Тарантул (илл. Н. Кочергина) - Матвеев Герман Иванович (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Ганс охотно назвал номер части, указал, где она расположена, кто командует. Говорил он все время ломаным языком, но даже неопытный человек мог легко понять, что акцент его искусственный.
— Где же вы жили эти два дня?
— Первый ночь я жил за городом, там, где упал… На сеновале в один хутор. Другая ночь, сегодня, в пустой квартире. Васильевский остров.
— Раньше вы бывали в Ленинграде?
— Да. Я приезжал сюда три раза, когда работал на торговый судно. Господин следователь, вы дадите мне возможность делать заявлений по радио?
— Безусловно. Если у вас не пропадет это желание, после допроса мы повезем вас к микрофону в радиостудию. Значит, знакомых у вас нет в Ленинграде?
— Нет.
— А зачем вы ходили вчера в аптеку на Невский? Арестованный нахмурился, подумал и неторопливо ответил:
— Аптека?.. Да, я был вчера в аптеке и покупал…
— Шесть порошков аспирина, — подсказал Иван Васильевич.
— Нет, — не смутившись ответил арестованный, — Я покупал лекарство от простуда. Я немного закашлял.
— Ну, я вижу, что вы считаете нас безнадежными дураками. Где вы взяли этот паспорт, господин Лынкис? — холодно спросил Иван Васильевич и, видя, что эта фамилия произвела сильное впечатление, продолжал: — Не прикидывайтесь простачком. Мы знаем, что вы не Швейк, а Лынкис Адам. Мы знаем оч-чень много о вас, господин барон. Какое задание вы получили вчера от Шарковского?
Опустив голову, арестованный молчал.
— Вы не желаете отвечать?
Этот вопрос в разных вариантах Иван Васильевич задал несколько раз, но ответа не получил. Арестованный даже не поднял голову.
— Военнопленным мы будем вас считать только после того, как вы честно сообщите нам всю правду. А сейчас идите и подумайте, что вам выгодней: молчать или говорить, — сказал Иван Васильевич поднимаясь. — Надеюсь, что делать заявление по радио вы раздумали?.. Уведите арестованного.
24. Пластинки
Уроки сделаны, обед готов, в квартире все прибрано. В ожидании телефонного звонка и от нечего делать Лена взяла книгу и устроилась читать в гостиной. И скоро действительно раздался звонок, но не в гостиной, а в прихожей.
— Кто там?
— Алечка, это я, дядя Ваня. Откройте, пожалуйста. Папа не вернулся?
Лена открыла дверь, зажгла свет в прихожей и с недоумением посмотрела на стоявших на площадке лестницы мужчин.
— Папа не вернулся? — снова спросил Иван Васильевич. — Вы одна?
Только сейчас Лена поняла значение вопроса.
— Одна, одна… дома никого нет.
Иван Васильевич, а за ним и Бураков вошли в прихожую и закрыли дверь.
— Во-первых, здравствуйте, Алечка. Как вы себя чувствуете?
— Хорошо.
— С братом не ссоритесь? — с улыбкой спросил Иван Васильевич.
— Нет, что вы…
— Товарищ Бураков, идите на кухню и дежурьте у окна. Если он вернется, у нас вполне достаточно времени перейти к вам.
— Он сказал, что ночевать сегодня не будет, — сообщила Лена.
— А вдруг что-нибудь изменилось в его планах или забыл какую-нибудь вещь… Бураков оставил свои костыли в прихожей, прошел в кухню и устроился возле крайнего окна, откуда был виден весь двор, Лена с Иваном Васильевичем направились в гостиную.
— Ну, рассказывайте, Алечка, что видели, что слышали. Какое впечатление произвел на вас Григорий Петрович?
— А он хороший… — не задумываясь ответила Лена. — Добрый и веселый. Дома бывает только по вечерам… ну и утром немного. Рассказывает всякие смешные истории, когда мы чай пьем… Один раз помогал мне задачки решать. Позавчера вечером Коля очень расстроился. Он ему портрет сына показал…
— Об этом я знаю. Расспрашивает он вас о чем-нибудь?
— Спрашивал про папу… Но я стараюсь поменьше говорить… как вы нас учили, дядя Ваня. Бывают же такие молчаливые девочки. Правда? У нас в классе есть одна… ужасно молчаливая.
