Поиск седьмого авианосца - Альбано Питер (чтение книг .txt) 📗
— Сдался в плен?! — выкрикнул Фудзита.
— Да, господин адмирал, сдался в плен, когда понял, какой чепухой забивали нам головы с помощью этой вот книжки, — он показал подбородком на придавленную адмиральской ладонью «Хага-куре».
В кают-компании повисла напряженная тишина. «Смельчак, — думал Брент. — Ведь он японец, значит, знает, какое омерзение испытывают самураи к тем, кто сдается в плен, — знает это лучше Розенкранца, который подписал себе смертный приговор. Он тоже говорит как человек, смирившийся с неизбежной и близкой гибелью».
— Эта книга, — продолжал Харима, подтверждая мысли Брента, — учила нас «синигураи». — Он взглянул на Бернштейна, а потом на американцев, из которых только адмирал Аллен понимающе кивнул головой, и пояснил: — Презрению к смерти. — Он поднял глаза на портрет императора, висевший над головой адмирала. — Умению так закалить свой дух решимостью идти в бой, как будто тебя уже и нет на свете, а потому смерть тебе не страшна.
— Вижу, вы читали «Хага-куре», — сказал Фудзита. — И несмотря на это, решились предать ее, изменить своим предкам и потомкам.
— Господин адмирал, я жил по конфуцианским заветам: я был настоящим мужчиной, воином и ученым — и что же получил в награду? Отец, мать, сестра и брат погибли под американскими бомбами. Страна лежит в руинах. Император перестал быть богом. А правит нами новый властелин — Дуглас Макартур. Вас, — он обвел взглядом японских офицеров, — здесь не было в то время. По какому же праву…
— И вы стали террористом, превратились в убийцу беззащитных женщин и детей?!
— Нет! Я стал борцом против американского империализма.
— А русские, надо полагать, лучше?
— Русские помогают свергнуть иго…
— И весьма недурно при этом платят, не так ли? — Фудзита перевел взгляд на конвоиров. — Увести лейтенанта Хариму!
— Убейте меня! — рванулся тот к адмиралу.
— Я поступлю так, как сочту нужным. Вашу просьбу я выполню с большим удовольствием, но — в свое время.
— Отрубите мне голову! — Харима жадно уставился на висящий на переборке кривой самурайский меч.
— Ну, разумеется, только поставим вас лицом на северо-восток, — адмирал нетерпеливо кивнул конвоирам.
— Нет! Прошу вас!.. Злые духи… — но матросы уже вытаскивали его из кают-компании.
— Я думал, вы не верите в эту чепуху, — пробурчал ему вслед Фудзита.
Третий пленник носил мешковатый синий комбинезон и предстал перед адмиралом, дрожа от страха и низко опустив голову. Ростом этот смуглый молодой человек с бегающими темными глазами и подковообразными усами под крючковатым носом был не выше Харимы, но много шире его в плечах.
— Салим аль-Хосс, ваша милость, — еле слышно прошептал он.
— Громче! И милостей тут нет!
— Виноват, господин адмирал! Салим аль-Хосс, стрелок с четырехмоторного «Дугласа».
— Часть! База!
— Вторая эскадрилья Четвертого бомбардировочного полка. Мы летели из Сергеевки.
— Сколько там еще самолетов?
— Десять бомбардировщиков, кроме нашего, и две эскадрильи истребителей.
— Двадцать четыре истребителя?
— Да, господин адмирал, но целую авиачасть оттуда не так давно вывели.
— Когда это было?
— Месяца полтора назад… — Он осмелился поднять голову. — Господин адмирал… Меня… казнят?
— Вы входите в организацию «Саббах»?
Пленный оглянулся по сторонам, словно ища поддержки или сочувствия, и, не найдя ни того, ни другого, еле слышно прошептал:
— Да.
— Я слышал, что у вас считается честью умереть за полковника Каддафи.
— Я так не считаю…
— Почему вы воюете с нами?
— Все из-за них, — он показал на Бернштейна. — Они выгнали нас из дому.
— Чушь, — сердито ответил тот. — Живите себе на здоровье в Израиле, как сотни тысяч арабов, которые работают там и отлично устроены.
— Да? Быть рабом? Гражданином второго сорта? — вскипел Салим — Никогда!
— Просто лень работать.
Араб снова взглянул на адмирала.
— Меня убьют?
— Вы соблюдаете Пять Столпов Веры?
