Шпион, выйди вон - ле Карре Джон (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
– К счастью, никто на это не обратил внимания, – сказал он, угощаясь еще одной сигаретой у Смайли. – Кем я, кстати, был? – Он, видимо, разговорился. – Как-то вылетело из головы.
– Скорняк. Я был Попрошайкой.
Смайли уже все это порядком надоело, и он потихоньку вышел, не удосужившись даже попрощаться. Он сел в машину и ездил по каким-то дорогам не меньше часа, совершенно отключившись от внешнего мира, пока вдруг не обнаружил, что мчится по объездной оксфордской трассе на скорости около 130 км. Он остановился, чтобы перекусить в придорожном кафе, и затем направился в Лондон. Но на Байуотер-стрит возвращаться не хотелось, и он пошел в кино, затем поужинал где-то, и когда приехал таки домой около полуночи слегка навеселе, то обнаружил у своей двери Лейкона и Майлза Серкомба. Здесь же рядом стоял дурацкий «роллс» Серкомба, этот его черный ночной горшок, во всей красе своих пятнадцати метров, заехав одним колесом на бровку и перегородив таким образом тротуар.
Они на бешеной скорости помчались в Саррат и там под открытым чистым небом этой ясной ночи, освещенный несколькими ручными фонарями, под обалдевшими взглядами бледных как полотно заключенных «яслей», на садовой скамейке лицом к залитой лунным светом крикетной площадке сидел Билл Хейдон.
На нем была полосатая пижама, больше похожая на тюремную робу, а поверх нее накинуто пальто. Глаза были широко открыты, а голова как-то неестественно перекошена набок, как у птицы, которой умелой рукой свернули шею.
Каких-то особых разногласий по поводу того, что произошло, не возникло.
В половине одиннадцатого Хейдон пожаловался на бессонницу и тошноту и попросился выйти подышать свежим воздухом. Его дело считалось закрытым, и никто и не подумал сопровождать его, так что он вышел на улицу один. Один из охранников вспомнил, как Билл пошутил, что проверит, «правильно ли расставлены воротца». Другой в этот момент слишком увлекся телевизором, чтобы вообще что-то помнить. Через полчаса они забеспокоились, и начальник смены пошел его искать, а помощник остался на тот случай, если Хейдон вернется. Хейдона нашли там, где он сейчас сидел; охранник подумал сначала, что он заснул. Нагнувшись к нему, он почуял запах алкоголя – как ему показалось, джина или водки – и решил, что Хейдон пьян, чему очень сильно удивился; в «яслях» официально запрещено употреблять спиртное. Он так и не понял, что произошло, пока не попытался его приподнять; и тут голова Билла, словно соскочив с подставки, свалилась набок, увлекая за собой тело, которое шлепнулось на землю, как куль с песком. Охранника тут же вырвало – следы блевотины до сих пор были видны под деревом, – после чего он снова усадил труп на скамейку и поднял тревогу.
– Получал ли Хейдон какие-нибудь записки в этот день? – спросил Смайли.
Нет. Но его костюм сегодня вернули из прачечной, и в принципе там могла быть спрятана записка – к примеру, приглашение на рандеву.
– Стало быть, это сделали русские, – с удовлетворением заметил Министр, обращаясь к безмолвной фигуре Хейдона. – Чтобы не сболтнул чего-нибудь лишнего, надо полагать. Мерзавцы паршивые.
– Нет, – возразил Смайли. – Для них дело чести сначала вернуть своих людей домой.
– Так какой же дьявол это сделал?
Все выжидательно смотрели на Смайли, но ответ так и не прозвучал.
Фонари погасли, и вся группа нерешительно двинулась по направлению к машине.
– Мы сможем избавиться от него? – спросил Министр по дороге назад.
– Он был советским гражданином. Пусть они его и забирают, – сказал Лсйкон, не переставая смотреть в темноте на Смайли.
Они сошлись во мнении, что об агентурных сетях теперь остается только пожалеть. Но лучше все-таки попробовать договориться с Карлой: может быть, он пойдет на сделку?
– Не пойдет, – сказал Смайли.
* * *
Вспоминая все это в уединении своего купе первого класса, Смайли испытал любопытное чувство, будто он разглядывает Хейдона через перевернутый телескоп. Он практически не ел с прошлого вечера, но в поезде был бар, который работал почти все время.