— Да, да… Поменьше говорить, побольше слушать… Меня все время тревожит мысль, как бы вы не проговорились, Алечка… Знаете, как это иногда бывает? Заговорится человек, увлечется и забудет, кто он и зачем здесь…
— Нет… Я, конечно, никогда не забываю… Но все-таки я уже привыкла. Как будто всегда так и жила.
— Вот, вот… А чем это у вас пахнет?
— Наверно, табаком. Он много курит, и дым у него какой-то особенный, душистый.
— А за эти дни к нему никто не приходил?
— При мне нет. Может быть, утром, когда я в школе…
— Ну, а как у вас дела с ученьем?
— Хорошо. Я немного отстала, но теперь ничего, догнала. У нас очень дружный коллектив, и мне помогают.
— Та-ак… Ну пойдемте посмотрим, что это за пластинки…
В комнате, где жил Григорий Петрович, табаком пахло еще сильнее. Круглая жестяная коробка с дорогим трубочным «капитанским» табаком стояла на тумбочке, а возле нее лежала сильно изогнутая трубка. Чемодан задвинут под кровать. Иван Васильевич приподнял край одеяла, надавил на кнопки замков, но они не двигались.
— Та-ак… На ключик закрывает…
Рюкзак, висевший на спинке стула, оказался пустым.
— В мешке у него продукты были, — пояснила Лена, — Они на кухне.
На кровати лежала раскрытая и перевернутая текстом вниз книга.
— «Цемент», — нагнувшись, прочитал Иван Васильевич.
На столике лежали патефонные пластинки. Обе пластинки были заграничного происхождения с английским текстом на кружочке, наклеенном в центре.
— Надо проиграть. Где у вас патефон, Алечка?
— У меня в комнате.
— Он знает, что у вас есть патефон?
— Нет… А может быть, когда меня не было дома, он заходил и видел…
— При нем вы ни разу не заводили?
— Нет.
— Ну, хорошо. Тащите патефон на кухню, там и поиграем.
Бураков с любопытством наблюдал за начальником, когда тот вошел в кухню и, устроившись возле окна, начал разглядывать на дневном свету пластинки.
— А может быть, это долгоиграющие? — сказал он вслух.
— Не думаю, товарищ подполковник. Если долгоиграющие, — значит, надо специальный патефон. А где его взять?
— Не беспокойтесь. Если пластинка не простая, они позаботятся и о специальном патефоне. Тут могут быть любые фокусы. Можно, например, сделать запись и в обратном направлении. А? Как вы полагаете?
— Конечно, можно.
— То-то вот оно и есть. И в два ряда можно записать, — говорил Иван Васильевич, внимательно разглядывая пластинку. — Нет, как будто все нормально. И текст обычный. На одной стороне вальс-бостон, на другой фокстрот…
Лена принесла патефон и тряпкой смахнула несуществующую пыль.
— Ну, послушаем, что это за музыка, — сказал Иван Васильевич.
Он завел пружину, положил пластинку, осторожно опустил иголку, и комната наполнилась нежными, томными звуками вальса. Играл большой хороший джаз.
Слушали молча. Поставили фокстрот, поставили другую пластинку.
— Ну что? — спросил Иван Васильевич, когда кончилась запись и иголка, скользнув в центре, зашипела.
— Музыка приятная… без формализма, — отозвался Бураков.
— Н-да… В чем же секрет? Может быть, в ритме что-нибудь зашифровано?
Он снова завел патефон и поставил первую пластинку. Точка, тире, тире! Точка, тире, тире… И так до конца вальса.
«А что, если разгадка скрыта в нотах? — думал Иван Васильевич. — Но для этого нужно записать музыку и изучить ноты глазами».
Снова и снова заводил он патефон, по очереди прослушивал обе пластинки, но так и не мог ничего понять. И это было особенно обидно. Точно знать, что пластинки не простые, что в них скрыто что-то важное, имеющее отношение к обороне города, держать пластинку в руках, с напряженным вниманием слушать легкомысленные мелодии — и чувствовать себя одураченным.
«А может быть, музыка не имеет никакого отношения к шифру? Может быть, разгадка лежит на поверхности пластинок? Гладкие края или кружки в центре, а на них что-нибудь написано, — думал Иван Васильевич. — Но зачем тогда тащить через линию фронта такую тяжесть?»