Вместе с Россией - Иванов Егор (книги без сокращений txt) 📗

У командира группы генерала Скерского считали потребное количество снарядов, исходя из того предположения, что бои будут продолжаться от 5 до 10 дней и на каждую гаубицу потребуется по сто выстрелов в день…

Готовились и командиры дивизий, корпусов, армий, фронтов. Все вместе они надеялись исполнить просьбу добрейших союзников, которые как раз в эти недели резко сократили поставку военных материалов в Россию под предлогом отсутствия морского тоннажа и необходимости тщательно подготовиться к собственному летнему наступлению на реке Сомме…

…Орудие, на котором Василий служил наводчиком, было приготовлено к бою на исходе дня семнадцатого числа. Бомбардиры и канониры [38] все сделали, что приказал старший фейерверкер [39]. Теперь вся орудийная прислуга сидела подле своей гаубицы, вертела самокрутки и вела неторопливый разговор.

— Когда, значит, бой самый большой разыгрывается и германец палит — так у меня на душе словно во святом писании… Все светло, а ничего на земле не видать… И жизни не жалко, и никого не помнишь… Почитай, что самое хорошее энто у меня от рождения. Лучше, почитай, и не бывало, словно за столом в престольный праздник… — высказывался канонир Симаков, долговязый и сумрачный малый. Его оборвал ездовой Серега, хитрющий и скаредный мужичок, который подбирал любой гвоздь, любую тряпку, набивал ими вещевые мешки.

Попыхивая махорочным дымком, Серега навел критику на Симакова.

— Полно тебе врать… Ни слову твоему насчет такой агромадной храбрости не верю… Чтобы сердце играло, когда «чемодан» рядом с тобой разрывается, того нет! И не поверю. На войне радость озорникам одним, а трезвому мужику она поперек горла стоит. Понапущено войны кругом — она не только хлеба, сами души человеческие повыела. Вот у нас, когда от Варшавы отступали — три солдата рассудку лишились! А ты — престольный праздник!..

От зарядного ящика отозвался канонир Николка.

— На войне что отменно? Что завсегда свободно! И что православная душа задумала — сполнить можно!.. Грех не на нас… Дисциплина? Ее сполнять требуется на глазах у начальства… Ведь в деревне православный только во сне увидит, что каку бабу мни али за груди хватай! А тута — не зевай — свои ли, чужие ли — все одно! — и Николашка хищно улыбнулся.

— Вот один такой дохватался — нос, говорят, скоро провалится!.. — под общий хохот выразился голубоглазый, круглолицый и крайне добродушный телефонист Сударьков, всегда в меру прислуживающий начальству и за то пользующийся кое-какими поблажками у фельдфебеля. — А ты как, бомбардир, об войне понимаешь? — обратился телефонист к Василию. — Говорят, у тебя всегда про-кла-ма-ция на закрутку табаку найдется?!

Василий насторожился. Он избегал вести пропаганду в открытую в столь разношерстной группе батарейцев. Своей задачей он считал отобрать надежных людей, создать организацию и вместе с ними агитировать против войны, против самодержавия, против буржуазии, наживающейся на крови и страданиях людей. Только самым доверенным солдатам он давал читать газету «Социал-демократ» и прокламации большевистской партии, взятые еще из запасного дивизиона в Петрограде. Листки эти были уже зачитаны до дыр, и Василий собирался использовать свой краткосрочный отпуск, полагающийся ему за отличную службу, чтобы в Минске получить пополнение литературы.

Опытный конспиратор, Василий внимательно изучал солдат и младших офицеров дивизиона, прежде чем начать серьезную работу. Слова телефониста его обеспокоили: значит, среди солдат пошли какие-то слухи о прокламациях, которые он кое-кому давал читать. Партийцам в армии было хорошо известно, что военная жандармерия и контрразведка дружно работают, зорко караулят большевистских агитаторов. В случае ареста большевику угрожал немедленный военно-полевой суд и расстрел. Вот почему он не стал вступать в спор с Сударьковым, а отшутился.

— Ты лучше у Сереги бумагу на закрутку попроси — у него много всего под зарядным ящиком!

