Банда Тэккера - Уолферт Айра (книги бесплатно txt) 📗
И все же Генри старался развлекать Дорис и сумел доставить ей удовольствие. Он позволял ей болтать. Он делал вид, что ее болтовня его занимает. Временами он нарочно вставлял замечания о ком-либо из присутствующих или о туалете какой-нибудь дамы, чтобы Дорис чувствовала себя с ним свободнее и могла хихикать, уткнувшись ему в плечо, и грозить ему пальчиком, и говорить, что он просто несносен, честное слово!
Только один раз, в такси, Генри досадил ей. Он неожиданно набросился на нее с каким-то мальчишеским бесшабашным отчаянием. Он кинулся к ней и сгреб ее в объятия, словно зверь, внезапно прыгнувший из темноты. Дорис сопротивлялась, испуганная неожиданностью этого нападения, и он резко оттолкнул ее от себя, так что она ударилась плечом о стенку автомобиля.
Дорис рассердилась, а он рассмеялся ей в лицо. Потом попросил у нее прощения: ему, мол, показалось, что машина сейчас перевернется — вот он и ухватился за нее.
— Я бы хотела, чтобы мы были друзьями, — сказала Дорис. — Вы мне очень нравитесь. Вы очень славный, и мне бы хотелось, чтобы и вы находили меня славной.
— Идет. Славные, так славные, — сказал он. — Будем, как сестры.
Дорис взяла его руки, положила их себе на колени и прикрыла своими руками. — Разве так не лучше? — спросила она.
— Лучше, чем в наручниках, — сказал Генри.
Он стал выдергивать руки, но она сжала их крепче, и через минуту он затих. Голова его опустилась на ее плечо. Он закрыл глаза и сидел совсем тихо. Дорис чувствовала, как он дрожит и как потом понемногу дрожь улеглась. Если бы он поспал немного или поел чего-нибудь, думала Дорис, он бы не был так пьян и вел бы себя приличнее, и не говорил бы непристойностей, потому что, в сущности, он очень милый, хотя и говорит иной раз ужасные гадости, и всегда об одном и том же. О чем бы он ни заговорил, о чем бы она ни заговорила, он всегда все сведет к одному и тому же. Но это просто потому, что он болен, вот и все: вероятно, у него лихорадка — оттого он весь дрожит, и рот у него иногда дергается и, верно, он и пьет-то так много только для того, чтобы побороть нездоровье и чтобы ей было веселее с ним; а оттого, что он так много пьет, он нервничает и говорит гадости, и всегда об одном и том же.
Дорис несколько раз принималась уговаривать Генри ехать домой, но он отказывался.
В конце концов они зашли в ресторан, где даже джаз уже не играл, и в пустом зале сидело всего несколько человек.
— Ну вот, теперь мы можем приняться за работу, — сказал Генри, потирая руки, и заказал двойную порцию коньяку.
Дорис взяла меню и сказала, что хочет чего-нибудь поесть. Она собиралась поужинать во второй раз за эту ночь и во второй раз заявила, что ей можно не беспокоиться о своей фигуре.
— Еда отнимает время у выпивки, — сказал Генри.
Дорис внимательно изучала меню. К ее досаде, цены не были указаны. Это означало, что все будет стоить втридорога, но Дорис хотелось знать, сколько в точности.
— Я, пожалуй, возьму порцию устриц и бифштекс с кровью, — сказала она официанту.
— А мне дайте виски, его хорошо запивать коньяком.
— Вам гораздо полезнее было бы тоже съесть бифштекс, вы бы сразу почувствовали себя лучше, — сказала Дорис и добавила, кокетливо надув губки: — Ну, пожалуйста, ну, ради меня.
Генри хмуро поглядел на ее пухлые губы. Потом взял себя в руки и улыбнулся.
— Вы отлично знаете, что мне нужно, чтобы почувствовать себя лучше. Ведь знаете, да?
Официант постоял около них еще немного. Потом ушел.
— Почему вы всегда говорите об одном и том же? Почему? — воскликнула Дорис.
— Почему? — Генри, казалось, был озадачен. — А о чем же еще говорить?
— Да вы говорите об этом все время. Как будто нарочно заставляете себя говорить.
— Говорю и не делаю? — Он насмешливо заглянул ей в глаза. — Вы на это жалуетесь? На то, что я говорю и не делаю? — Голос его звучал насмешливо и нежно. Дорис посмотрела на него в упор и не отвела глаз. Лицо у нее было испуганное, но решительное, робкое и в то же время полное ожидания, и Генри внезапно понял, что может сейчас наклониться к ней и поцеловать ее, и это будет ей приятно. Она будет сидеть очень прямо и сожмет губы, но все равно это будет ей приятно, и, быть может, она даже влюбится в него, по-настоящему влюбится, и тогда он узнает, что это такое. В первый раз в жизни он будет знать, что есть девушка, которая по-настоящему влюблена в него.
