом, по левую сторону улицы. И у него были все основания сосредоточиться мыслями на своем помешанном на сексе сокамернике по прозвищу Паук, который повесился прямо там, в камере, всего в трех футах от спящего Пенделя. Паук оказался первым мертвецом, которого Пендель видел со столь близкого расстояния. Поэтому в каком-то смысле виной Паука было то, что Пендель по рассеянности вдруг оказался в центре импровизированного полицейского кордона, состоящего из одной полицейской машины, кучки зевак и примерно двадцати полицейских, которые, разумеется, никак не могли поместиться в одной машине, но поскольку в Панаме нехватки полицейских никогда не наблюдалось, просто слетелись сюда, как чайки к рыбацкой лодке, едва почуяв в воздухе запах добычи.
Предметом, привлекшим их сюда, оказался старый пейзанин. Он сидел на обочине, поставив шляпу между колен и обхватив голову руками, и, рыча и раскачиваясь, точно горилла, изрыгал то ли жалобы, то ли проклятия. Вокруг собралось с дюжину советчиков, зрителей и консультантов, в том числе и несколько пьяных, вцепившихся друг в друга, чтоб не упасть. И еще здесь была женщина, очевидно, жена, громко соглашавшаяся со стариком, когда он давал ей возможность вставить слово. И поскольку полиция вовсе не выказывала намерения расчистить для Пенделя путь в толпе и уж тем более не собиралась нарушать ради этого свои стройные ряды, ему пришлось присоединиться к любопытствующим. Оказалось, что старик получил сильные ожоги. Это было видно всякий раз, когда он отнимал руки от лица, чтобы акцентировать сказанное или пригрозить неведомому обидчику. На левой щеке не хватало изрядного куска кожи, рана тянулась ниже, по шее, торчавшей из рубашки без воротника. И поскольку он получил серьезные ожоги, полиция намеревалась отвезти его в местную больницу, где ему бы сделали укол, что, по дружному мнению всех собравшихся, являлось хорошим средством от ожогов.
Но старик не хотел, чтобы ему делали укол, не хотел лечиться. Он скорее был готов страдать от боли, чем от укола. Он скорее был согласен получить заражение крови и прочие чудовищные осложнения, чем ехать с полицейскими в больницу. А причина крылась в том, что он был старым заядлым пьянчужкой, и это, возможно, был последний фестиваль в его жизни, а каждому дураку известно: если тебе сделали укол, пить нельзя, по крайней мере — до конца фестиваля. А потому он принял вполне сознательное решение и, призывая в свидетели и создателя, и жену, заявлял полиции следующее: пусть полиция засунет эту самую инъекцию себе в задницу, потому как лично он собирается напиться до потери пульса, а стало быть, и боли не будет чувствовать. А потому все вы, в том числе и полиция, не будете ли столь любезны убраться с дороги? И если вы действительно хотите помочь человеку, не принесет ли кто-нибудь ему выпить? Да, и еще глоток жене, и ежели это окажется бутылочка сушняка, премного будем обязаны.
Все эти заявления Пендель выслушал крайне внимательно, улавливая в каждом предложении послание свыше, даже если общий его смысл был не совсем ясен. И постепенно полицейские разошлись, толпа тоже поредела. Старуха присела рядом с мужем и обняла его за плечи, а Пендель направился к единственному на улице дому, чьи окна не были освещены, твердя про себя: я уже умер. Я тоже мертв, как и ты, Мики, а потому не думай, что твоя смерть может меня напугать.
Он постучал, но никто не отозвался, хотя все прохожие и обернулись на этот стук, потому что какой дурак станет молотить в дверь в самый разгар праздника? И он перестал стучать, просто стоял на крыльце и старался держать лицо в тени. Дверь была закрыта, но не заперта. Он повернул ручку и шагнул внутрь, и первой мыслью было, что он вернулся в сиротский приют. И скоро Рождество, и он снова играет роль волхва в сцене рождения Иисуса, держит в руках посох и лампу, а на голове у него красуется старый коричневый тюрбан, который кто-то пожертвовал бедным. Вот только другие актеры в доме, куда он вошел, стояли не на своих местах, и еще кто-то похитил святого младенца.
Вместо хлева — пустая комната с плиточным полом. Освещена она отблесками фейерверка, бушующего на площади. И еще там находилась женщина в шали, она склонялась над колыбелькой, поднеся к подбородку молитвенно сложенные руки. Очевидно, то была Ана, решившая покрыть голову в знак траура. Но колыбелька при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе не колыбелькой. Это был Мики, лежавший лицом вниз, как она и описывала, Мики, распростертый на кухонном полу, лицом вниз и задом кверху, и рядом с его щекой лежала карта Панамы и тут же — пистолет, наделавший все это. Пистолет лежал, и ствол его указывал на пришельца, точно обвиняя его во всем. Точно говоря всему миру то, что мир и без того знал: вот он, Гарри Пендель, портной, поставщик сновидений, изобретатель людей и способов побега, убил свое собственное творение.
Постепенно глаза Пенделя освоились с неверным мигающим светом, с этими отблесками и сполохами огней фейерверка и уличных фонарей, и он начал различать другие свидетельства того, что натворил Мики, снеся себе выстрелом полчерепа, — на плиточном полу, на стенах. И даже в самых странных и неожиданных местах, к примеру, на комоде с грубой мазней, изображавшей пиратов, пирующих со своими любовницами. Именно эта картинка и подсказала ему первые слова, с которыми он обратился к Ане, скорее практического, нежели утешительного характера.
— Надо чем-то занавесить окна, — сказал он.
Но та не ответила, даже не шевельнулась, не повернула головы. И это подсказало Пенделю, что и она в каком-то смысле тоже умерла. Смерть Мики убила и ее, нанесла ей непоправимый урон. Ведь она пыталась сделать Мики счастливым, убирала за ним, делила с ним постель, и вот теперь он застрелил ее, взял на себя такой труд. И на долю секунды Пенделя охватил гнев. Он почти ненавидел Мики, винил его в акте чудовищной жестокости, причем не только по отношению к собственному телу, но и к близким, жене, любовнице, детям, и, разумеется, к нему, самому лучшему своему другу, Гарри Пенделю.