Араб широко открыл глаза, поражаясь глубине адмиральских познаний и неожиданности вопроса, а потом, явно обретая надежду, ответил:
— Конечно. Вера, молитва, пост, «хадж» и самопожертвование. Я соблюдаю все пять. И читаю Коран, обратясь в сторону Мекки, и пять раз в день совершаю намаз.
— Коран — это слово Аллаха, не так ли?
— Так, господин адмирал, истинно так! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его.
— Значит, вы знаете, что каждому смертному придется в свой час предстать на Страшном Суде?
— И мой час настает? — надежда в его голосе уступила место отчаянию.
— Да.
Салим впервые за все время допроса выпрямился, а потом рухнул на колени, обхватил голову руками, как на молитве.
— Нет! Нет! Пощадите! Пощадите меня!
— Умереть, потеряв достоинство, — значит умереть как собака, — с негодованием сказал адмирал. — Убрать его!
Подхватив Салима под руки, матросы волоком потащили его к выходу, и Брент еще долго слышал его доносящиеся из коридора крики: «Аллах Акбар! Аллах Акбар! Смерть Израилю!»
Полковник Ирвинг Бернштейн, что было вовсе на него не похоже, закрыл лицо руками и опустил голову. Совсем недавно всем казалось, что этот человек склонен к сантиментам не больше чем нож из шеффилдской стали. Он не моргнув глазом убил нациста Вернера Шлибена, который как-то раз вздумал юмористически порассуждать об иудаизме, геноциде и отсутствии крайней плоти. Даже видавшие виды японцы содрогнулись от этого кровавого поединка, происходившего в судовом храме «Я сделаю тебе обрезание!» — мстительно воскликнул Бернштейн, снова и снова всаживая клинок вакидзаси в пах поверженного Шлибена. Но сегодня полковник был явно чем-то подавлен, и это не укрылось от проницательных глаз адмирала.
— Итак, для подготовки судна к операции у нас месяц с лишним, — сказал он. — Офицеры «Йонаги» первого призыва очень долго не сходили на берег, не были в отпуске. Для новых сражений нам нужны новые силы. Поэтому им разрешаются увольнительные. Не забудьте личное оружие.
— Господин адмирал, — вставая, сказал подполковник Мацухара. — У меня много новичков и…
— Я уверен в боевой выучке экипажа, — непререкаемым тоном сказал Фудзита. — Итак, офицеры «Йонаги» могут сойти на берег. Вас, адмирал Аллен, вас, полковник Бернштейн, вас, капитан третьего ранга Ацуми, и вас, лейтенант Росс, прошу установить очередность ваших выходов на берег с тем, чтобы вы и наши новые офицеры — он показал на Окуму и Сайки — совершенно освоились на корабле. Итак, день — вахта, день — отдых и развлечения.
Само звучание слова «берег» бросило Брента в жар, мгновенно вызвав воспоминание о Саре Арансон. У него, как и у всех, кто проводит долгие месяцы в море, была обостренная память, одновременно и мучившая, и дарившая отраду. Эту тридцатилетнюю женщину в звании капитана израильской военной разведки он встретил в токийском офисе Бернштейна незадолго до средиземноморской операции. У нее было волевое, привлекательное лицо с широко расставленными карими глазами, темные волосы и редкой красоты фигура, соблазнительное великолепие которой угадывалось даже под бесформенным хаки. Их сразу потянуло друг к другу, и через несколько недель Брент уже сжимал в своих объятиях ее бившееся в пароксизме страсти тело. А сейчас, когда ее стоны, ее гортанные дикие вскрики воскресли в памяти, он заерзал в кресле: воспоминания об их разрыве жгли, как раскаленное железо. Узнав, что Брент изъявил желание служить на «Йонаге», оставив теплое место на берегу, рядом с Сарой, она в гневе добилась перевода в Тель-Авив.
Голос адмирала вернул его к действительности:
— Завтра в восемь по нулям Гринвича состоится торжественная молитва в судовом храме. Господ офицеров прошу быть в «синем парадном». Естественно, белые перчатки и мечи. — Фудзита медленно, опираясь о стол, поднялся, повернулся к деревянной резной пагоде, вытянулся перед ней и замер. Следом поднялись и стали «смирно» все остальные. Японцы дважды хлопнули в ладоши. — Вспомним учение Будды и Дао о «Пути»: великого можно достичь через малое. А путь самурая — каждое утро и каждый вечер готовить свое сердце к испытаниям и жить так, словно тело его уже умерло. Так достигается свобода при жизни и райское блаженство после смерти. — Он перевел взгляд на своих офицеров. — Все свободны.