Генри отвернулся. Насмешливая улыбка сбежала с его лица, и щеки слегка порозовели.
— Вы знаете, почему я так говорю? — спросил он. — Я болен. Нет, не так, как вы думаете… — Желание насмехаться, не покидавшее его все время, вдруг утихло, и он сказал, понизив голос: — У меня нарыв в мозгу, и гной просачивается оттуда через рот.
— Что такое? Ой! — Дорис даже подскочила на стуле. — Ну вот, — проговорила она обиженно, — опять вы шутите.
— Нет, не шучу. — Генри почувствовал, как желание насмехаться снова просыпается в нем. Он улыбнулся. — У меня воспален мозг. И вы тому причина.
— Бога ради, Генри, неужели вы не можете быть серьезным хоть одну минуту?
— Могу, — сказал Уилок. Улыбка сбежала с его губ. Он перегнулся через стол и обеими руками обхватил лицо Дорис. — Могу, — повторил он. — Могу быть серьезным. — Он нежно подержал ее лицо в своих ладонях, потом нежно поцеловал. Ее губы были жестки и неподатливы под его губами. — Я могу быть очень серьезным, — сказал он и снова нежно ее поцеловал. Ее губы были все так же жестки и неподатливы. Ее тело, наклоненное к нему, было тоже неподатливо, и он прильнул к ее губам. Он целовал ее в губы и чувствовал, как они становятся мягкими и теплыми и оживают. Ему казалось, что он держит в своих губах что-то живое, как сама жизнь. Словно он целовал ее не в губы, а в самое сердце.
— Не надо, — пробормотала она. Он почувствовал ее дыхание на своем лице. — Пожалуйста, не надо. — Она уперлась рукой ему в грудь, и он сразу выпустил ее и откинулся на спинку стула. Его лицо снова порозовело. Взгляд был еще затуманен, но на губах уже играла насмешливая улыбка.
Дорис сердито посмотрела на его насмешливо улыбающиеся губы, потом отвернулась и склонила голову над меню. Она боялась, что слезы выступят у нее на глазах, и не хотела, чтобы он их видел. Лицо ее вспыхнуло до корней волос; Нижняя губа задрожала, и она прикусила ее.
Генри невидящим взглядом смотрел на ее склоненную голову. С минуту он ни о чем не думал. Потом, сделав над собой усилие, вернулся мыслями к Дорис. Он увидел ямочку у нее на шее, покрытую рыжевато-золотистыми волосками, и приложил палец к губам, а затем коснулся ямки.
— Ай, ай! — воскликнул он. — Вот я опять поцеловал вас.
Дорис вскинула голову. Генри все еще улыбался, но теперь улыбка была мягкая, и Дорис увидела, что глаза стали у него совсем томные от усталости. У него был вид мальчика, который любит ее невинно — как любят мать или няньку, — словно он любит ее, потому что жалеет.
— Не смейте так со мной обращаться! — вскричала Дорис вне себя. — Так, точно я пустое место. Вы не имеете права. Я знаю, что я для вас ничто, но ведь и вы для меня ничто. Не забывайте этого, мистер.
— Да неужели? — Он опять говорил насмешливо. — А я думал, мы будем, как сестры. — Потом зуд насмешки снова утих. — Я обращаюсь с вами так, — сказал он, — потому, что я вас боюсь, боюсь принять вас слишком всерьез.
— Ну да, так я вам и поверила, — сказала Дорис, но ее большие продолговатые, как виноград, глаза заискрились от удовольствия.
— Правда, правда, вы полны опасности для меня, красоты и опасности. Вы захватите мою жизнь вашими губками, и я полюблю вас. А зачем мне любить вас? Какой смысл любить кого-нибудь?
— Иногда о смысле думают после. А пока проводят время.
— Да, после, чтобы дурачить самих себя. Но не нужно, не нужно… Не нужно говорить об этом. Не стану я принимать вас всерьез. Нет, вы скажите, чего ради позволю я себе влюбиться в вас? Сейчас вы славная девушка — красивые глаза и прочее… вообще красивая — я так предполагаю, вынужден предполагать, ничего нельзя разглядеть… А если я полюблю вас, что вы будете для меня? Дым — и больше ничего.