— Какие тебе еще прокламации?! — вступился за Василия батарейный охотник [40], полный георгиевский кавалер Дмитрий Попов. Бесшабашный и лихой в начале войны, он много раз смотрел смерти в глаза, пробираясь в тыл врага, за «языком». Постоянный риск и опасность развили его незаурядный ум, полковая школа бомбардиров, куда его определили после первой медали, дала кое-какую грамотность. Попов одним из первых потянулся к правде, которую принес на позиции питерский рабочий-большевик Василий. Он тоже почуял подвох в словах Сударькова и решил пооберечь друга и учителя.

— Нате, братцы, вам германские цигарки! — решил он отвлечь внимание артиллеристов от становившейся опасной темы. Первым, как и положено, потянул свою руку младший фейерверкер — командир орудия.

Разговор пошел по другому руслу.

— Не сегодня-завтра налетит оттепель, а там и распутица… — высказался бородатый и страхолюдный бомбардир-ездовой Прохор Коновалюк. — Все-то мои ноженьки и рученьки ризматизмой тянут… И как несчастная пяхота по грязищи в наступление полезет — ума не приложу…

— Твоего ума и не требовалосси… Господа енералы за тебя им пораскидывали… — протянул Николка. — Вот ежели нам за пехтурой гаубицы тянуть — так никакие битюги по ростепели не вытянуть… Я вот, братцы, к Петряю — земляку в 10-ю дивизию намедни погостить ходил… Так бруствер окопа склизкий, еще не совсем потекло, а на дне жижа хлюпает — присесть негде…

— Да-а! Нижним чинам нигде сладко не бывает… — протянул Серега-ездовой, притушивая свою цигарку на половине и убирая остатки в кисет. — И когды тольки все ето кончится, царица небесная!..

— Не ей ты молисси! — опять вступил в разговор Сударьков. — Ежели о сохранении от внезапной смерти, то великомученице Варваре или святому мученику Харлампию… А ежели об умерших без покаяния, то преподобному Паисию великомученику…

— Не… — возразил ездовой. — Тут надоть от потопления бед и печалей Николаю-чудотворцу помолиться… Али о прогнании духов преподобному Мамону…

— Не тем богам, мужики, молитесь! — погладил свои усы Попов. — Вам надо свечки ставить святому Симеону-богопринятому… о сохранении здравия младенцев!.. По наивности вашей…

Сударьков злобно глянул на охотника. Батарейцы грохнули. Тут и кашевары прикатили полевую кухню с горячей кашей и горячим супом…

…Поздно вечером, когда Мезенцев остался один и собрался ложиться спать, в сенях его избы заспорили два голоса, один из которых принадлежал его ординарцу. Кто-то настырный пробивался к командиру дивизиона. Потом раздался осторожный стук в дверь.

— Входите! — крикнул Мезенцев.

На пороге предстал, застенчиво сминая шапку в руках, телефонист первой батареи Сударьков.

— Чего тебе? — коротко спросил полковник.

— Так что, ваше высокоблагородие, разрешите доложить! — обратился бомбардир.

— Что там? Докладывай! — разрешил недовольным тоном Мезенцев.

Сударьков оглянулся на дверь и, понизив голос, почти шепотом начал:

— Так что, ваше высокородь, ерманского шпиена объявить!

— Где он? — изумился полковник.

— Наводчик второго орудия, бонбардир Василий Медведев, ваше высокородие! — четко, словно на занятиях по словесности, изложил Сударьков.

— Дурак ты, братец! — кратко резюмировал командир дивизиона. — Медведев — образцовый наводчик, лучший в дивизионе…

— Никак нет, ваше высокородие, шпиен он и листки разные нижним чинам подсовывает! Вот!..

Сударьков достал из папахи какие-то сложенные бумажки и протянул их командиру. Мезенцев взял листки, развернул. Это были затертый и треснувший на сгибах экземпляр газеты «Социал-демократ» и листовка — обращение Петербургского комитета РСДРП к рабочим и солдатам, в которой рассказывалось о восстании моряков в Кронштадте. Мезенцев пробежал глазами несколько слов призыва к единению революционной армии с революционным пролетариатом и всем народом.