Когда поезд отходил от вокзала Кингс-Кросс, Смайли тоскливо подумал, что, несмотря ни на что, любил и уважал Хейдона: в конце концов, тому было что сказать, и он сказал это. Однако ум Смайли не хотел примириться с этим удобным упрощением. Чем больше он ломал голову над беспорядочным рассказом Хейдона о самом себе, тем глубже утопал в противоречиях. Сначала он пытался представить его в свете романтических иллюзий одного газетчика-интеллектуала тридцатых годов, для которого Москва была настоящей Меккой. «Москва ведь была предметом изучения Билла, – сказал Смайли самому себе. – Ему не хватало гармонии между историческим и экономическим решениями». Этого показалось слишком мало, и он добавил в этот образ больше черт такого человека, какого он пытался полюбить: «В Билле уживались романтик и сноб. Он хотел присоединиться к элитной части человечества, к его авангарду, чтобы вывести народные массы из тьмы к свету». Затем он вспомнил недописанные картины в гостиной девушки из Кентиш-Тауна: ограниченные, выспренние и обреченные. Еще он вспомнил призрак властного, строгого отца Билла – Энн называла его просто Монстром – и предположил, что марксизм вполне мог возместить Биллу его художническую несостоятельность, а может, даже и лишенное любви детство.
Потом уже, конечно, вряд ли играло какую-то роль то обстоятельство, что великое учение обнаружило свою неубедительность. Билл твердо стоял на этом пути, и Карла знал, что нужно делать, чтобы он с него не свернул.
Предательство, в сущности, дело привычки, подумал Смайли, будто снова увидев Билла растянувшимся на полу комнаты на Байуотер-стрит, в то время как Энн ставила пластинку.
Биллу, конечно, нравилось это. Смайли не сомневался в этом ни секунды.
Стоять посреди невидимой сцены, разыгрывая столкновение двух миров; герой и драматург в одном лице: да, несомненно, Биллу нравилось это делать.
Смайли и от этого отмахнулся, усомнившись, как обычно, в истинности общепринятых представлений о человеческих побуждениях, и вместо этого представил себе деревянную русскую куклу-матрешку, которая, открываясь, обнаруживает внутри себя другую куклу, а та, в свою очередь, третью и так далее. Из всех живущих на этой земле, пожалуй, лишь Карла видел самую последнюю и самую маленькую куклу внутри Билла Хейдона. Когда и как Карла завербовал его? Были ли его праворадикальные убеждения в Оксфорде всего лишь притворством или же, парадоксальным образом, состоянием греха, от которого Карла избавил его, даровав прощение?
Спроси Карлу: жаль, что я не сделал этого.
Спроси Джима: я никогда не сделаю этого.
На фоне плоского пейзажа Восточной Англии, проплывающего за окном, перед глазами Смайли возникло непреклонное лицо Карлы, сменив перекошенную посмертную маску Билла Хейдона. «Но у тебя оставалась эта единственная ценность: Энн. Последняя иллюзия человека, лишенного иллюзий. Он посчитал, что, если всем вокруг станет известно, что я любовник Энн, ты не слишком объективно будешь оценивать другие вещи».
Иллюзия? Неужели и вправду Карла называл этим словом любовь? И Билл тоже?
– Эй, послушайте, – очень громко окликнул его кондуктор, видимо, уже не в первый раз. – Выходите, вам ведь до Гримсби, разве нет?
– Нет-нет, мне до Иммингема. – Затем он вспомнил об указаниях Мэндела и выбрался на платформу. Поблизости не было видно ни одного такси"так что, справившись в кассе, он перешел через пустую привокзальную площадь и встал у зеленого столбика с табличкой «Очередь». Он вообще-то надеялся, что она встретит его, но, видно, она не успела получить телеграмму. Ну да, конечно, Рождество на носу: кто же сейчас станет ругать почту? Ему было интересно, как она воспримет новость насчет Билла, и тут он вдруг понял, вспомнив ее испуганное лицо, когда они гуляли среди утесов Корнуолла, что уже тогда Билл умер для нее. Она почувствовала его холодную отчужденность и каким-то образом догадалась, что за этим стоит.
